Страница 119 из 122
Теймуров, сбросив бурку с плеч, хмуро слушал Кирова.
Машина, точно на крыльях, летела по новогодним пустынным улицам Баку.
- На кого у тебя подозрения?
- Все несчастье в том, что на многих, и нужно время, чтобы разобраться во всех этих людях.
- Никогда ты не задумывался над такой фигурой? Он с первого дня работ на бухте нам всячески мешал. Потом поднял свистопляску во время грязевого фонтана. Организовал эти телеграммы в Москву, из-за которых мне пришлось срочно поехать в столицу, столько хлопотать…
- Ты думаешь об Ахундове?
- Да, я думаю о нем.
- Видишь ли, Мироныч… Раз на то пошло, то я тебе должен рассказать… Как-то после вашей истории на охоте у меня был шофер Ибрагим (кстати, Ибрагима я уже устроил на другую работу). После него я кое-что проверял, кое-что узнал… Ахундов является почетным председателем союза охотников. Ну и ездит, конечно, по охотам… Делать-то ему сейчас нечего! Вот неделю тому назад, а может, и дней десять, он на сорок человек устроил охоту на острове Святом…
Киров нетерпеливо перебил Теймурова:
- Не известен ли тебе среди этих охотников немецкого типа парень? Вот вспоминаю охоту и его с гитарой в руке, его дьявольскую улыбку! Какие среди нефтепромышленников тебе известны немецкие фамилии? Отец у этого, кажется, был одним из главных акционеров бухты… В прошлом - друг Ахундова. Отец-то его и являлся автором старого проекта засыпки бухты!
- Из немцев, Мироныч, на бухте, кроме Людвига Гюнтера, никого не было, но этот сукин сын давно убежал в Турцию.
- Вот-вот! Это сын убежавшего Гюнтера, о нем говорил Петрович. Против него, конечно, я никаких улик не имею, я его тогда в первый раз и увидел, но с первого же раза всем своим существом, физически ощутил, что это враг. Хитрый, коварный!.. Вот что, Мехти! Давай-ка возьми этих двух молодчиков. До всяких следствий и докладов твоих помощников. Я думаю, что мы не ошибемся. Невзирая на исход «переговоров» с этим мерзавцем, поджигателем «миллионера», ты их возьми, и главное - Ахундова.
- Ну, раз на то пошло, Мироныч, тогда я тебе должен раскрыть один секрет. Ты знаешь мой принцип в работе: действовать только наверняка. Я всего тебе не сказал. Ты уж извини. Не хотелось мне, не проверив дело, вводить тебя в заблуждение.
- Какие тут, к черту, могут быть секреты, когда горит фонтан!.. Убит Богомолов!..
- Ты послушай, что я тебе скажу. Конечно, за ночь многое можно было сделать. Но ты понимаешь, я всю ночь проторчал в больнице. Видел всю операцию. Потом вместе с сестрами и чекистами сидел у постели этой сволочи. Так вот: в медицине, на их жаргоне, существует так называемый период возбуждения. Он наступает после операции, после наркоза… В такой период с больным творится черт знает что. Одни плачут, другие ругаются, третьи начинают болтать. Иной в такую минуту может все рассказать, всю тайну выболтать. Таких случаев в эти периоды возбуждения было у нас много. Так вот: я того же ждал от нашего «героя», но, понимаешь, ничего такого с ним не случилось: видно, он очень крепкий черт, железный, был почти все время в полном сознании, только ругался сильно, даже доктора разбежались. Но сквозь эту ругань мне дважды слышалась фамилия - Ахундов.
- Ахундов?
- Ахундов! Должен тебе прямо сказать, что из тебя выйдет хороший следователь. Должен тебе еще сказать, что перед отъездом из больницы я дал приказ об аресте Ахундова. Сегодня Новый год, и он, наверное, гуляет со своими «охотниками». Понимаешь? - расхохотался вдруг Теймуров.
- Понимаю. Только ты совсем зря так медленно распутываешь передо мной этот клубок. Все это в конце концов можно было бы в двух словах рассказать.
- Ты правильно говоришь. Но это дело необычное, и я хотел себя проверить. Узнать твое мнение, твои соображения.
- Мое мнение в отношении врагов революции тебе давно и хорошо известно!
- И еще небольшой секрет, Мироныч, раз дело пошло на откровенность… Этот сукин сын в период возбуждения еще одну фамилию упомянул. Всей его ругани я не понял, но имя мистера Леонарда Симпсона очень четко услышал. Надо думать, Быкодоров работает на него. Или, вернее, работал!.. На этот раз, кажется, навсегда отсечем от нашей нефти щупальца английской разведки.
Машина повернула с Набережной на Красноводскую и пошла мимо площади Свободы, мимо могил двадцати шести бакинских комиссаров, расстрелянных англичанами и эсерами в закаспийских степях.
2
Третью ночь Петрович не смыкал глаз, не отходя от бушующего фонтана. Почерневший от копоти, весь в нефтяных пятнах и опаленный, молча он делал свою работу, молча копал вместе со всеми землю, возводил насыпь между нефтяными амбарами, стиснув зубы, шел на штурм пожара, и не слышно было на бухте его басовитого голоса.
Поджог «миллионера», огонь на бухте были его личным несчастьем, а не просто пожаром на промысле. Когда он на мгновение закрывал глаза и начинал вспоминать всю проделанную работу по засыпке бухты, бессонные ночи, нечеловеческое напряжение сил и нервов, - он метался, как от физической боли.
Но еще больнее для Петровича была смерть Павла Николаевича…
Утром он привез на бухту целый фаэтон цветов и венков, отправил их в промысловый комитет, а сам пошел к горящему фонтану.
Его окликнули.
Петрович обернулся и увидел часового у сторожевой будки. Сперва он даже не разобрал, что за человек в разбухшем от дождя брезентовом плаще.
- А, Чернохвостый, здорово… - нехотя буркнул Петрович и пошел дальше.
- Не хочешь ли папиросу, Петрович?
Петрович остановился.
- Папиросу? С чего это ты вдруг подобрел?
Чернохвостый подошел к Петровичу, закинул винтовку за плечо, достал из кармана портсигар.
- Угощайся!
Петрович от неожиданности даже вздрогнул: «Чернохвостый угощает папиросой?! У него есть папиросы?»
- Угощайся, угощайся! - Чернохвостый щелкнул крышкой портсигара.
Изумленный Петрович протянул руку и… вместо папиросы взял барбарисовую конфету в прозрачной обертке.
- Ах ты, вегетарианец, - вдруг рассмеялся он.
- Еще, еще бери, - отеческим тоном сказал Чернохвостый, - этот барбарис лучше всяких твоих папирос.
Из нагрудного кармана гимнастерки он достал чуть ли не с блюдце величиной часы-луковицу на толстой и длинной цепи. Часы и цепочка были золотые.
Петрович совсем уже ничего не понимал.
- Да на какие это шиши ты стал мильонщиком? Черт! - повеселел он, взяв часы и взвесив их в руке.
- А ты прочти, что там написано.
Петрович прочел: «Кузьме Кошкину, снайперу из снайперов, герою бакинской бухты Ильича. - С. Киров».
- Да не ты ли это подстрелил поджигателя?
- Конечно, я! Кому же другому так стрелять! - с гордостью и достоинством сказал Чернохвостый.
- Ты? - Петрович был совсем изумлен.
- А я и в муху попадаю! Могу свечку за сто метров потушить. Могу проволоку за двести метров с первого выстрела перерубить надвое.
- Да где это ты так научился стрелять? Как ты его увидел в темноте?
- Очень просто. Ночью я не в будке сижу и не сплю, как другие, а гуляю по промыслу. У меня и «секрет» есть. Я все и всех вижу! И тебя очень хорошо вижу. Руками много машешь в работе. Это нехорошо. Надо спокойно работать. Вот как я, например… Когда вы все пошли встречать Кирова, я и засел в свой «секрет». Знаю, что в такую темень, да еще когда весь народ собрался в барак, всякое может случиться… Ну вот, точно сердце предчувствовало, фонтан вспыхнул! Тут-то я и увидел факельщика. Он к молу хотел побежать: там, конечно, камни, волнолом, и труднее человека найти… Вот я и подсек ему одну ногу. Убить бы мог, да нам приказано не убивать в таких случаях. От покойника пользы мало. Ну, тут он на одно колено упал, силился встать, а я ему спокойно вторую ногу подсек. А там и все другие часовые пальбу открыли. И вы все прибежали с праздника. Там уж такое поднялось, что ничего не понять…
Чернохвостому рассказывать бы и рассказывать о себе, да Петровичу некогда было. Он протянул ему руку, поздравил с наградой. Чернохвостый не выпускал его руки: еще одной радостью ему хотелось поделиться.