Страница 11 из 105
- Я того пэтээровца приметил еще в Кропоткине: он подобрал вражескую листовку и тайком, спрятавшись в кустах, читал.
Оленич не нашел что возразить, но все равно неприятный осадок остался от того, что капитан с пистолетом наскочил на растерянного солдата.
Но вот встретившись в штабе стрелкового полка, он увидел просветленное лицо капитана. Можно было подумать - Истомин обрадовался встрече с ним. А тут еще и дружеский тон разговора, и к тому же обращение на «ты»… Все это совсем озадачило Оленича.
- Как тебе новое начальство? Да, командиром батальона-два назначен майор Полухин. Но я с ним еще не знаком. Мне рассказывал Дорош, что тебя распекал начальник штаба, но ты держался молодцом.
- Было немного, - неопределенно ответил лейтенант, настороженный таким обращением Истомина. - Начальник штаба хотел свою вину переложить на меня.
- Наивен ты, лейтенант! Начальство всегда праведно.
- В этом я убедился, служа рядом с вами.
- Не лезь на рожон. Ты обязан соглашаться со мною, - улыбнулся Истомин скупо и непривычно. - Никогда не дразни гусей. Лучше пригласи меня вечерком на чай.
- Приглашаю. Я что-то себя неважно чувствую, чай будет кстати. - Оленич кивнул на комнату, где размещалась строевая часть: - Как думаете, дадут мне старшину? Вы ведь Тимко забрали напостоянно?
- Да. Он мне подходит, такой же служака, как и я. Тебе надобно какого-то франта.
Вернувшись в свою комнату и распорядившись относительно чая, Оленич почувствовал недомогание, как тогда в горах: тело обессилело, сделалось вялым, резало в глазах, в груди возник легкий жар. Не ожидая, пока Еремеев согреет чай, выпил большую кружку воды и прилег на деревянный топчан. По лицу катился пот, и Еремеев, увидев состояние своего командира, покрутил головою, пробормотал:
- У вас лихорадка, товарищ лейтенант.
- Не выдумывай. Наверное, переутомление. Да и сильно я понервничал.
Еремеев молча вышел из комнаты и вскоре привел фельдшерицу Соколову. Она сразу определила:
- У тебя малярия. Самая настоящая… Нужен хинин. А где его взять?
Но он почти не слышал ее слов, сознание его расплылось. Пытался подняться и падал, обессиленный, словно проваливался в пропасть. Когда прояснялось сознание, начинался озноб: его било так, словно топчан под ним ходуном ходил. В таком состоянии на рассвете он увидел в своей комнате чье-то знакомое, но забытое лицо и подумал, что бредит. Позвал Еремеева, но когда ефрейтор подошел, видимо, не поверил и стал звать Соколову.
7
Старшина Костров, бывший пограничник, до сих пор не расставшийся с зелеными петлицами, был плечистым и кряжистым, на вылинялой, но чистой гимнастерке туго затянутый ремень, грудь выпирала, как говорится, колесом, на ней поблескивали две медали. Он представился лейтенанту и доложил, что прибыл для дальнейшего прохождения службы. Оленич хотя и чувствовал себя, что называется, на пределе, а все же улыбнулся: вспомнил все-таки старшину Кострова! Наверное, самые страшные часы войны они пережили вместе. И это он, Костров, вытащил его из горящей ржи.
- Вот и свиделись, старшина. Прихворнул я малость…
- А я так рад, командир, что снова встретил вас! Как братишку родного нашел! Извините… Разрешите приступить к исполнению…
- Приступайте, старшина.
А через минуту за окном уже слышался негромкий, четкий, не допускающий возражений голос Кострова. «Молодец, волевой командир! - удовлетворенно подумал Оленич. - Он мне будет хорошим помощником».
Послышался скрип двери. Кто-то метнулся, словно темная ночная птица. Обдало прохладным и влажным ветерком.
- Еремеев? - хрипло спросил Оленич.
- Это я, Андрей, - послышался ласковый голос Жени. - Вот хорошо, миленький! Как здорово, что ты очнулся!
- Хочу пить.
- Конечно! Еще бы! Такой жар перенести! Сейчас напою…
Но напиток оказался горьким.
- Ты меня чем потчуешь? Полынью?
Заметив, что он пытается приподняться, Соколова удержала его в постели:
- Когда станет тебе лучше, тогда двинемся в путь-дорогу. Капитан Истомин и батальонный комиссар Дорош задержали колонну на два часа: я пообещала, что к тому времени ты будешь на ногах.
- Отложили? Из-за меня?
- Да. Сначала они хотели оставить тебя в Тырныаузе, но я доказала, что ты в порядке, что минует кризисное состояние и ты сможешь идти вместе со всеми.
Оленич расчувствовался и в душе горячо благодарил девушку: если бы пулеметчики ушли без него, было бы обидно.
Обессиленно и в то же время тяжело свалился на подушку, ощутил, что наступает вялость.
- Дай руку… Женя!
Девушка положила свою ладошку в его горячую руку, и он даже дыхание затаил - так приятна была ему прохлада девичьей руки. Ему показалось, что ладонь ее вздрагивает, словно пойманная рыбка. «Не Темляк бежал рядом со мною, пока я метался в бреду, а была эта девушка!» - подумал Оленич и открыл глаза - они уже не болели. Увидел бледное, наверное от бессонной ночи, ее всегда смуглое лицо.
- А мне снился конь… Темляк.
- Я знаю, Андрей.
- Как ты можешь знать?
- Обо всем, что видел, рассказывал, а я слушала.
- Мне перед тобою совестно, что я такой беспомощный…
- Ну, что ты! Я восхищаюсь, как ты боролся с болезнью. Мало людей, которые так владеют собой.
- Это может каждый, Женя…
За дверью послышался топот ног, дверь отворилась, пламя над коптилкой заколебалось.
- Как тут дела в нашем лазарете? - послышался бодрый голос Истомина.
- Могу доложить, что мы готовы в поход, товарищ капитан, - в тон ему бодро ответила Соколова.
Показалось, что капитан не обратил внимания на голос лекарки. Он присел возле больного. Женя вышла из комнаты.
- Рад, что так вышло. Это она настояла, чтобы мы подождали тебя два часа. Я дал три часа. Сейчас посмотрел твоих пулеметчиков: молодцы! Они стоят наготове. Выступаем через несколько минут. Но придется двигаться форсированным маршем.
- Извините, капитан, я задал вам хлопот.
- Ну, это пустяки. Хлопоты наши впереди: вчера вечером противник подступил к самому Баксану. Неизвестно пока, возможно, захватил гидроэлектростанцию.
- Нам туда?
- Нет, нам приказано выйти в другое место. И, кажется, более серьезное: доведется стоять насмерть. Командир полка хотел было оставить тебя при себе, но я подумал, что ты пошел бы сам с этим взводом пулеметчиков.
- Спасибо, капитан. Я не остался бы в тылу.
- Тогда все в порядке. Я верил, что ты не искал бы безопасного места. Тем более, что и лекарка идет с нами…
Оленич отметил, что Истомин с намеком произнес эти слова, испытующе взглянул на него. Нет, этот капитан никогда не перестанет иронизировать над ним!
- Не надо трогать ее. Она-то непричастна к нашим с вами, капитан, отношениям!
- О-о! Как сказать, лейтенант… Ну, да больные все немного капризны и сентиментальны. Соколову я не хотел брать туда. Можешь успокоиться: она отважная девица. На этот счет у меня сомнений нет.
- В ней вообще нельзя сомневаться.
- Вот как? Занятно! - Истомин даже повеселел. - Защитник! Тебе бы сейчас никелированные шпоры!
- Они всегда со мной. В душе.
- Влюблен в конницу? Крепко сидит в тебе воронинская романтика!
- Не романтика, душевная потребность.
- Ладно, лейтенант! Это я как завистливый пешеход. - Истомин козырнул и вышел.
Оленич вновь почувствовал, что в слово «пешеход» капитан вложил какой-то особый смысл - грустный, с затаенной болью. Странно! На Истомина это не похоже.
- Еремеев! - позвал он связного. И когда вошел ефрейтор, проговорил усталым голосом: - Одеваться…
Надел гимнастерку, показалось прохладно, даже озноб почувствовал, попросил подать шинель. В комнату быстро вошла Соколова и торжественно-шутливо провозгласила:
- Карета князя Андрея Болконского подана! - Потом уже поспокойнее объяснила: - Алимхан выпросил у балкарцев арбу, в нее впряжены два вола с такими огромными рогами, как у буйволов. И хозяин-погоныч экзотичный - папаха да бешмет.