Дом Павлова

Бои за «молочный дом» продолжались еще два дня. На смену третьему дроновскому батальону, понесшему большие потери, Елин ввел в действие второй батальон капитана Андриянова.

После схватки у дома железнодорожников, после штурма Г-образного дома, мало бойцов оставалось и во втором батальоне, чьи позиции находились правее мельницы. Теперь на его плечи легла тяжесть еще одного боя.

Людей повел старший лейтенант Драган, один из немногих, оставшихся в живых участников сентябрьского боя за вокзал.

Предстояло выделить группу для разведки боем.

Разведка удалась. Группа обнаружила Шесть вражеских огневых точек — потом их подавили. А главное — противник еще раз почувствовал, что покоя ему нет и не будет, что инициатива больше не в его руках.

Из этой разведки не вернулся возглавивший ее лейтенант Кубати Туков, комсомолец из Нальчика: на обратном пути он был убит в пятидесяти метрах от Дома Павлова. Он похоронен в братской могиле на той же площади, где погиб.

А там, где были зажаты в железные тиски двадцать две вражеские дивизии, шли тяжелые бои.

Блестяще задуманный советским командованием план «Уран» успешно выполнялся.

По этому же плану развертывались боевые действия шестьдесят второй армии, ее дивизий, ее полков и батальонов. Надо было не давать и часа передышки врагу, не позволить ему перебросить ни одного солдата к внешнему кольцу окружения.

Сорок второй гвардейский стрелковый полк с честью выполнил свою задачу.

Поздним вечером Павлов наконец очутился у Волги. Рана, правда, неопасная, но ступать на простреленную ногу трудно. А к посторонней помощи прибегать неохота: и без того хватает кого носить! До берега сержант добрался ползком. А вот и щель, вырытая в прибрежном обрыве, — пункт сбора раненых, набитый до отказа. Был здесь и замполит батальона Кокуров. Весь в перевязках, он все же крепко держался на ногах и даже шутил.

Встрече с Павловым он обрадовался. Кокуров искренне любил бойкого, на язык сержанта, в котором все, казалось, говорило о солдатской деловитости: в бою — горяч, а когда надо — выдержан и смекалист. Как-то не верилось, что тот самый Яков Павлов, душа всякого дела, в котором он участвовал, тоже ранен!

Впрочем, и Кокурову, в чьей жизнерадостной натуре было нечто общее с этим сероглазым сержантом, до сегодняшнего дня не верилось, что и его когда-нибудь настигнет пуля. Так поди ж ты! Не только пули — целый короб осколков застрял и в руках, и в плече, и в боку…

— Ну, как, сержант, выходит, на время отвоевались? — проговорил Кокуров, протискиваясь поближе и выбирая свободное местечко. Если б не полумрак, можно было бы заметить, что даже кривая улыбка стоила замполиту немалых усилий.

— Что поделать, товарищ старший политрук! Набежит беда — и с ног собьет, — в тон ему ответил Павлов.

— Беда, Яша, невелика, — успокаивал тот. И уже серьезно добавил — Малость подлатают, а там… Мы с тобой еще заставим его рылом хрен копать, — закончил Кокуров.

Вскоре пришел бронекатер. Заторопились с погрузкой. Тяжелораненых снесли в трюм, а остальные — Кокуров с Павловым в их числе — устроились на палубе.

Целую ночь катерок боролся с рекой — скованная льдом, она вот-вот должна была застыть. Небольшому суденышку приходилось с трудом пробираться сквозь шугу, густо покрывавшую Волгу. Впрочем, катеру-работяге в его усилиях помогал сам противник. То тут, то там снаряды разбивали ледяные заторы. Ухнет разок поблизости — и вот уже новая полынья, и можно хотя бы на несколько метров продвинуться вперед. Правда, от такой «помощи» не очень-то было весело…

Утром бронекатер причалил наконец к левому берегу Волги.

Тяжелоранеными занялись санитары, а для остальных последовала команда:

— Кто в состоянии — марш своим ходом!

В толпе высыпавших на берег людей Кокуров отыскал Павлова, протиснулся к нему и подставил свое здоровое левое плечо:

— А ну, Яша, берись! Фашист, как по заказу, разукрасил разные бока…

— И на том спасибо большое, — отозвался Павлов, цепляясь правой рукой за огромную фигуру замполита.

Так и брели — высоченный старший политрук и чуть не повисший на нем сержант — все полтора километра до медпункта. Здесь раненых рассортировали, и вскоре они расстались. На этот раз навсегда.

Вылечившись, Кокуров вернулся в свой полк. Он прошел в его рядах почти всю войну и погиб в начале 1945 года при освобождении Польши. Там, на польской земле, в городе Ченстохове и похоронен коммунист Николай Сергеевич Кокуров из Кировской области.

Для Павлова потянулись госпитальные дни, скрашиваемые встречами с боевыми друзьями.

На одном эвакопункте, когда он на костылях входил в перевязочную, оттуда выкатывали носилки. Человек со свежими бинтами на лице — то был Илья Воронов — сразу узнал боевого друга. После тяжелой операции пулеметчик был еще очень слаб, но как всегда, бодр духом. Он попросил санитаров на минутку задержаться и стал расспрашивать о делах в роте, совсем позабыв, что ранены-то они в одном бою!..

А в городе Энгельсе, куда напоследок перевели Павлова, он оказался в одном госпитале с Глущенко.

Лежа на койке, Василий Сергеевич услышал разговор о каком-то Павлове, из соседней палаты.

Не наш ли это сержант? Нашего звали Яковом…

Павлов был за дверью. Он сразу узнал знакомый голос и прискакал на одной ноге. То-то было радости!

Сержанту оставалось долечиваться семь дней, и все это время он не отходил от постели друга. Столько, кажется, не было обговорено за долгих два сталинградских месяца, сколько за эту неделю… Когда Павлов выписывался, Глущенко еще оставался в госпитале — его рана была более тяжкой.

Друзья трогательно распрощались, чтобы встретиться только через четырнадцать лет в Москве.

А в Доме Павлова напряженная боевая жизнь текла своим чередом. И хотя самого Якова Павлова здесь уже не было, все равно дом продолжал носить его имя. Он продолжал жить и бороться.

Участок, на котором находился дом, по-прежнему занимала седьмая рота. Но люди в ней теперь были; почти все новые. Погибшего командира роты Ивана Наумова заменил старший лейтенант Алексей Драган.

Сильные бои шли вдалеке отсюда, на внешнем обводе кольца окружения. Но и тут, на участке сорок второго полка, противник хотя и утратил инициативу, но еще был силен. И возможны всякие неожиданности.

Где, например, гарантия, что враг, пытаясь прорваться из охвативших его тисков, не бросится всеми силами на Сталинград, чтобы выйти через замерзшую Волгу?

И Дом Павлова продолжал стоять, как крепость. Появилась новая огневая точка с двумя «максимами» посредине хода сообщения на мельницу, на том, примерно, месте, где раньше стояла злополучная стена, — причинявшая столько бед.

Здесь обосновался командир взвода лейтенант Иван Афанасьев — он уже оправился от контузии. Не задержались в медсанбате и пулеметчики Алексей Иващенко с Иваном Свириным: они тоже вернулись в свою боевую семью. Только эти три человека и остались от прославленного пулеметного взвода. А кроме них, теперь в строю остались немногие из тех, кто долгих два месяца защищал Дом Павлова. Это бронебойщики Файзерахман Рамазанов, Григорий Якименко и Мабалат Турдыев да двое из стрелкового отделения сержанта Якова Павлова — Андрей Шаповалов и его земляк Вячеслав Евтушенко.

С зимними холодами прибавилось хлопот и у санинструкторов Марии Ульяновой и Вали Пахомовой — пухленькой черноглазой дивчины. Даже в те редкие дни, когда не случалось раненых, у этих девушек не выпадало ни минутки свободного времени: надо было предупреждать обморожение. По нескольку раз в сутки ползли они в самые опасные места, чтоб с банкой мази добраться до каждого бойца.

В развалинах Дома Заболотного почти бессменно находился в боевом охранении Тимофей Карнаухов. С тех пор как погиб его брат, он стал напрашиваться туда, где больше вероятности встретить живого врага. Таким оказался секрет в сотне метров от все еще занятого противником военторга. Приползая сюда, Маруся старалась принять серьезный вид — солдат ей чуть ли не в отцы годился. Тем не менее и тут она произносила свою стандартную фразу: