Дом Павлова

Вражеский десант был тогда ликвидирован. Многих парашютистов уничтожили, остальных взяли в плен. Капитан остался доволен своими «наземниками». Они не подвели.

Что ж, надо думать, не подведут теперь Павлова и его бойцы.

Взгляд сержанта остановился на одном ефрейторе. Он был из лозовчан. «Старичок, — подумал Павлов. — Пожалуй, за тридцать».

Ефрейтор выделялся своим молодцеватым видом. Из-под складно пригнанной шинели выглядывает аккуратный воротничок гимнастерки. Гладко выбрит. Черные смолянистые волосы, острый взгляд.

— Фамилия?

— Ефрейтор Черноголов, — последовал ответ.

Задав два-три вопроса, Павлов понял, что перед ним бывалый солдат. И действительно, Черноголов понюхал пороху. Воевал и на родной Украине и ранен уже был.

— Вот вас и назначаю моим заместителем, — сказал Павлов. — У меня тут под обмоткой приказ, — он похлопал себя по ноге. И, уже обращаясь ко всем, добавил — О нем, ребята, никому не забывать. Его надо отдать тем, кто в универмаге отбивается. — Павлов сделал значительную паузу, как бы прощупывая каждого взглядом, и заключил: — Понятно?

Это простое «понятно?» было тем единственным словом, которое, как нередко случается, окончательно растапливает ледок между малознакомыми людьми.

— Чего тут не понимать! — отозвался один из солдат.

Кто-то поинтересовался маршрутом, другой спросил об условных знаках, еще кто-то — о боеприпасах. Но за деловитым спокойствием, с которым люди задавали вопросы, чувствовалось волнение. Все отлично понимали, что им предстоит, понимали: вернутся уже не четырнадцать…

Яснее всех понимал это сам Павлов: сколько людей погибло на его глазах только за эти несколько дней уличных боев! И сколько раз казалось, что поступи солдат не так, а этак — и одной смертью было бы меньше. Да, неумолимо жесток в бою случай. Но все же главное — это выучка, тренировка и смелость. Сумей сделать то единственно правильное, что требуется от тебя именно сейчас, в эту секунду, — будь то меткий бросок гранаты, точная очередь из автомата или стремительный рывок вперед, — победителем выйдешь ты, а не враг.

Об этом он и решил сказать своим бойцам. Это прозвучало не как приказ и не напутственная речь. А просто бывалый солдат давал советы…

— Зря башку подставлять под пули ни к чему. Пользы от этого мало. Но и не мешкать. Действовать с расчетом, но решительно. А то бывает: пока станешь собираться да раздумывать, мокрое место от тебя останется.

Сержант приказал оставить в роте все лишнее, что есть при себе.

— Живы будем — вернемся назад, получим. Лучше взять побольше дисков и гранат. Предмет первейшей необходимости. А по дороге не купишь. Все ларьки закрыты на учет.

Шутке рассмеялись. Бывалый сержант. Даром что неказист на вид и ростом не вышел…

Поползли.

Уже через час противник, прочно засевший в одном из домов, открыл огонь, не давая двинуться дальше. Завязалась перестрелка. Черноголов, укрываясь в воронках, подобрался поближе и одну за другой кинул в окна три гранаты. Гитлеровцы на мгновение замолчали. Воспользовавшись этим, отряд обогнул дом и пополз дальше.

Еще метров двести. На пути — широкая улица. Хочешь не хочешь, а пересечь открытое место надо, другой дороги к универмагу нет. Павлов огляделся. Теперь их уже только одиннадцать: троих лишились в перестрелке у дома… Солдаты цепочкой расположились на развороченном тротуаре — кто в яме, кто за грудой камней. Павлов подает знак — перебираться на ту сторону.

Пример показал Александров. Он иначе не мог. Он был коммунист.

Плотно прижавшись к мостовой, Александров стал быстро-быстро работать локтями, с каждым движением продвигаясь вперед. И вот он уже пересек улицу. Ввалился в воронку. Взмахнул рукой: давай!

Но тот, кто пополз вторым, остался посреди мостовой… То был Кононенко, один из четырех лозовчан.

— Эх, Антон, Антон, и схопыло ж тебе лихо, — прошептал Евтушенко, увидев, что земляк лежит недвижим.

Секундное замешательство — и еще один солдат ринулся вперед. То был совсем молодой парень, бледнолицый, с широко раскрытыми немигающими глазами. Его тоже настигла пуля. Он громко застонал.

Но тут на мостовой появился Шаповалов. Ни секунды не задерживаясь, он схватил раненого за воротник и поволок в сторону. Тот продолжал громко охать.

— Годи тоби завываты, — прицыкнул Шаповалов. — Горлом богато не навоюешь, браток…

Только оказавшись в воронке, парень притих.

— Шо мени з тобою робыть? — как бы раздумывая вслух, спросил Шаповалов, перевязывая пробитую пулей ногу.

— Вы идите без меня… Я отвоевался… Вот дождусь, стемнеет… — уже совсем тихо пролепетали посиневшие губы. Парень, видимо, уже стеснялся своей слабости.

Остальные проскочили через улицу благополучно. А к вечеру девяти бойцам снова пришлось выдержать бой.

Развалины — прекрасное укрытие. Гитлеровцев встретили дружным огнем. Уложили немало. Но и сами потеряли еще двоих.

Когда бой стих, кто-то обнаружил лаз в подвал. Спустились. Темень. Но понемногу глаза стали привыкать. Вот в углу топчан, а на нем какой-то ворох. Кто-то чиркнул спичку.

— Это ж наши! — раздался из угла не то крик, не то стон.

На топчане лежала пожилая женщина. Рукой она прижимала к плечу окровавленную тряпку.

Пока Александров, выступая в роли санитара, перевязывал раненую, она сбивчиво рассказывала о себе. Дом ее сгорел, и вот уже несколько дней она под пулями пробирается к Волге. Утром ее ранило, и она забралась в этот подвал — когда-то здесь жили ее родичи. «Совсем уже думала, смерть приходит, да спасибо вам, сыночки, помогли». Выяснилось, что лишь вчера она проползала мимо универмага. Там теперь фашисты.

— А наши? Наших не видела?

— Нигде там наших не (видать, — сказала она, — одни фашисты.

Павлов задумался. Мог ли он знать, что с Федосеевым, которому он в обмотке своего ботинка нес приказ об отходе, все уже кончено! А между тем это было так. Вскоре после того как связной, посланный Елиным, выбрался из универмага, противник предпринял атаку.

О трагедии, разыгравшейся в те сентябрьские дни сорок второго года в подвалах сталинградского универмага, впоследствии поведал бывший боец первого батальона — перед самым концом войны его освободили из фашистского концентрационного лагеря наши войска.

Не встречая больше сопротивления — стрелять было нечем, — гитлеровцы, прежде чем войти в здание, пустили в ход огнеметы. Удушливый дым распространился по всему подземелью. Это был конец. И для тяжелораненых, и для тех, кто оставил в пистолете последнюю пулю для себя… Лишь очень немногие оказались в плену…

Разумеется, ничего этого Павлов не знал. Он имел приказ, и мог ли он его не выполнить! Что до той женщины, то положиться на ее слова рискованно. Могла напутать, старая… Хотя и врать-то ей вроде ни к чему…

И сержант принял решение: пусть их теперь осталось семеро — все равно: приказ есть приказ! Надо двигаться вперед.

Рассвет застал их на перекрестке, откуда хорошо был виден универмаг. Замаскировались. Павлов облюбовал наблюдательный пункт в груде железа — очень кстати она оказалась навороченной на углу. Пожалуй, права та, старая. Наших тут уже нет. Иначе гитлеровцы не расхаживали бы по двору так открыто, не таясь…

— Устроили бульвар, подлюги, — проговорил громким шепотом Черноголов.

— Сейчас забегают, — отозвался кто-то. И все семеро открыли огонь.

Фашисты бросились бежать, но тут же попадали. Непонятно — то ли их настигли пули, то ли они просто залегли.

И сразу же из окон подвала раздались автоматные очереди. Откуда-то с чердака застрочил пулемет.

Павлов подал сигнал отходить. Кроме него, отползти успели только четверо…

Обратный путь был тоже нелегок. В непрерывных стычках прошел весь день и почти вся ночь.

И откуда только у человека силы берутся!

На третьи сутки стал донимать голод. Ведь за это время всего-то и съели по нескольку сухарей да немного пареной пшеницы, которую обнаружили в каком-то подвале. Не густо!