Страница 33 из 48
XXIV
Утро третьего марта занималось нехотя, пасмурно. Ветерок с северо-востока набирал силу исподволь и не спешил теснить туманы глубже в степь. Придорожные посадки около триста шестого километра, развалины совхозных построек на горизонте, разъезженное дочерна шоссе, сбегавшее со склона Касьянова яра, долго были заволочены блеклой, низко стелющейся пеленой и обозначились явственно лишь спустя час после рассвета. К этому времени и в низко нависшем небе вихревые потоки разметали серую клочковатую облачность, приоткрыли за ней серое мартовское небо.
От железнодорожной насыпи и до самого горизонта степь лежала обезлюдевшей, пустынной. Но и такая обезлюдевшая, она полнилась приметами своей обновляющейся жизни, своей близкой ранней весны. Прежде ничего не говорившие глазу, заметенные снегом пригорки и бугорки теперь, когда снег осел и порыхлел, красовались словно отделанные чернью. Талая вода прибавила, углубила рытвины, и они темнели, как швы, которые вот-вот расползутся под богатырским усилием сбрасывающей зимнее оцепенение земли. Подойти бы поближе, присмотреться вот к тому пригорку у берега пруда. Первым пригрело его солнце. В искрошенный теплыми лучами синевато-грязный снег, наверное, уже уткнулось снизу крохотное рыльце неприхотливого белокопытника, уткнулось и, опираясь стеблем на могучие подземные корневища, ждет не дождется неминуемой скорой побудки… Близится, близится она!
Петр Николаевич поднялся из окопа, прошел к каменной изгороди и, полной грудью вдыхая пахнувший утренним заморозком воздух, повел пристальным взором по степи. На минуту задержал его на прояснившихся очертаниях совхозной усадьбы. Можно было предполагать, что немцы ее уже заняли. Букаев и Злобин, выдвинувшиеся на ночь в боевое охранение, задолго перед рассветом доносили, что на той стороне яра слышится шум движущихся танков.
— Ну, что впереди, Александр Павлович? — Широнин подошел к окопу Болтушкина.
— Глаз не сводим, товарищ лейтенант, но пока ничего. В усадьбе, наверное, уже немцы. Там перед утром что-то пару раз вспыхнуло. Фары, по-моему.
— Посматривай и за пруд, Болтушкин, — напомнил Широнин.
— Туда они не сунутся, товарищ лейтенант. Там болотина… А сунутся, то на свою же голову. Я те места просмотрел, ручаюсь за них…
Широнин и сам исключал какое-либо другое танкоопасное направление, кроме шоссе, но что, если гитлеровцы, желая разведать станцию и переезд, пошлют разведку, допустим, отдаленной стороной? Надо было предусмотреть и это. Еще с вечера, после разговора с генералом, узнав, что первый взвод теперь лоб в лоб противостоит противнику, Широнин приказал всем бойцам зорко вести наблюдение, а самим ничем не выдавать себя, своих позиций. Но чем попытаются гитлеровцы их прощупать? Танками? Пешей разведкой?
— Ползет! — оборвал эти размышления Широнина Болтушкин. Он смотрел вверх, откуда плыл и разносился над степью поющий мерный звук. Летела «рама». Это было худшее, чего можно было ожидать. В мартовскую ростепель не только фотообъектив воздушной разведки, а и невооруженный глаз без особого труда отличит сверху недавно отрытые окопы с их черным дном. Истинное положение оборонительных позиций взвода мешали определить только ложные окопы. А над их сооружением немало потрудились бойцы.
Фашистский самолет сделал большой круг над Тарановкой и где-то в районе Соколова свернул влево, взял обратный курс на аэродром. Блеснуло последний раз, попав в косой луч солнца, то ли крыло, то ли хвостовое оперение, и снова пустынно небо.
А спустя час на степь тяжело налег сверху многомоторный басистый зык.
— Раз… два… три… четыре… пять… — приподнял голову над бруствером окопа и начал считать приближавшиеся «юнкерсы» Танцуренко, красноармеец из новеньких.
— Не забув высшей математики? — обернул к нему посеревшее лицо Вернигора.
Из всех проклятых штук, с которыми приходилось иметь дело на войне, больше всего ненавидел Вернигора вот эту — бомбежку. Спасет ли при ней ладное, подвижное тело, зоркий сообразительный глаз, сноровка? Нет же, сиди, как сурок, замри, томись, жди — только и всего.
Бомбардировщики летели двумя эшелонами по семнадцать штук в каждом. Миновала железнодорожную насыпь и развернулась к центру села первая их волна, уже начала переваливать через магистраль и вторая, но она не последовала за предыдущей… Головной ведущий «юнкерс» вдруг резко накренился и, сверкнув крылом, пошел стремительно вниз, на станционные здания Беспаловки… Из ее развалин выбежал и, на ходу затягивая поясной ремень, пулей помчался к своему окопу Торопов.
Плюхнулся на его дно, привстал, оглянулся на товарищей.
— Успел! — только проговорил это слово и вжал голову в плечи, пригнулся.
Воздух рвануло, сотрясло. Измельченная кирпичная пыль красным косматым факелом взметнулась над станцией. Пять Ю-87 один за другим опорожнили свои бомбовые кассеты над Беспаловкой.
Вот когда Широнин мог быть доволен, что не прельстился, пренебрег руинами. Даже сюда, до окопов, долетели обломки камней, щепа вывороченных из своих гнезд шпал, куски бетона, сорванные с перрона… Еще двенадцать бомбардировщиков висели в воздухе. Не снижаясь, они сделали малый круг над станцией и где-то над котловиной, лежащей позади села, повернули, пошли со стороны солнца к насыпи. И все во взводе поняли, что гитлеровцам примерно известна и оборона у переезда.
Первые бомбы далеко перелетели окопы и разорвались в степи. Буревой вихрь воздушной волны пригнул сухую полынь, пронесся над снегом, потух лишь у высокой насыпи. Но почти вся серия бомб второго пикировщика упала между окопчиками Зимина и Крайко.
Сергей Григорьевич сидел на корточках на дне ячейки. Откинув голову, он вначале следил за тем, как самолет крутым откосом, у невидимого подножия которого находился Зимин, скользнул вниз. Уже ясно различимы неубирающиеся шасси — две нелепо торчащие ноги, прикрытые обтекателями, кресты на крыльях, пятнистое брюхо. Из него высыпались и понеслись вниз черные каплеобразные дробинки. Зимин уткнулся лицом в прослоенный зернистым песком слезящийся суглинок, закрыл глаза. «Жив!» — мысленно воскликнул вслед за оглушившим, перехватившим дыхание разрывом. «Врешь, живу!» — повторил, когда второй, еще более близкий разрыв обрушил из стенки окопа глыбу земли и песок, словно жесткая щетка, полоснул лицо… «Живу!» — в третий раз вырвалось из почти затемненного громовым скрежетом сознания… В минуту наступившей тишины не выдержал, взглянул вверх. Ветер колыхал над окопом сизый удушливый полог дыма. Ранее золотившееся солнце теперь тускло желтело.
— Товарищ старшина!
Кто окликнул его? Зимин обернулся, увидел Крайко.
Только что пережитое исказило и без того насупленное лицо Крайко, наложило на него тени, но в возбужденных злых глазах был не испуг, а такая ищущая себе выхода ярость, что Зимин невольно подумал: «Не напрасно, нет, не напрасно тогда на площади перед школой подмигнул я парню, позвал его из шеренги… Стойкий, надежный будет боец».
— Что тебе, Алексей?
— Не контузило вас, товарищ старшина?
— Будто бы нет…
— А вон Танцуренко оглох.
Зимин рассмотрел за пригорком и другого лисичанского паренька. На его скуластом лице лежало сейчас странное, очумелое выражение, огненно-рыжие брови были недоуменно приподняты.
— Что с тобой, Танцуренко?
Тот только растерянно захлопал ресницами.
— Прячьтесь, товарищ старшина, слева опять заходят, — крикнул Крайко.
Зимин махнул рукой Танцуренко — ложись, мол ложись — и сам упал на дно окопа. К насыпи направлялись и шли в пике бомбардировщики новой волны.
Четверть часа бушевал у переезда, сотрясая землю и воздух, ревущий шквал. Семнадцать «юнкерсов» один за другим разряжали над переездом бомбовые кассеты, отваливались в сторону, вновь возвращались… Ложные окопы, предусмотрительно отрытые в стороне и слева и справа, заставили гитлеровцев рассеять бомбовые удары.
Воронки чернели в саду, перед станционными зданиями, метров на двести вдоль шоссе.