Страница 4 из 11
– Ох, какой кошмар!
– Именно. Будут делать операцию. Я говорил с доктором, он все мне объяснил, сказал, что это единственная возможность спасти Маргариту Матвеевну, но потребуется помощь. А у нее никого, она совершенно одинока. Вот я и подумал, что вы, как молодая женщина и ее ученица, могли бы помочь. За ней же нужно ухаживать. И сейчас, и тем более после операции. Вот я и хочу направить вас в командировку в больницу. Конечно, зарплата сохранится за вами в полном объеме, и другие коллеги будут периодически подменять вас, но вы будете главной сиделкой. Как, Екатерина Николаевна?
«Пропали левые уроки», – подумала Катя.
– Хорошо, я согласна. Когда приступать? – Отказаться было просто невозможно. Не то чтобы Катя очень любила Маргариту Матвеевну или сильно хотела ей помочь, но кем ее посчитают сотрудники, если она откажет?
– Чем раньше, тем лучше. Сегодня день доработайте, сдайте дела Людмиле Ароновне и Валентине Петровне, а завтра с утра и начнете. Вот координаты, где лежит Маргарита Матвеевна. Когда вам понадобится отлучиться, звоните мне, и я тут же пришлю вам замену.
– Как ты могла согласиться на такое унижение? – Мама расхаживала по кухне вокруг Кати.
– Я же тебе все объяснила. – Катя гладила халатики и полотенца, с которыми собиралась завтра отбыть к новому месту службы.
– Но это форменное безобразие! И ты тоже хороша. Я, Катя, не понимаю, как можно быть настолько лишенной чувства собственного достоинства.
Катя молча водила утюгом по спинке цветастого халата. Когда-то это было ее парадное платье, в нем она первый раз целовалась с мальчиком. Ей безумно нравился рисунок ткани, только теперь он поблек, как поблекла и она сама, и ее чувства.
– Нет, ты, кажется, даже не понимаешь ситуации. Тебе дали понять, какое место ты занимаешь в училище, а ты, вместо того чтобы возмутиться, соглашаешься выносить горшки.
«Горшки, да», – мрачно подумала Катя. Этот аспект она как-то упустила из виду. Ей работа сиделки виделась в романтическом свете. Вот она сидит читает Маргарите Матвеевне газету, вот поправляет ей одеяло, дает попить… Потом подходит к соседней кровати, спрашивает, не нужно ли чем помочь…
И эта прелестная картинка оказалась грубо перечеркнута. Катя засомневалась, под силу ли ей будет подавать судно, но теперь уже ничего нельзя было поделать.
– Что ты молчишь?
Следовало срочно что-то сказать матери, иначе она могла бы счесть, что Катя ее игнорирует и оскорбляет молчанием.
– Но, мама, Маргарита Матвеевна нуждается в помощи.
– Это я понимаю. Только не могу понять, почему на должность сиделки выбрана именно ты! Что, у вас нет сотрудников без высшего образования? Уборщицы какой-нибудь? Конечно, ты должна исполнить свой долг перед старушкой, навестить ее, принести передачку, но ни в коем случае нельзя превращаться в бессловесную сиделку. Или ты не чувствуешь, насколько это оскорбительно для тебя?
– Но что же делать?
– Не знаю! Во всяком случае, нельзя было соглашаться на это возмутительное предложение. Я думаю, что на твоем месте немедленно подала бы заявление об уходе, если бы мне так определенно дали понять, что не ценят меня как специалиста.
– Наоборот, меня считают очень добросовестным работником. Поэтому и выбрали на роль сиделки.
– Разумеется! Никак иначе! А о том, что у тебя конкурс на носу, они просто забыли! Они совсем не подумали о том, что если твои ученики победят, то все лавры достанутся тем педагогам, которые заменят тебя, пока ты будешь изображать из себя мать Терезу. Ни на секунду об этом не подумали, уверяю!
Черт, а ведь и правда! Катя совсем упустила это из виду. Нет, все-таки мама всегда смотрит в корень. Валентина Петровна наверняка уже вцепилась в ее девочек, как щука. Если они победят, хотя бы одна из них, то Валя разнесет по всей вселенной, что готовила их к конкурсу именно она, присвоит себе все заслуги педагога, а о Кате даже не вспомнит.
– Мама, это не первый и не последний конкурс. Мне важны не лавры, а сознание того, что я вырастила хороших музыкантов.
– Да что ты говоришь?!
Конечно, мама права. Кате хотелось бы стоять рядом со своими девочками во время их триумфа, может быть, ее даже показали бы по телевизору. Она смогла бы повидаться со старыми друзьями, с однокурсниками. Действительно, почему это Петр Петрович выбрал ее ходить за старухой? Маргарита Матвеевна не была ее наставницей, просто около года преподавала в их группе теорию музыки, и у Кати не было перед ней никаких обязательств. Почему он обратился именно к Кате? Знал, что она не откажет? Или она была не первой, просто остальные оказались умнее?
Светка – так звали новую докторицу – и Цырлин сразу невзлюбили друг друга. Ян, конечно, был от Светки тоже не в восторге, но относился к ней спокойно, понимая, что даже это все-таки лучше, чем ничего. Клавдии Ивановне Светка понравилась. Вера надеялась, что она, пройдя хорошую школу на первом отделении, сможет подрастрясти больных на бабки. И только Цырлина всего перекашивало от вида молодой врачихи.
Ян думал: не влюбился ли, часом, почтенный отец семейства? Слишком уж он придирался к новенькой…
Светка в долгу не оставалась. Она вообще вела себя нагло, бурно реагировала на любые замечания, так что с патриархальной атмосферой, прежде царившей в ординаторской, пришлось распрощаться.
Подойдя к двери, Колдунов поморщился. В ординаторской опять ругались.
– Вы, доктор, не имеете даже понятия о терминах, – Цырлин всегда изъяснялся подчеркнуто интеллигентно, – вы позволяете себе говорить недопустимые вещи.
– Нет, а чего я сделала?
– Во-первых, не чего, а что. Вы обязаны хотя бы на службе следить за своей речью.
Колдунов рухнул на диван и закурил. Светка щелчком подтолкнула ему пепельницу.
– Перестаньте оба кричать. В коридоре слышно, – лениво сказал он.
– Ян Александрович, поведение Светланы Эдуардовны негуманно. Может быть, на первом отделении такое было в порядке вещей, но мы, Светлана Эдуардовна, стараемся все-таки не ронять высокого достоинства врача в грязь, несмотря на страховую медицину и прочие ужасы. Вы, дорогой товарищ заведующий, должны работать с кадрами!
– Хорошо, Светлана Эдуардовна, проведем с вами индивидуальное занятие. В вечернее время. – Ян подмигнул Светке.
– Угу, только вы уж достоинство врача не уроните, – огрызнулась та.
– Вам все шуточки. А дождетесь жалобы от пациентов, не до шуток будет, – пригрозил Цырлин.
– Что ты опять натворила, чудо? Я прямо спрашивать боюсь. – Затянувшись сигаретой, Колдунов прищурился.
– Да ничего я не делала, – заныла Светка, – Эрнст Михайлович волну гонит, сам не знает чего. Ну сказала Кононовой, палке старой, что она и без черной икры поправится, ну и что?
– Действительно, что? Вот если бы ты сказала, что, даже постоянно поглощая черную икру, Кононова в ближайшее время отойдет в лучший мир, был бы предмет для разбирательства.
Эрнст Михайлович даже поднялся. Был он маленького роста, довольно пухлый, с характерной семитской внешностью. Обычно он сохранял на лице маску высокомерного спокойствия, а сейчас негодовал, и это возбуждение чрезвычайно ему шло.
– Ян Александрович, я перевязывал больную, она спросила меня, что ей нужно есть, чтобы раны быстрее заживали. Тут зашла Светлана Эдуардовна, хотя ее, кстати сказать, никто не приглашал. Я сказал больной, что нужно много белка и витаминов, что очень полезна черная икра. Пациентка ответила, что скажет дочке, чтобы та купила ей немного. И вдруг наше юное дарование подходит, хлопает больную по плечу и говорит буквально: «Ничего, бабуля, и без икры на ноги встанешь. А то от нее осложнения бывают, пятнами можешь пойти, такую красоту испортишь!»
Ян чуть не подавился дымом. Конечно, Кононова была скандальной бабой, замордовавшей и отделение, и свою дочку. Колдунов знал, что покупка даже баночки деликатеса нанесет глубокую рану дочкиному бюджету, и внутренне согласился с каждым Светкиным словом. Но возможные последствия ее выходки…