Страница 4 из 49
Поодаль от железнодорожного полотна стояли обгорелые немецкие танки, пушки, грудами лежали трофейные артиллерийские снаряды, усыпанные сверху винтовочными патронами. Но это «богатство» не интересовало мальчишек. Тем более что снаряды, патроны, гранаты, пулеметные ленты они собирали по заданию Осоавиахима сами, расчищая поля для пахоты.
Но эту новость мы узнали уже тогда, когда построились поротно и двинулись в назначенный нам район в сопровождении все тех же ребятишек, маршировавших рядом по обочине пыльного проселка.
КОМАНДИР ОТДЕЛЕНИЯ
— А это кто тут развалился? А ну, подымайсь! Подымайсь все живо! Какая рота? Рота какая, к тебе обращаюсь?
— Это кто тут орет? — слышится голос из темноты.
Мы, дружно вскочившие при первом же «подымайсь!», узнаем этот голос.
— Не «орет», а распоряжается, наводит порядок, — возмущается незнакомое начальство. — Вы кто такой?
— А вы...
— Я лейтенант Сонин, адъютант командира запасного армейского полка.
— А я командир маршевой роты старший лейтенант Жуков. Вот что, любезный, объясни мне, кто дал тебе право оскорблять моих бойцов? Ишь, фронтовик нашелся!
Жуков, могучий, неразговорчивый мужчина из кавалеристов, подходит к лейтенанту, берет его за локоть и отводит в сторону.
— Так ведь подполковник приказал всех собрать в сарай, — уже несколько спокойнее говорит лейтенант.
— Вот я за этим и пришел. Считай, что ты приказание выполнил. Своих людей я сам приведу. Ступай. Кстати, я попрошу, чтобы тебя ко мне в роту направили, когда на фронт выступим.
— Имейте в виду, старший лейтенант, — говорит адъютант уходя, — что о вашем поведении по отношению ко мне будет доложено командованию.
— Докладывай, — отмахивается Жуков. — Рота, встать, приготовиться к построению.
В сарае, чудом не сметенном войной с этой истерзанной длительными боями земли, горит одна-единственная свечка, которую держит в руке немолодой, густобровый подполковник. Свет на его лицо падает как бы снизу, и оттого глаз мы не видим, а лицо командира полка издали, сквозь пар от мокрого обмундирования кажется бледным.
— Товарищи! — глуховатым голосом говорит подполковник. — Сегодня вы влились в состав прославленной армии, дравшейся с фашистами под Москвой, Сталинградом, Брянском. Служить под ее знаменами — большая честь для любого советского воина. Разрешите поздравить вас с этим событием.
Подполковник говорит глуховатым голосом, монотонно.
— Вы займетесь боевым сколачиванием отделений, взводов, рот. Будете по-фронтовому экипированы, вооружены, после чего выступите на передовую и вольетесь в состав стрелковых соединений.
Он называет нам номера некоторых наиболее отличившихся в боях дивизий, выражает свою уверенность в том, что и мы своими подвигами, воинской доблестью приумножим их боевую славу, освобождая родную землю от фашистской нечисти.
— Все три прибывшие эшелоном маршевые роты, — продолжает он, — временно до переформирования будут располагаться в соседнем селе. От станции это всего семь километров. Если нет вопросов, командирам рот строить подразделения и выступать в район дислокации.
Переформировали нас только через неделю. Из отделения ушли Кузнецов, назначенный парторгом роты, и Ахмедов, оказавшийся во втором взводе пулеметчиком.
Вместо них пришли рядовые Сивков и Манукян. Нашим новым командиром роты назначен капитан Полонский, худощавый, рослый, очень красивый мужчина лет сорока, не то строитель, не то архитектор. «Городской товарищ», как сказал про ротного Сивков.
Получил официальное утверждение в должности и я, Сергей Кочерин. Назначен командиром первого отделения первого взвода седьмой стрелковой роты с присвоением воинского звания «младший сержант». На мое несмелое высказывание о том, что в боях на Курской дуге был рядовым пулеметчиком, командир роты, кажется, даже не обратил внимания.
— Ты воевал, тебе и командовать нами, — заключил Сивков, узнав о моем назначении.
Сивков, несмотря на сравнительно молодой возраст (ему двадцать семь), кажется, все знает и все умеет делать по части житейской. Тут он может с успехом потягаться с Тельным и даже в чем-то обойти его. До войны Алексей работал продавцом у себя на родине, в Архангельской области. Прикидываю: Игнат и Алексей будут отличными солдатами, в бою на них можно положиться.
Настоящим мучением для меня, как командира отделения, стал Кремнев. Он из тех людей, которые все умеют, но ничего не хотят делать. Несмотря на мои и Сивкова потуги, он не мог научиться скатывать шинель.
После каждой неудачи Кремнева я, не опытный в педагогике, начинал горячиться, повышать голос на своего подчиненного, но это мало приносило пользы.
В таких случаях хозяйка нашего дома бабка Гаша воинственно становилась между нами и, напирая на меня, с генеральскими нотками в голосе командовала:
— А ну, уймись! Нешто можно так? Чему начальники тебя учат, а?
Пришлось воспитательную работу с Кремневым проводить в основном в поле, на занятиях, где моим помощником становился Сивков.
— Нет, Кремнев, не так идешь в атаку, — сокрушенно говорил Алексей, с каким-то сожалением поглядывая на сослуживца. — Ты пригнись. Вот так вот...
Сивков ловко перехватывал карабин в положение «на изготовку», полуприседал, слегка наклонял туловище вперед и в ускоренном темпе, короткими шагами двигался в атаку, зорко вглядываясь в «противника».
Он шел по своей русской земле как ее хозяин и защитник, прочно впечатывая каблуки ботинок в еще нетронутую плугом пашню. Полуистлевшая стерня похрустывала под его ногами. Но пока это были шаги воина, а не хлебороба, которого ждала эта истосковавшаяся по плугу земля.
Стерня наводила нашего парторга Кузнецова на невеселые думы. Шел июль, а поля не вспаханы. Некому, да и нечем пахать. Весь инвентарь колхоза вывезли куда-то в тыл накануне прихода немцев еще в сорок первом, и пока ни один плуг, ни одна борона не вернулись назад. Бабы и ребятишки вскопали кое-где лопатами небольшие полоски, засеяли рожью из семян, выделенных колхозу государством, но семян этих было мало.
Кузнецов со вздохом разминал в крупных сильных ладонях хлебороба комочки земли, долго нюхал их, грустно качал головой, снова вздыхал и осторожно, словно боясь причинить земле боль, ссыпал их обратно на бурую стерню.
Помня, как учили меня прежние командиры, я тоже старался хорошо подготовить свое отделение к предстоящим боям, но у меня получалось далеко не так, как у них. Особенно со стрельбой. И Манукян, и Таджибаев, и Кремнев стреляли плохо.
Командир взвода младший лейтенант Ядрошников то и дело распекал меня за огневую выучку стрелков отделения, грозился отстранить от командования.
Реальную огневую силу в отделении представляли только двое: Тельный с ручным пулеметом и Сивков со своим ППШ. Как автоматчик, я тоже был не из лучших.
Выручил парторг. К тому времени Ивану Ивановичу присвоили звание старшины, и он часто бывал у нас, в бывшем своем отделении, видел мои горести и решил сам взяться за обучение Кремнева, Таджибаева и Манукяна.
Несколько лучше обстояли дела с тактикой. Я учил свое отделение тому, чему самого научила война, рассказывал им, что, где и как было, просил наматывать на ус. В основе обучения была практика.
Самое желанное для нас время в ту пору было — от ужина до отбоя. Подымив перед сном грядущим на крыльце, мы не спеша входим в дом, разуваемся, снимаем гимнастерки и укладываемся рядком на пол, застланный шинелями и плащ-палатками.
Прошел еще один день. С утра и до вечера с коротким перерывом на обед мы прорывали «вражескую» оборону, «блокировали» дзоты, вели «бой» в траншеях. Если в прошлом году я был в роли ученика, то теперь в другой — учителя. А это, оказывается, куда сложнее, чем я предполагал. Особенно не хватало мне главного качества любого учителя — выдержки. Мне казалось, что даже после самого короткого объяснения изучаемого всем и все должно быть ясно и понятно. Оказывается — нет.