Страница 2 из 18
— Дома, знаешь, всё ничего, — ответил я. — Живут помаленьку. А горе на фронте. Опять немцы двинули… Сводку слышала? Вот где наше горе. К Воронежу, гады, подходят…
— Да-а… Что поделаешь?
— Как что поделаешь? На фронт ехать надо.
— Не пустят…
— А ты откуда знаешь?
— Да уж как-нибудь знаю… — Она положила на обструганную дощечку мою двухсотграммовую пайку чёрного хлеба. — Щи сейчас принесу. Второе сразу или потом?
— Какая разница? Давай сразу, чтобы меньше ходить… — сказал я вслед Лиде.
Она тут же вернулась с эмалированной миской щей и маленькой порцией пшённой каши, на которой желтизной отливал глазок постного масла, поставила передо мной и скрылась в кухне.
Я поглощал эту скудную пищу, когда в столовую вошёл незнакомый лейтенант. Среднего роста, в пригнанной по фигуре гимнастёрке, со знаком «За отличную артиллерийскую стрельбу», в походных ремнях, с пистолетом и толстой полевой сумкой, он сразу чем-то заинтересовал меня. Скорее всего — какой-то отрешённостью, видимо, он был слишком занят своими мыслями. Но в то же время бросил взгляд, охвативший вокруг всё, меня в том числе. Идеально отработанным движением вскинул руку к суконной пилотке и так же быстро рванул её вниз. Всё понятно: служит не первый год и прошёл отличную строевую школу. Лейтенант сел в противоположном углу, достал книгу. Читал он быстро, то и дело перелистывал страницы, и мне показалось — будто он не читает, и лишь просматривает эту книгу или что-то в ней отыскивает.
В столовую стали входить офицеры. И у многих оказались к лейтенанту какие-то, как я понял, срочные дела.
— А, Лазарев, появился, — обрадованно сказал командир нашего дивизиона. — Вовремя, вовремя. Инженерное имущество, совсем новое, получено. За тобой инструктаж комсостава. Намечай, проводи. На неделе успеть надо!..
— Константин Петрович, наконец-то, — сказал начальник боепитания Телепнев. — Дело с прицелами остановилось. Кронштейны изготовили, а с гнёздами — неувязочка. Так что давайте, форсировать будем!..
Места вокруг Лазарева оказались занятыми, там образовалась тесная шумная группа, все наперебой о чём— то его спрашивали. Полковой врач интересовался какими-то книгами, комсорг — материалами по наглядной агитации, которые Лазарев должен был получить в политотделе армии, а начальник связи, не выпускавший изо рта трубки, отделанной серебром, всё донимал — удалось ли купить табаку, сколько и по какой цене и на что он, начальник связи, может рассчитывать…
— Это кто же такой? — спросил я соседа по столику.
— Костя Лазарев, командир взвода управления третьей батареи, — ответил сосед.
«Значит, вот он какой», — подумал я. Как раз в нашей батарее всё это время отсутствовал управленец. Говорили, что был он в командировке, учился на месячных инженерных курсах в Чите. «Что же, невелик начальник. Такой же взводный, как и я…»
Правда, уравнивая себя в должности с Лазаревым, я был не совсем точен. Я командовал огневым взводом — двумя миномётными расчётами, и мне подчинялось отделение тяги — семь водителей грузовых машин. Лазарев же был начальником батарейных разведчиков и связистов. Во время боя место его — на НП, рядом с комбатом, которого он должен замещать во всех случаях, предвиденных и непредвиденных. Поэтому Лазарёв, можно сказать, по должности был всё же чуть старше меня. И я ощутил лёгкий укол зависти: в полку я не успел ещё ни с кем подружиться, многих просто не знал, а он тут свой, всем-то нужен этот Лазарев…
На другой день, после развода на занятия, меня вызвал комиссар полка. Пришлось поручить взвод сержанту и бежать в белый кирпичный домик, посреди нашей пади, где помещался штаб. Комиссар сидел за столом над бумагами, крупное лицо его с тяжёлым подбородком было хмурым и озабоченным, он мельком взглянул на меня и совсем по-домашнему предложил, показав на стул:
— Садись-ка, потолкуем. — Заметив моё смущение, неожиданно улыбнулся, повторил: — Садись, говорю, разговор предстоит…
Изучающе комиссар осмотрел мою не новую солдатскую шинель с широковатым воротом и одним кубиком на чёрных петлицах, суконную комсоставскую пилотку, выданную вместе с яловыми сапогами уже здесь, в миномётном полку.
— Конечно, тебя надо бы похвалить, — сказал он раздумчиво и положил на стол мой рапорт. — Молодец, что стремишься на войну. Но хвалить тебя не могу: ты не думаешь о своих боевых товарищах. Пишешь вот — отправить тебя на фронт. А разве у нас тут не фронт? Ты уедешь, я уеду — кто японцев держать будет?…
Конечно, я понимал — комиссар прав. Но сказал ему, что те, кто желают, пусть дежурят здесь, на Востоке, а мой долг быть на войне, которую ведёт народ. Быть там, где решается всё…
Я сказал это с вызовом. Но комиссар оставил без внимания мой тон, вздохнул, открыл ящик стола, подал мне стопку листов:
— На-ка вот, посмотри внимательно. И не думай, что один ты такой объявился…
Я стал читать рапорта однополчан — они тоже просили перевести их в Действующую армию. И у многих было куда больше прав ехать на фронт. Один писал, что фашисты сожгли его родную деревню, у другого расстреляли отца, у третьего — угнали в Германию жену и двоих детей. Просилась на фронт и Лида Ёлочкина. У неё погиб брат, лётчик, и она писала, что должна за него отомстить.
Мне стало неловко. Кто я такой, чтобы обходить этих людей? А они вставали передо мной со страниц своих рапортов, мои сослуживцы, с их горем, которое я не мог или не сумел прочесть на их лицах, так глубоко они его прятали. Наверно, решил я, тут есть рапорт Лазарева — почти половина офицеров полка была тут, но рапорта Лазарева я не нашёл. И снова стал перебирать стопку листов. Комиссар нетерпеливо спросил:
— Что ты там потерял? Что?
Я спросил о Лазареве.
— Лазарев сознательный офицер, — сказал комиссар. — Он задачу на текущий момент правильно понимает. Поэтому рапорт не подал. Постой-ка, ты с кем квартируешь? С автотехниками? Сегодня же переходи к Лазареву, в его землянку. К вечеру доложишь о выполнении. Всё, можешь идти!
Приказ есть приказ, и к вечеру я, собрав вещевой мешок, в котором половину места занимали книги, отправился на новую «квартиру».
2
В маленькой передней на стенах висели самодельные камышовые циновки, потолок был оклеен газетами, вместо железной печки, какие обычно стояли в землянках, тут дышала теплом настоящая кирпичная, побелённая, а дощатый пол был чисто вымыт. Лазарев, в гимнастёрке без ремня, поднялся из-за стола, где лежали планшет, карта, командирская линейка, целлулоидный артиллерийский круг, тетради с выписками и расчётами.
— Давай, проходи! Проходи, занимай командный пункт, — Лазарев указал на пустовавшую железную койку, дружески подмигнул.
Моя насторожённость сразу пропала, я почувствовал себя как дома.
— Книги? — удивился Лазарев, когда я развязал вещевой мешок. — Почитаем! — И он взял «Утраченные иллюзии». — Давно, понимаешь, до этой вещи добирался, да в Урулюнтуе разве достанешь? Конечно, при сильном желании мог бы из Читы выписать, всё руки не доходят…
Я достал из вещмешка «Тихий Дон», Чехова, Куприна, томик Есенина, «Стихи тридцать девятого года» Симонова.
— Все твои? — спросил Лазарев. — Ну, брат, обрадовал! Где же ты их раздобыл?!
Я и сам не знал, откуда брались у меня книги. Но всюду, ещё в школе, потом в институте и на погранзаставе, и даже в этих землянках, книги как-то сами «находили» меня.
— Возьми лучше вот эту. Здесь — война, первая мировая, жизнь артиллеристов. Тебе понравится, — и я дал Лазареву «Тяжёлый дивизион».
— Я всё прочитаю. Не возражаешь? Сперва только закончу расчёты для учебника. Книги на алою полку можешь поставить. У меня литература, сам понимаешь, только военная…
«Что ещё за учебник!» — подумал я, но спросить не решился: таким отрешённым сразу стал Лазарев, склонившийся над столом и, видимо, забывший обо мне.
Я повесил на гвоздь шинель, каску, бинокль, взял из полевой сумки уставы и начал готовиться к занятиям со взводом, устроившись за столом напротив Лазарева. Мы занимались часа два, каждый листая свои книги, делая выписки, а Лазарев что-то ещё чертил, подсчитывал на логарифмической линейке. Писал он мелко и быстро, чертил уверенно, чувствовалось — эту работу он знает и умеет делать.