Страница 84 из 105
- В этих местах, наверное, много свидетелей совершенных им преступлений, и поэтому ему самому появляться здесь опасно. Чтобы достать меня, нужно кого-то послать. Вот он и нашел тебя. Верно?
- Да, конечно. Но почему вы не спрашиваете, где он?
- Зачем? Меня он не очень интересует. Я хочу знать больше о тебе. Ты меня волнуешь. Если я правильно понял, тебе поручено убрать меня. Но вот ты передо мною, и тебе ничто не мешает прикончить меня. У тебя силища быка, а я немощен. Даже сопротивления не окажу. В чем дело? Кажется, я понял, что ты не хочешь служить Крыжу, ты не хочешь портить свою жизнь ради прихоти старого преступника, тем более собою прикрывать следы его злодеяний. Тебя могу понять, его - нет. Почему он верит тебе?
- Вынужден верить. Он сам уже ничего не может. Он трус.
- А, как я забыл об этом! Он и тогда был жалок и мерзостен… Трусы к старости становятся почти безвольными ненавистниками и паникерами. Они бы весь мир уничтожили, если бы им власть!
- Вот это меня и испугало. Но я не наследовал его качества.
- Что ты думаешь делать дальше?
- Хочу с вами посоветоваться.
- При чем здесь я? Ты связался с Крыжом, ты и развязывайся.
- А если не только его и меня касается? А если нужно, чтобы люди знали? И пока еще не все я знаю… Хочу все узнать! О нем, о его злодействах. Я должен все знать, и вы должны помочь мне возненавидеть его… Он - мой отец.
- Значит, отец… Это меняет существо дела. Вот откуда та фраза: «Да что мы перед силой божьей!»
- Еще в тот вечер, когда я произнес ее, я понял, что вы все помните. Я ведь нарочно выпалил тогда, даже вроде и не к месту, эту поговорку.
- Но куражился ты искренне.
- Я действительно такой бесцеремонный, но это не значит, что я без стыда и совести. Тогда я бесился из-за Людмилы Михайловны. Мне показалось, что кто-то из богачей мира сего обронил случайно редкостной красоты драгоценность, а я нашел. И хотел, конечно, завладеть ею. Но тут вы со своей дружбой, переросшей в любовь… Я думал, что это для нее прихоть, каприз, который развеется, как только я пообещаю ей жизнь в Киеве. Оказалось, драгоценность не для меня… Ладно, что ворошить прошлое!
- Не всякому прошлому дается срок забвения…
- Крыж думает, что все забывается.
- Нет, Эдуард! То наше прошлое, к которому ты не имеешь никакого отношения, не забывается. Оно никогда не забудется. Вот у меня нет ноги, и я все время ее вспоминаю, все время помню, что она была. Вот у Латова были руки, и теперь их нет. Но он всечасно и ежеминутно помнит: были руки! И какая обида и какая боль поднимается в душе! А если люди потеряли мужа, отца, любимого, брата или сына? Нет, парень, это в тысячу раз памятнее и больнее. И страдание неизбывно, потому что оно всенародное, это страдание. И ты должен это знать и помнить. Должен. Обязан. Потому что ты сын Крыжа. И чтоб душа твоя пропиталась ненавистью к его преступлениям - проникнись страданиями людей.
- Сейчас мне предстоит выполнить одно его задание… Да, вот что, зайдемте в комнату, здесь уже темно. Я кое-что вам покажу. А потом о задании скажу.
В комнате Оленич включил свет, и Эдик задернул на окнах занавесочки.
- А чего ты опасаешься?
- Дело в том, что здесь живет моя тетка, родная сестра Крыжа, Евдокия Пронова. И я не ведаю, что она о нем знает и как относится к нему…
- Ты прав, тут я тебя поддерживаю. Ее муж Иван Пронов погиб при загадочных обстоятельствах. Может, она и знает, что это за обстоятельства, но не хочет о них говорить. Или не может доказать. Поэтому мы с тобой должны разобраться в этом, прежде чем придавать все огласке.
- У меня есть еще одно. - Эдик вытащил из кармана тряпичный сверток, развернул его и подал Оленичу темно-синюю замшевую коробочку.
- Что это? - спросил Андрей, осторожно открывая шкатулку. - Женский гребень для волос? Ух ты, бог мой! Какая красота!
- Крыж подарил, чтобы я продал и прокутил. Он приучает меня к сладкой жизни. Как я понял, он взял эту вещь в этом доме. Прошу вас узнать: была ли в этой семье такая драгоценная вещь? Можете взять.
- Доверяешь? Не жаль расстаться?
- Хочу испробовать себя: сладок ли миг расставания с бешеными деньгами? Не дрогнут ли руки? Не засосет ли под сердцем? Мне довелось испытать пронзительную волчью тоску, когда понял, что оказалась несбыточной мечта о Людмиле Михайловне. Расстался с бесшабашностью, а душевного равновесия не обрел.
- Но ведь, кажется, засветилась звездочка надежды?
- Тоня? Да, кэп, вы правы. Хочу дотянуться до нее. Я сказал себе: Эдик, не будь скотом. Здесь нужно иметь чистые мысли и руки.
11
Тоня Магарова оказалась хорошим организатором: на встречу с капитаном явились почти все ребята-старшеклассники, а за ними пришло и несколько девочек. Оленич хотел было девчонок отправить, но с внутренней улыбкой подумал: они же будущие невесты и жены, вон как заинтересованно озираются, с какой гордостью поглядывают на мальчишек! Это им придется провожать своих суженых на службу, писать письма, грустить и ждать, а потом - встречать. Андрей невольно стал смотреть на них уже не как на детей-школьников, а как на новых людей. И кто знает, какие судьбы у них будут?
- Признаюсь, я даже не ожидал, что вы такой дружный народ. Мне это приятно. Хотелось, чтобы вы помнили: самое великое, что дано человеку, - это способность, умение дружить. Где нет дружбы - там ссоры, там ненависть, там война. Ну а теперь говорите, что бы вы хотели услышать от меня?
Тоня подняла руку:
- Андрей Петрович, вам приходилось раньше бывать в наших краях?
- Да. Осенью сорок третьего я здесь участвовал в боях, был ранен. Было очень трудное время.
- Расскажите хоть немного о войне, - попросил паренек, крепкий, кудрявый, похожий на цыгана, самый любопытный из ребят, - Дима Швед.
- Давайте договоримся: вы сразу мне скажите, кого что интересует, а я построю так беседу, чтобы исполнить ваши желания.
Но все в один голос попросили: о войне, хоть об одном сражении на таврической земле. И он вспомнил о маршевой стрелковой роте, о переходе от Мелитополя до Каховки, о неожиданном бое с отрядом гитлеровских карателей, зверствовавших по хуторам и селам в степях Украины.
- Стрелковая рота была сформирована в Мелитополе. Личный состав был из числа фронтовиков, которые были на лечении, из новобранцев и нескольких мобилизованных старшего возраста. Разношерстный состав, разный уровень знаний, но три дня подготовки к маршу на фронт не прошли даром. Я посчитал полезным, чтобы во взводах и отделениях объединялись либо знакомые, земляки, либо подружившиеся за эти дни. А что самое главное для воинской части? Монолитность состава, где жили бы и служили по законам фронтового братства.
Рота шла быстро, без дорожных происшествий. Мне как командиру, было приятно, что подобрались смелые офицеры. Вы, ребята, должны знать: грамотный, отважный и находчивый офицер - это успех в боевой и политической подготовке в мирное время, это минимум потерь во время военных действий.
Шли мы вторые сутки по таврической степи. Тут стал я замечать, что мой политрук Басматный очень уж внимательно присматривается к каждому полю, к каждой лесополосе. Однажды он с грустью сказал: «Какая серая степь, как солдатская шинель. А сколько я здесь хлебушка сеял и собирал!»
Под вечер мы сделали привал в одной лесополосе перед недавно вспаханным полем. Басматный определил: «Свежая пахота. Кто же ее вспахал? Сын мой еще мал, дед слишком стар… Неужели женщины?» «Выходит, твое село близко?» - спросил я его. Он ответил: «В пяти километрах отсюда. А это мое поле. Знаешь, какая пшеница здесь была? До двести пудов сыпала!» «Успеешь до рассвета сходить в свое село, семью повидать?» - спросил я Басматного. Но политрук сказал, что не может оставить роту даже на час: мы в походе и можем в любую минуту сняться и двинуться дальше. Он почти угадал.
Мы выставили дозоры. Ночь выдалась холодная, морозная. Уже к полуночи землю так подморозило, что она покрылась инеем. А опавшая листва в лесополосе стала скользкой, словно навощенной. Посланная разведгруппа возвратилась с тревожной вестью. Возбужденный Витушенко докладывал: «На том краю вспаханного поля в лесополосе группа солдат противника. Слышен немецкий говор, видны огоньки сигарет».