Дом Павлова

Тем временем Наумов вызвал сержанта Павлова. За эту сталинградскую неделю командир роты в полной мере оценил сержанта. Павлов действовал смело и решительно, он был напорист, но осмотрителен, не подвергал людей ненужному риску, ни шагу не делал зря, наобум. Сержант вполне заслужил, чтоб именно ему, а не кому-нибудь другому в роте, поручали самые сложные и опасные боевые задания.

Сильно поредела за эти дни седьмая рота. Почти никого не осталось в строю и от стрелкового отделения, которым командовал Павлов. Товарищи называли его в шутку «генералом без армии».

— Как, Павлов, надоело без дела ходить? — подмигнул Наумов. — Работенка есть…

Павлов сразу почувствовал, что предвидится новое, «настоящее дело» — так в роте называли рискованные боевые задания. Недаром шутит командир, недаром улыбается — всем хорошо знакома хитрая усмешка политрука, который вот уже неделя как стал у них за командира. Не многие умели так находить дорогу к солдатской душе, как этот небольшого роста коренастый человек с грубоватыми чертами лица. Наумов узнавал бойцов по голосу, по манере ходить, по каким-то одному ему запоминающимся признакам. Бывало, придет к солдату на боевое место и всегда найдет нужное слово. А то и просто присядет рядом, покурит молчком и — на душе светлее становится…

Вот и сейчас. Шутит Наумов, улыбается, а дело, видать, серьезное предстоит. И Павлов ответил в тон командиру:

— Готов, товарищ командир роты, потрудиться. Оплата как будет: сдельная или повременная?

— Пожалуй, повременная. А может случиться, что и аккордная — раз и навсегда. Там видно будет… — сказал Наумов и уже серьезно добавил: — Придется еще раз сходить к старым знакомым, в тот зеленый дом. Ведь вы там уже бывали. Помните?

Как не помнить! Ведь он тогда же рассказывал и про подвал, и даже про того старичка, что спрашивал, когда, мол, прогонят ирода.

— Непонятное там происходит, — продолжал Наумов. — Своими глазами видел, заходили туда гады, а после боя тихо стало… Комбат приказал занять. Дело для тебя, Павлов, самое подходящее, — в голосе у него прозвучали мягкие нотки. — Бери людей, сколько надо, и ступай. Не впервой!.. Да поторопись, чтоб поспеть, пока луны нет…

Так вот она «работенка»! Выходит, и впрямь аккордная…

Павлов попросил себе в помощь только троих. Прежде всего Александрова и Черноголова. Здорово они действовали в тылу у врага. И еще — Глущенко, с которым Павлов подружился уже давно.

Обычная подготовка: вычищен автомат, все лишнее из карманов — долой. Вот только табаку и спичек не забыть. И уж конечно, дисков, гранат побольше…

Согласованы с артиллеристами цели, остается только ждать темноты, когда по сигналу — серия красных ракет — должны заговорить пушки.

Осенние сумерки наступают быстро. Только что огненный шар спускался к горизонту, и вот он уполз за тучку, где-то там, на вражеской стороне; потом погас последний луч. А вот уже и мгла окутывает землю.

Одна за другой взвиваются четыре красные ракеты. В неумолкающий ни на минуту артиллерийский гул вливаются новые раскаты. Под его прикрытием разведчики отправляются в неведомое.

Жуков лежал у наблюдательного пункта и жадно вглядывался в темноту.

Как всегда, с комбатом его связной, старшина Формусатов — кряжистый парень с добродушным лицом в рябинках.

Николай Формусатов стал связным командира батальона после той горестной весны, когда втроем с Вадчиком Авагимовым и Яковом Павловым они долго блуждали в Сальских степях, пока не добрались наконец до своей дивизии. За время скитаний Формусатов полюбил Павлова, колхозного паренька с характерным новгородским говорком. Бывало, долгими солнечными днями отсиживаясь до темноты в каком-нибудь заброшенной сарае, они не спеша рассказывали друг другу о себе, о мирной жизни. Яков вспоминал родной Валдай — разве есть где озера красивее?

В небе прогудит самолет. И всплывают новые воспоминания.

— Летать! Вот о чем мечтали все наши деревенские мальчишки, — говорил Яков.

И он рассказывал, как однажды в помещении правления колхоза повесили плакат Осоавиахима об авиации. Ребята подолгу глядели на плакат, и в их воображении рисовались волнующие картины… Вот они совершают героические перелеты, куда-нибудь далеко-далеко — на край света, вот они спасают затерявшихся в северных льдах участников полярных экспедиций… Слава о героях разносится по всей стране… Но они скромны, они готовятся к новым, еще более удивительным перелетам… И лишь выбрав свободный денек, навещают своих односельчан. Серебристая машина, распластав огромные крылья, делает над Крестовой несколько приветственных кругов. К восхищению ребятишек, самолет садится прямо на выгоне, и летчики виртуозно подруливают прямо к двери своей старой школы…

Как-то по деревне прокатился слух, что в Валдае появился самолет — трудно поверить: нет мотора, а летает! Ребята постарше и порасторопней растолковали «недомеркам», что это планер. И Якову страстно захотелось взглянуть хоть одним глазом на диковинный самолет. Чтоб попасть в город, пришлось уговаривать мать, надо было упрашивать соседа, ехавшего на базар, и потом всю долгую дорогу слушать поросячий визг. Жертвы оказались напрасными: в тот день дул сильный ветер, планер заперли в сарае, а самих планеристов словно тем же ветром и сдуло… Все же поездка была не совсем неудачной. В городе продавалась книжка про самолеты с картинками, и сосед, спасибо ему, не поскупился. Эта книжка и была последним толчком. Парень «заболел» авиацией окончательно…

Когда пришла пора идти в армию, призывная комиссия уважила просьбу Павлова. И вот новобранец прибыл в летную часть. На аэродроме выстроены истребители. Сказочные самолеты бороздят небо… Казалось, сбылась мечта! Его определили в школу младших авиаспециалистов. Это, конечно, не то, что пилоты, но все же еще одна ступенька к заветной цели. Он уже видел себя за штурвалом боевой машины. И тут произошел нелепый случай, из-за которого все пошло вверх тормашками; он попал в хозяйственный взвод.

О подробностях говорить было неохота, но Формусатов прилип как смола, и Павлов в конце концов рассказал:

— Спервоначала, когда мы, будущие специалисты, проходили карантин, нас учили ходить строем. Впереди меня шагал один верзила. Он только и делал, что ступал не в ногу. Я говорю ему негромко: смени, мол, ногу. Раз говорю, другой раз, а он — ни в какую. Мне же за разговоры в строю сыплются замечания. Ну, а потом — я даже сам не заметил — наступил ему на задник. А он, словно зарезанный, как завопит: «Павлов бодается!» И так сильно заковылял, что пришлось удалить его из строя. А меня за недисциплинированность отчислили из школы и направили на склад вещевого снабжения…

Этот рассказ сильно развеселил тогда Авагимова и Формусатова. Впоследствии они не упускали случая, чтоб не подтрунить.

И теперь, провожая друга в опасную разведку, Формусатову по какой-то странной ассоциации вспомнилось рассказанное — тогда в степи. Его вдруг охватила тревога за товарища. Захотелось оказаться рядом с Павловым, захотелось уберечь его так же, как он оберегает капитана Жукова, который лежит вот тут рядом.

Оберегает? А Дронова-то не уберег. Ведь ни на шаг не отходил от своего комбата, а пуля все же настигла… В этом Формусатов винил чуть ли не себя! С тем большим рвением он ходил теперь за Жуковым, своим новым комбатом, пока Дронов лечит рану в медсанбате.

…Прошли уже долгие тридцать минут. Противник, потревоженный внезапным артиллерийским налетом, тоже усиливает огонь. Теперь пулеметные очереди уже не смолкают. Чаще рвутся мины. Такой грохот стоит, что трудно разобраться — откуда стрельба.

И уж совсем непонятно, что творится в том зеленом доме, как там те четверо?

Проходит еще полчаса томительного ожидания. Беспокойство, овладевшее Формусатовым, нарастает.

— Разрешите, товарищ капитан, мне… — возбужденно произносит он.

— Только тебя там и недоставало, — хмурится Жуков.

В небе вспыхивает ракета-«парашютик». Не спеша, она опускается над площадью. И тогда Жукову в его бинокль хорошо видны темные глазницы окон, видны двери дома. Они раскрыты настежь, как бы приглашая войти… Но где они сейчас, Павлов и его люди? Почему так долго нет связного? Ведь должен же он появиться! Он обязательно появится, если только…