Страница 1 из 4

Наследие предков

Шепард Джим

Наследие предков

ДЖИМ ШЕПАРД

Перевод Владимира Бабкова

Это крыша мира. Гигантская изолированная пустыня, высочайшее из всех горных плато — во много раз больше рейха. Я по-прежнему недомогаю. Носильщики по-прежнему жестикулируют и украдкой от меня обмениваются шуточками. Лодыжка у Бегера по-прежнему опухшая. Похоже, где-то я потерял свою уверенность.

Днем было нестерпимо жарко, а теперь никто не может согреться. Мы сгрудились около костра, точно крачки, пришибленные внезапным заморозком. Перед нами тянется плоская твердая равнина — до ближайшего дерева добрых две тысячи километров. Такое чувство, будто мы угодили на край света, где легко затеряться даже слухам. Идет вторая неделя пути, и за все это время нам не попалось ни единого приметного ориентира.

Бегер лежит на боку, завернувшись в одеяло. Ботинок на его здоровой ноге почти касается огня. Мы смотрим, как пузырится подошва, и молчим, словно боимся шевельнуть языком. Над нами то зажигаются, то пропадают звезды. Когда ветер стихает, не слышно ни звука. Какое-то из вьючных животных громко, хрипло отхаркивается.

Мы подбрасываем в костер куски навоза яков, так что и он горит бесшумно. От него исходит слабое пахучее тепло.

У нас нет ни информации, ни любопытства. Никто не строит догадок. На этих просторах наше воображение иссякло.

Мир пуст. Он пуст во всех направлениях. После восхода солнца небо нависает над нами, как непреложный закон. Его синева так пронзительна, что даже птицы не рискуют залетать высоко.

В Лариго меня прогнали из становища кочевников. Дети бросали камни. Собаки норовили куснуть за пятку. Женщины помахивали глиняными горшочками с мукой, чтобы избавиться от моего злого духа.

Примерно через час отставший Бегер встретил такой же прием. «Пожалуй, здесь нам не стоит спрашивать про йети», — сказал он, морщась на свою руку. Одна из собак измочалила ему рукав.

Мое имя Эрнст Шефер, и я сижу в компании своего ассистента Бегера и семи шерпов, не отличающихся трудолюбием, практически на самом старте пути через Чангтанг — холодную пустыню между Трансгималаями и горами Куньлунь.

Шерпы, которые уже убедились в нашем тупоумии, рассказывают истории про йети — о похищенных ими женщинах, о яках, убитых одним ударом, о разрушенных овчарнях и, конечно, о бесчисленных следах. Бегер спрашивает, как определить, что яка убили одним ударом. В ответ они хихикают и пускают по кругу горшочек с сухими сливками и кулек с так называемой цампой — мукой из поджаренного ячменя. Бегеру не предлагают ни того, ни другого. Вообще шерпы — очень нечистоплотный народ.

Гулам, их предводитель, говорит с подвыванием, словно рассказывая детям сказку о привидениях: «Они приходят в деревню и берут все, что захотят». Другие носильщики гримасничают, изображая напуганных до смерти очевидцев.

— Когда им не хватает фактов, они начинают выдумывать, — жалуется Бегер, осторожно развязывая башмак. — Врут нам из принципа.

Его нога выглядит неважно. По-моему, виновата инфекция от укуса пиявки в начале нашего путешествия.

Бегер и я — вот и весь наличный состав операции «Тибет», которая затевалась в обстановке строгой секретности и теперь, когда мы только искорка в кромешной тьме на обратной стороне Луны, очевидно, стала еще более секретной. Там, в штаб-квартире рейхсфюрера СС, нас именуют «группой Шефера». Бегер не устает горько иронизировать по этому поводу. Всякий раз, когда мы сталкиваемся с каким-нибудь препятствием, пасуем перед упрямством местных жителей или, замерзшие и дрожащие, стоим над ледяной бездной и ждем, пока стадо коз уступит нам дорогу, Бегер говорит: «Разве они не видят, что мы группа Шефера?»

«Думаю, видят», — отвечаю я.

Наша цель, по замыслу рейхсканцелярии, двояка. Во-первых — излагаю языком рейхсфюрера, — мы должны изучить доисторические и лингвистические вопросы, связанные с поисками основного корпуса арийско-нордического наследия. А во-вторых, нашей парочке следует подбить тибетскую армию выступить против британских войск. Этот план включает в себя встречи с эмиссарами наших новых союзников — большевиков. С их помощью я, немец, должен сделаться этаким Лоуренсом Гималайским. Но большевистских эмиссаров взять негде. Тут нет ни тибетской армии, ни британских войск.

Все эти глупости очень мало меня трогают. До своего перевода в «Наследие предков», старое бюрократическое болото, куда недавно хлынул настоящий финансовый водопад, я был орнитологом с международной известностью плюс специалистом по зоологии, ботанике, земледелию и этнологии. Ну и еще одним из лучших в наше время знатоков Тибета. Так что, как я не раз говорил Бегеру, хотя политические способности рейхсфюрера и не перестают меня изумлять, я вполне способен сдержать свое восхищение, когда речь заходит о его научных теориях. Последние сыграли роль ослиной упряжки, с помощью которой мы попали туда, куда хотели, — на это высокое плато, где у нас достаточно ресурсов и никто не мешает нам искать йети.

Интерес Бегера к йети связан с тем, что он не по годам рано сделал себе имя, выпустив монографию о значении лба в анализе расовой принадлежности. Он изучал антропологию под руководством Фишера и Абеля в институте центра Берлин-Далем и убежден, что йети представляют собой ранних гоминидов. Череп йети очень пригодился бы ему в его исследованиях. Кроме того, он истинный апологет науки и при обычном течении событий способен проявлять плодотворную любознательность в отношении большинства природных феноменов. Не следует сбрасывать со счетов и то вдохновляющее обстоятельство, что участие в операции «Тибет» освободило его от действительной военной службы. Предполагалось, что он будет служить фатерланду, обрабатывая собранные нашей группой материалы.

Однако пока мы собрали немного. Перед нашим выходом из Лариго он пытался вести кое-какие бессистемные расспросы с помощью шерпа-переводчика. Но до сих пор я по большей части направлял наш путь в края, пустынные даже по тибетским меркам, — если здесь и обитает кто-нибудь, то разве что йети.

Идеальный возраст для участия в подобной экспедиции — от тридцати одного до тридцати пяти. Мне тридцать семь. У значительно более молодых людей вроде Бегера — ему двадцать пять — избыток необходимых жизненных сил, но маловато дисциплины и сосредоточенности, без которых никак нельзя вести кропотливые научные изыскания.

Вдобавок в последнее время его наблюдательность сильно снизилась из-за характерной для юношей поглощенности своими мыслями. Ему причиняют страдания больная нога и наша полная оторванность от мира. У него есть два брата, которые теперь воюют с Польшей, — об этой войне мы узнали из итальянской газеты недельной давности.

Конечно, еще до отъезда мы понимали: что-то назревает.

Один брат летает на юнкерсе, другой — сапер вермахта. Я все время забываю, который где.

Этот район Чангтанга далек даже от редко используемых торговых маршрутов. Гулам привел нас сюда, потому что, по словам его дяди и брата, йети бродят в этих краях ночами в поисках пищи. Днем, когда вокруг царят неподвижность и безмолвие, эти рассказы кажутся абсурдными, но мы подбадриваем себя, вспоминая, что в течение многих веков тибетцы умудрялись выживать в среде, каменный лик которой кажется иностранцам абсолютно неумолимым.

У правильности нашего выбора есть и более веские подтверждения, чем россказни Гулама: через два дня пути мы обнаружили в бывшей болотистой низине рядом с маленьким родником целую кадриль из окаменевших следов. Они были пятнадцати сантиметров в глубину и в три четверти метра длиной, и везде бросался в глаза огромный, отстоящий от других большой палец.

«Что у них тут было — танцплощадка, что ли?» — пробормотал Бегер, гадая, куда первым делом приложить рулетку.

Один шерп стоит на страже, пока остальные спят. Бегер спрятал голову под одеяло, и поскольку его жалобы смолкли, я полагаю, что он тоже заснул. Мало-помалу он отодвинул свой башмак от огня.