Перевал

— А в тридцать восьмом году здесь был обыкновенный деревянный дом. Какую гостиницу построили русские! — воскликнул Клаус.

— Для нас, — добавил Ганс.

— Готово, господин капитан! — услышали они голос.

Двое солдат и обер-фельдфебель устанавливали на перевале большой щит, сколоченный из досок. На нем крупными буквами было написано:

«Перевал генерала Конрада. 3548 м (Хотю-Тау)».

— Хорошо. Теперь вперед! «Приют одиннадцати» — отличное место для привала. Мы назовем его хижиной «Эдельвейс». Но будьте осторожны, возможно, там русские. Будьте готовы к бою.

…Русских в «Приюте одиннадцати» было слишком мало, чтобы они могли оказать серьезное сопротивление отряду Штауфендорфа. Вооружены были лишь трое солдат и лейтенант, составляющие гарнизон «Приюта». Неподалеку от «Приюта» располагалась небольшая постройка метеостанции. Там вели работы зимовщик-наблюдатель Яков Петрович Ковальчук и его жена Зоя Ивановна, исполняющая обязанности радистки.

Никто в «Приюте одиннадцати» не ожидал появления немцев. То, что произошло, Яков Петрович понял лишь тогда, когда у «Приюта» раздались выстрелы и взрывы гранат. Бой продолжался всего несколько минут. Вскоре дверь в метеостанцию с грохотом распахнулась, и на пороге появились немецкие солдаты в форме альпийских стрелков.

— Хэндэ хох! — скомандовал один из них.

Яков Петрович и Зоя Ивановна медленно подняли руки.

— Кто есть здесь? Где есть русиш зольдатен?

— Здесь никого нет. Только мы.

— Обманывайт? Швайн! — Немец взвел затвор автомата. — Расстреляйт!

— Что здесь происходит? Кто этот человек? — На пороге стояли Ганс Штауфендорф и Клаус Берк.

Солдаты расступились. Ганс подошел к старику, долго всматривался в него, потом перевел взгляд на женщину и неожиданно расплылся в улыбке:

— Ты посмотри, Клаус, это же Яков Петрович. Вот так встреча!

Ковальчук изумленно, не опуская рук, всматривался в лицо Ганса, а тот вдруг рассмеялся, довольный произведенным эффектом.

— Не узнаете, Яков Петрович? Ганс Штауфендорф. А это Клаус Берк.

Горные стрелки обступили их, непонимающе смотрели на старика, на капитана.

— Ну! «Рот-фронт»! — Ганс снял пилотку с изображенным на ней цветком эдельвейса, тряхнул светлыми волосами. — Ганс. Клаус. Степан Рокотов. Оля…

— Немецкие альпинисты, — понял наконец Ковальчук, кто перед ним. — Гостями были.

— Да, да, гости, — согласился Штауфендорф. — Мы и теперь пришли в гости.

— В гости не ходят с оружием.

— Ну, ну, старик, это — война. Ты не знаешь большой политики.

— Где уж нам… Знал бы, в тридцать восьмом сам…

— Ну, ну, старик! — Ганс вскинул автомат, но Клаус перехватил ствол, опустил вниз:

— Оставь, Ганс! — И повернулся к Ковальчуку. — Идите, Яков Петрович. Там лейтенант еще жив. Пускай ваша жена окажет ему помощь, его надо спасти, он военнопленный. А тех троих похороните.

Ковальчук презрительным взглядом смерил офицеров и, кивнув Зое Ивановне, направился к двери.

— Ты посмотри, Клаус, — указал Ганс на разбитую радиостанцию, — они все уничтожили, лишь бы не досталось нам. Расстрелять надо этого Якова Петровича. Он же потенциальный партизан.

— Оставь, Ганс.

— Он бы нас не оставил. Ты же слышал, сам сказал…

— Пойдем, надо разместить людей на отдых.

«Приют одиннадцати» был рассчитан больше чем на сто мест. Егеря разбрелись по комнатам. Некоторые заполнили просторный холл, где пылал камин. Капитан Штауфендорф и Клаус развалились в шезлонгах, придвинув их ближе к камину. Закурили.

— Эльбрус! Слово-то какое, — проговорил Штауфендорф. — Ты вслушайся: Эльб рус. Получается что-то вроде русской Эльбы.

— Чепуха, — ответил Клаус. — Персы называли эту гору Альброс, что означает «высокая гора». А грузины называли Ялбуз — «грива снега». Для черкесов Эльбрус был Куска-мафь — «гора, приносящая счастье». Каждый народ, соприкоснувшись с Эльбрусом, давал ему свое название.

— В таком случае мы после водружения флага рейха над Эльбрусом назовем его вершиной Берка — Штауфендорфа, — с ехидцей предложил Ганс и серьезно добавил: — Но этим мы прогневим богов. Эльбрус — священная гора арийской расы. Мы назовем его…

— Хорошо, Ганс, — прервал его болтовню Клаус, — название Эльбрусу дадут там… — указал он куда-то в сторону. — Наша задача — подняться на вершину. А для этого нужны силы. Давай отдыхать. Кстати, здесь русские оставили много продо…

Клаус недоговорил. Снаружи раздался выстрел.

— Что это? — вскрикнул Клаус и бросился к двери. Штауфендорф поспешил за ним.

На снегу лицом вниз лежал русский лейтенант. Клаус с трудом высвободил из его цепких пальцев пистолет и осторожно перевернул лейтенанта. Узкие казахские глаза его были открыты. Клаус припал ухом к груди лейтенанта, но тут же отпрянул. Щека его окрасилась кровью. Только теперь Клаус заметил на левой стороне груди лейтенанта рядом с рубиновым значком «КИМ» небольшое отверстие. Клаус посмотрел в глаза лейтенанта и не выдержал, отвернулся.

— Ты видишь этот взгляд, Ганс? Русские и мертвыми ненавидят нас.

— Он не русский.

— Это все равно… Советский.

— Глупый фанатизм. Они предпочитают смерть плену.

— Как это случилось? — спросил Клаус у Зои Ивановны. Она стояла бледная, с бинтами в руках.

— Яков Петрович хоронил ребят, а я… я только вот отлучилась за бинтами…

— Уходите в Баксанское ущелье, — хмуро проговорил Клаус. — Убитых похоронят наши солдаты.

— Да нет уж, мы сами.

— Хорошо. И уходите, уходите. Здесь еще будут бои.

19 августа на рассвете капитан Штауфендорф объявил начало штурма вершины. Особых технических трудностей ожидать при восхождении не приходилось. Умеренной крутизны снежные и ледяные склоны, трещин на пути мало. Выше — безобидная гряда, а за ней — белые, крутые, но тоже доступные склоны, ведущие к вершине и бывшему вулканическому кратеру. Трудности восхождения в основном могли быть связаны с разреженным воздухом, с нехваткой кислорода и частой переменой погоды. И сейчас со стороны Черного моря внезапно надвинулись облака. Когда альпинисты подходили к седловине на высоте пяти тысяч трехсот метров, обрушился облачный грозовой фронт с метелью. Вскоре альпинисты наткнулись на засыпанную снегом хижину. Они разгребли снег и влезли внутрь, чтобы отдохнуть и переждать непогоду.

— Так высоко война, наверное, поднялась впервые, — проговорил Штауфендорф.

— Да, — согласился Клаус, — в мире нет строений, расположенных выше. Пять тысяч триста метров.

К хижине добрался один из егерей, оставленных для связи в «Приюте одиннадцати». Егерь подал Штауфендорфу записку и сверток.

— Получен приказ Конрада, — сказал Ганс, прочитав радиограмму. — Генерал категорически требует при любой погоде взойти на вершину Эльбруса. Доставлен новый имперский военный флаг, освященный по ритуалу «Черного Ордена». Ты, историк, не знаешь, что это за чертовщина?

— Немного знаю. Тут что-то связано с мистикой. Дело в том, что Гитлер и кое-кто из его приближенных верят в магию и потусторонние силы — силы огня и вечного холода. Носители огня — это носители истинно германского духа. А носители холода — все, кто противостоит им. Гитлер уверен, что под его управлением человечество вступает в новый цикл жизни — цикл огня, который победит холод. Так что, Ганс, мы совершаем магическое действо. Водружение флага рейха на Эльбрус ознаменует начало новой эры, нового цикла. Теперь огонь навсегда укротит лед. — Все это Клаус говорил с неприкрытой иронией, но Штауфендорф ее не почувствовал. Глаза Ганса загорелись лихорадочным блеском.

— Грандиозная миссия! Вперед, друзья! — воскликнул он.

Метель немного утихла. Ненадолго выглянуло солнце. Альпинисты продолжали восхождение. И к одиннадцати часам ледяной склон был преодолен. Капитан Ганс Штауфендорф и обер-лейтенант Клаус Берк стояли на вершине. Штауфендорф вбил глубоко в лед древко имперского военного флага. Клаус Берк установил рядом вымпелы двух дивизий горного корпуса — «Эдельвейс» и «Энциан»[3].

3

Энциан — горечавка — растение, встречающееся преимущественно на горных лугах.