Страница 6 из 52
В телефонной трубке постоянный треск и шум, обрывки далеких разговоров, команд. Лишь к утру все начало затихать, словно отходило ко сну.
Лейтенант разморенно клюет носом, изо всех сил стараясь не уснуть. Сознание его туманится.
В полусне он вначале не разобрал, что за голос послышался в телефонной трубке. Девичий, нежный, этот голос заметно выделялся из остальных голосов на линии связи, затем он подчинил их и заставил замолчать. Сквозь помехи отчетливо донеслась стихотворная речь. Словно кто-то далекий кого-то уговаривал, о чем-то нежно просил. Слова лейтенанту показались хорошо знакомыми. И вдруг понял; это же Пушкин! Письмо Татьяны к Онегину!
…Сначала я молчать хотела;
Поверьте: моего стыда
Вы не узнали б никогда,
Когда б надежду я имела
Хоть редко, хоть в неделю раз
В деревне нашей видеть вас…
Лейтенант плотнее прижал телефонную трубку. С плеч словно свалилась тяжесть сна, глаза раскрылись шире, в них появилось нетерпеливое желание слушать и слушать рассказ о высокой любви. Подумал: может, за строкой «Евгения Онегина» звучит призыв, обращенный к кому-то, кто на другом конце провода слушает в эти минуты голос юной телефонистки.
Но день протек, и нет ответа.
Другой настал: все нет как нет.
Бледна, как тень, с утра одета,
Татьяна ждет: когда ж ответ?…
И это волнение Татьяны на какие-то минуты отодвинуло заботы и волнения фронтовой ночи. Лейтенант мысленно перенесся на далекую Украину, оккупированную врагом, вспомнил детство и школу. Там впервые услышал из уст учительницы чарующие строки пушкинской поэмы, прелесть русского языка. Знал ли тогда школьник Золотарев, что вскоре будет с оружием в руках драться за Пушкина, за свою родную землю.
Рядом с подвалом глухо ухнул разрыв мины. Близилось утро. А по телефонным проводам бежал и бежал девичий голос… Теперь он был совсем иной, спешил, словно боясь не закончить рассказ-объяснение до начала боя.
Вот состоялась встреча Онегина с Татьяной. Эта сцена была прочитана на одном дыхании, с явным осуждением героя поэмы.
…Я прочел
Души доверчивой признанья,
Любви невинной излиянья;
Мне ваша искренность мила;
Она в волненье привела
Давно умолкнувшие чувства…
Последние строки: «Примите исповедь мою: себя на суд вам отдаю…» - уже потонули в усилившемся треске и шуме на линии связи. Сквозь них прорвался требовательный голос, вызывавший «Буран». Заслушавшийся лейтенант не сразу сообразил, что «Буран» - позывной полка.
- Я - «Буран», я - «Буран»! - заспешил Золотарев. За его спиной зашевелились, начали быстро подниматься люди. Рядом сразу оказался начальник штаба полка. Выхватив телефонную трубку, он уже доставал из планшета карту. На лице майора алела полоса от лямки противогазной сумки, на которой он дремал.
- «Буран» слушает! - развернув карту, майор карандашом быстро делал пометки. Лейтенант Золотарев сразу понял: условные знаки ложились возле кирпичного завода. Значит, снова будем его атаковать…
…В то утро противник был выбит из заводских стен. В той решительной атаке успешно действовал и Золотарев. И все время, пока шел жаркий бой, и долго еще после него в душе лейтенанта звучали пушкинские строки…
ВОЛЯ К ЖИЗНИ
…склонилась надо мною
Страданья моего сестра.
И.Уткин
Мерки мирных дней не всегда подходят к тому, что случалось на войне. Именно тогда чаще всего проявлялось величие человеческого духа, все его могущество. На много делений выше становились пределы человеческих возможностей.
…Операционная сестра санитарного батальона нашей дивизии Вера Пастухова участвовала во многих операциях. И могла бы повторить слова армейского хирурга, который на вопрос Александра Довженко, открылась ли тому на войне некая сокровенная тайна человека среди человеческих страданий, ответил: «Человек на войне - это воля. Есть воля - есть человек»!
Во время сталинградских боев, в конце сорок второго года, санитарные палатки и землянки были переполнены ранеными. Они все прибывали и прибывали. В большой сортировочной палатке с покрытым изморозью пологом шла круглосуточная изнуряющая работа врачей, медсестер, санитаров. Здесь определяли, кому нужна срочная помощь, кто может подождать, пока спасают его товарища, а кому уже не поможет никакая операция.
…Молодой хирург Михаил Гусаков откинул полу шинели, что прикрывала лежавшего на носилках солдата.
Юное, почти детское лицо совсем бескровно, на губах разлилась синева. Приколотая к шинели карточка сообщала: тяжелое осколочное ранение в живот. Солдат лежал без сознания, пульс еле прощупывался. Гусаков скорбно махнул рукой. Однако приказал положить парня на операционный стол. Промыли раны, сделали противостолбнячный, обезболивающий уколы, все, что можно, удалили, зашили, заштопали.
Леню (так звали солдата) положили в угол палатки, занавешенный простынями, рядом с другими такими же тяжелоранеными, почти безнадежными. Жизнь паренька могла продлиться еще несколько часов, от силы - сутки. Вера Пастухова выбежала из наполненной парами эфира и запахами крови операционной глотнуть свежего воздуха. Подумала о пареньке. Не жилец… Сколько смертей перевидела, но эта будет особенно горькой. Очень уж молод солдат - почти еще и не жил…
Через несколько часов Вера снова оказалась в сортировочном отделении. Помогая распределять очередную партию прибывших раненых, спросила у Русакова о Лене. Михаил удивленно покачал головой:
- Жив парнишка! Пульс слабый, но сердце бьется!
Леня был жив и на вторые, и па третьи сутки! Жив на удивление врачам и сестрам, хорошо знавшим по тяжелому и печальному опыту войны - после таких ранений никто столько не держится. Солдата снова взяли да операционный стол.
Медсестра Пастухова и по сей день помнит ту операцию. Уставшие после многочасовой работы хирурги напрягали зрение, чтобы разобраться в том, что еще можно сделать, чтобы помочь парню выдюжить. Сложная операция продолжалась свыше двух часов. Врачи по-прежнему были уверены - Леня не жилец. Но ежедневно переливали ему кровь и делали все необходимое. Как правило, в медсанбате донорами были врачи и фельдшеры, сестры и санитары. Медсестра Пастухова первой предложила для Лени свою кровь, которая оказалась нужной группы.
Раненые прибывали и убывали, «тяжелых» отправляли в тыл. Но Леню не трогали, опасались, что переезд ускорит конец. Сначала счет его жизни вели на часы, потом на сутки. Никто не верил в чудо, но вот уже и неделя позади! На десятые сутки Леня пришел в сознание. Теперь он лежал в палатке для тяжелораненых, и каждый из медсанбатовцев хотел взглянуть на необычного паренька, который так упорно выкарабкивался из смертельного плена. Все старались сказать Лене что-то ободряющее, доброе. А он только поводил глазами, еще не совсем понимая, откуда возвращается.
Вера Пастухова, как только выдавалась свободная от операции минутка, бежала в палатку, где лежал Леня. Чтобы здесь было теплее, старалась прихватить с собой то доску от ящика, то кусок угля. Леню кормили через трубку и с опасением наблюдали за ним. Видать, хорошо все сшили, поскольку с каждым днем все осмысленнее становился взгляд солдата. Вскоре он уже смог вспомнить, как полз с разведчиками среди развалин домов, как гитлеровцы накрыли их минами. Потом разведчики тащили его на плащ-палатке. А дальше - провал, потеря сознания. Дальнейшее ему рассказали в медсанбате. На порозовевшем лице паренька появилась доверительная улыбка.
- Не дрейфь, сестрица, мы еще поживем! - говорил Леня Вере Пастуховой.- Теперь только и воевать. Вот фрицев от Волги погоним…
Леня был твердо уверен: ему жить и жить. Велика беда, осколочное ранение! Главное - голова на плечах, руки, ноги целы! А остальное? Заживет!
И оно, к удивлению медиков, хотя и очень медленно, но заживало, срасталось. Вскоре Леня стал транспортабельным. А через неделю, после того как в Сталинграде закончились бои, Леню отправили в тыловой госпиталь. Теперь врачи не сомневались - этот еще будет сражаться и сумеет отплатить врагу за свои раны.