Чужая корона

О! И верно: наши возле Максима сошлись, и там еще Сивый Петрок из Бугров, этот стоит возле своей лодки. Ага, он, значит, думаю, к нам приплыл, значит, спешил…

А в лодке у него сидит стрелец! Этот стрелец без шапки, руки у него за спиной связаны, борода наполовину выдрана, глаз подбит и, вообще, сразу видно, что Петрок его добро помял. Га, вот дела! Я наскоро оделся, лопату на плечо — и прямо к ним.

Там меня уже все ждут. Я сразу на стрельца:

— А это кто такой? Где ты его взял, Петрок?

— Так это Стремкин стрелец, — отвечает Петрок. — Я его сегодня утром с куста снял. Га, думаю, это Демьяну сгодится. Вот и привез до тебя. Сгодится, а?

— Ат! — говорю. — А где тот куст?

— А тут недалеко, — отвечает Петрок. — Я же еще вчера к тебе собрался. У нас там вон чего было: эти гады приходили, все начисто спалили и ушли. Тогда наши говорят: «Нет больше сил терпеть! Петрок, ты у нас самый быстрый, греби до Демьяна, зови на подмогу». Я и погреб. А тут ночью буря, тут потоп. Я переждал. Утром дальше гребу, вдруг вижу: этот на кусте сидит. Вот, думаю, добро, теперь не с пустыми руками приеду — возьму его. Взял. И он тебе, Демьян, ох как сгодится! Ты, твои говорили, вчера Цмока откопал. А этот говорит, что он этой ночью сам Цмока видел. Ты его поспрашивай, Демьян!

Э, думаю, вот оно как! Все одно к одному! И к стрельцу:

— Давай выкладывай, собака!

Он и выложил. Вот что у них, по его словам, было. Сперва, как они только выгребли из Зыбчиц, так первых три дня они просто палили и грабили, а поймать никого не могли, потому как пока они куда заявятся, так все наши оттуда уже разбегутся и зароются в дрыгву. А Стремке что такое грабить?! Я, он кричал, судья, мне надо или резать или вешать! Вот он тогда и надумал дальше ходить не днем, когда светло, а ночью, чтобы их никто не видел. Ладно! Вот вчера вечером они и вышли, все, сколько их было челнов, плывут себе скрытно, без команд. Долго плывут, нет ничего, все кругом тихо. После начался дождь, после он все сильней и сильней. А после разошлась такая буря, что хоть сразу ложись и топись! Но их ротмистр пан Драпчик саблей машет и орет, что если кто бросит весло, тому он голову отрубит. Вот они и гребут, и гребут, и гребут, ночь кругом, буря, молнии, гроза. Вдруг х-ха! — вот такая вот здоровенная лапа из воды высовывается, а ее было добро видно, такие тогда были молнии, — и вот эта лапа давай их за весла хватать! А потом давай трясти их челн! Ой, они тогда переполохались, с лавок повскакивали и давай веслами от той лапы отбиваться! Тогда следом за лапами вылезает из воды его, Цмокова, вот такая голова — и она давай грызть, жрать, трепать эти весла! А они по ней веслами, веслами! Драпчик командует: «Бей по глазам! По глазам!» Бьют по глазам. А голова дико орет! А после х-ха! — хватает их челн в лапы, поднимает, а после бэмц его об воду! Бэмц! Еще раз бэмц! Челн в щепки! А они, эти гады стрельцы, как горох — ему в пасть! Он их жрать! А этот, наш стрелец, уже не знает почему, между тех зубов как червяк проскочил — и на дно. Ф-фу, думает, хоть так!.. А Цмок его за шкирку — и со дна! За сапог — и ка-ак размахнется, и ка-ак кида- нет! После темно как в погребе и тихо как опять же в погребе. После очнулся — а он на кусте, уже светло, и уже наш Петрок берет его за бороду и тащит к себе в лодку. И это все, что он, этот стрелец, про вчерашнюю ночь знает — знает только про себя. А что было с остальными стрельцами, что с паном ротмистром и что с паном судьей, это ему уже не ведомо. Может, они и живы. Может, все живы. Так что, может, они еще все сюда, к нам в нашу Малую Зятицу, придут и кишки из нас выпустят!

А я ему на это:

— Цыть! Ты уже все сказал!

После к нашим оборачиваюсь, лопату с одного плеча на другое перекладываю и говорю:

— Вот, братки, нам уже и дело есть. Ну что, покажем пану Цмоку, как мы за него крепко держимся? Поищем гада Стремку, а?

— Поищем, — наши говорят, — чего не поискать!

— А ты, Петрок?

— И я, — он отвечает и смеется. — Только сперва вот что. У тебя эта лопата, говорят, такая ловкая! Ты ее всем давал испытывать. А дай и мне!

— На, — говорю.

Он ее взял. А после взял стрельца…

А что?! А вот такая у нас жизнь! Испытал Петрок лопату, после посели мы на лодки, взяли с собой у кого что нашлось — косы, вилы — и поплыли искать пана Стремку-судью.

Воды было много, плыви куда хочешь. Но мы сперва поплыли туда, где Петрок нашел того стрельца. Приплыли, поискали, больше никого там не нашли, поплыли дальше. Стрелец же рассказывал, что там, где Цмок на них накинулся, было просторное место. Значит, мы решили, это было на старых вырубках. Поплыли к вырубкам.

Приплыли. И там полно воды, прямо как море. Плывем по тому морю, на всякий случай держимся поближе к краю, там где еще кусты растут. А так пусто кругом. Плывем, плывем. Как вдруг…

О! Видим — нам лодка навстречу! В ней двое гребут, а третий просто так сидит. И этот третий…

Я его сразу узнал — анжинер! В нашей овчинной шапке, в нашем кожухе — день тогда был холодный — и опять в черных окулярах! Я вскочил, руку поднял, наши все сразу остановились. Ждут, не гребут. А эти будто нас не видят, плывут нам навстречу. Вот до них уже шагов пятьдесят, может, даже меньше… Потом там так: анжинер встал, поправил окуляры, своим что-то сказал, они тогда тоже остановились, отложили весла, взяли по багру и стали ими шарить по дну. Я не утерпел, кричу:

— Пан анжинер! Пан анжинер!

Эти перестали шарить, смотрят на меня. И анжинер на меня обернулся. Узнал, рукой махнул, отвечает:

— А, это ты, братец Демьян!

— Я и есть, — кричу ему в ответ. — Подобру ли плывешь?

— Можно сказать, что так, — он отзывается. — У меня все абгемахт. А как твои дела?

— По-всякому.

— Надо лучше работать, Демьян. Не лениться, — после он к своим повернулся, командует: — Шнель! Шнель!

Эти опять стали шарить баграми. А я опять кричу:

— Пан анжинер! А чего вы там ищете?

Он отвечает:

— Пана Стремку, вашего судью. Он же как еще ночью нырнул, так теперь до сих пор никак не выныривает. — И опять своим: — Шнель! Шнель!

Эти опять шарят, шарят…

О! И нашли! Подцепили, подтянули к борту и вытащили…

Утопшего стрельца! Ну, не всего вытащили, а только так, чтоб голова была видна и плечи. Утопший, он и есть утопший, а этот еще рыжий и мордатый… Но ан- жинер к нему склоняется, одной рукой берет его за волосы, а второй хлясь его по щекам, хлясь, хлясь, хлясь!.. И этот утопший зафыркал, зарыкал, захаркал, стал головой мотать, глазами хлопать! Ну, оживает человек!..

А анжинер:

— Пф! Пф! — кричит. — Болваны! Это не судья! — и ш-шах того стрельца обратно в воду! Стрелец и утонул, почти без пузырей.

А анжинер в лодке встал, руки об кожух вытер, командует:

— Меняем курс! Лево греби, право табань!

Эти опять берут весла, гребут. Теперь они уже от нас гребут. А быстро как! Я наполохался, кричу:

— Пан анжинер! Пан анжинер! У меня до тебя разговор! Подожди!

Он обернулся ко мне, ничего не сказал, только зубы оскалил. Ат, думаю, так и уйдет, ничего не сказавши!..

А вот не угадал. Он вдруг возьми да ответь:

— Я сегодня очень занят, Демьян, я спешу. Ты лучше после приходи ко мне в контору, там поговорим. А контора у меня в Кавалочках. Я буду ждать тебя, Демьян. Не придешь, я обижусь. Га, га! — а после плясь ладошкой по воде, плясь, плясь!..

И исчез. Ни его, ни лодки — ничего уже не видно. А следов, тех и подавно, потому что какие следы на воде!

Вот он уплыл, а мы сидим по лодкам, думаем. Долго мы тогда думали! А после вот что надумали: ни пана Стремку, ни его стрельцов искать уже не нужно, потому что если даже сам пан анжинер их не нашел, тогда нам подавно не найти. И это добро! Это первое. А второе вот что: он звал меня в Кавалочки, значит, туда нам и идти, но не сегодня, и это тоже добро, что не сегодня. А что! Ты сегодня туда только сунься, ага! Кавалочки — это, конечно, не Зыбчицы, но и туда этой зимой панов тоже набилось как грязи, и все с аркебузами. Так что туда идти можно только всем скопом, тут надо поднять деревень ну хотя бы с десяток. Но как ты их поднимешь, а? Вот язва Цмокова! Но, думаю, пока что ладно! Махнул я им рукой и велел возвращаться в Зятицу. Едем мы туда, я не гребу, я сижу, думаю, как быть, как поднимать народ, сдюжу я это или нет.