Чужая корона

Селим быстро исполнил мое приказание. Кроме того, он еще призвал ко мне Скиндера. Я сел писать письмо, Скиндер с хищным вожделением наблюдал за моей работой. Но каково было его разочарование, когда, взяв письмо, он увидел, что указанная там сумма равняется всего двум тысячам девятистам дукатам!

— Что это означает, почтенный пан Гюрги?! — возмущенно воскликнул Скиндер. — Ведь это даже меньше той суммы, которую ты указывал в предыдущем письме!

— Да, ты совершенно прав, назир, — холодно ответил ему я. — Сумма действительно уменьшена на сто дукатов. Потому что именно во столько я оцениваю все те неудобства, которые ты причинил мне в последнее время. Или, может быть, твоя совесть подсказывает тебе, что мои требования неоправданно скромны?!

— Шайтан! — вскричал Скиндер. — Подлый, мерзкий шайтан! Зачем я только связался с тобой?!

Но, тем не менее, письмо он забрал. И даже отдал приказ, чтобы меня опять кормили как положено. Потом он раз в неделю, по пятницам, приходил ко мне и подробно рассказывал, как продвигается мое письмо. На этот раз, объяснил мне Скиндер, он отрядил вдвое больше посыльных и поэтому имеет возможность так подробно контролировать их путь. Правда, теперь, из- за всех этих дополнительных предосторожностей, письмо пересылается значительно медленней, чем обычно.

— Зато куда надежнее, почтенный Гюрги! — обязательно добавлял при этом Скиндер и радостно потирал руки.

Честно скажу, что и я тогда находился в приподнятом состоянии духа, ибо вновь начал обретать надежду на скорое освобождение. Так продолжалось довольно- таки долго…

Пока однажды, в очередную пятницу, Скиндер ко мне не явился. Я сразу понял, что это означает, но у меня все-таки еще теплилась некоторая надежда. Я то и дело поглядывал на его балкон, но он там не показывался. Я не видел его целых одиннадцать дней. Можете себе представить, что я за это время испытал! Я расспрашивал касыбов, что случилось, куда исчез их хозяин. Касыбы отвечали весьма уклончиво или вообще ничего не отвечали, и только один из них, Гасан, наконец вскользь намекнул, что, мол-де, сейчас у их хозяина очень большие неприятности: раскрылось какое-то дело, за которое ему, их доброму хозяину, верные слуги падишаха хотят отрубить голову.

Я почти не сомневался, о каком именно деле идет речь. Так оно вскоре и оказалось. На двенадцатый день ко мне явился Скиндер и начал плести какую-то околесицу насчет того, что якобы сам великий златоградский визирь дознался о нашем деле и уже совсем было собрался поведать о нем падишаху, с тем чтобы тот примерно наказал его, Скиндер-пашу, но тут, слава Создателю, добрые люди успели предотвратить самое страшное, и дознание было остановлено. За это, конечно, пришлось выложить весьма кругленькую сумму.

— Которую, — перебил я Скиндера, — ты теперь надеешься вытряхнуть из меня. Так или нет?

— Так. И в этом нет ничего удивительного, — невозмутимо ответил Скиндер.

— Ну так вытряхивай! — призвал его я.

— Принести перо и бумагу? — спросил он.

— Нет, зачем! — сказал я. — Разве из бумаги можно что-нибудь вытряхнуть? Разве тебе недостаточно нашего прежнего опыта?

— Так что же мне тогда делать?! — воскликнул Скиндер.

— Вытряхивай из меня.

— Как?

— Очень просто. Пригласи своих верных касыбов, пусть они разорвут меня на части. А вдруг у меня внутри есть деньги?!

— Не говори глупостей, почтеннейший, — укоризненно заметил мне Скиндер.

— А что тебе еще говорить? — тем же тоном парировал я. — Ведь ты и есть глупец, почтеннейший. Как же с тобой иначе разговаривать, если не глупыми словами?

Скиндер стерпел и эту мою дерзость. Он надолго задумался. Потом осторожно спросил:

— А если бы я был умным человеком, что бы ты тогда мне посоветовал?

— Очень простое дело, — сказал я. — На твоем месте я бы отпустил меня под честное слово. Я бы тогда вернулся к себе в Край, взял бы там свои деньги, а они, и их вполне достаточно, хранятся в одном весьма надежном месте, и отправил бы тебе всю требуемую сумму. Вот и все!

— Э! — насмешливо ответил мне Скиндер. — Может, кто-нибудь другой тебе и поверил бы. Но я, к своему несчастью уже однажды побывавший в вашей лживой и коварной стране, прекрасно знаю, чего стоят ваши высокопарные обещания, особенно если они даются кем- нибудь из представителей вероломного рода князей Зыбчицких.

— Вот даже как! — гневно воскликнул я. — Поганая собака! — и с этими словами я схватился за кинжал.

— Может, ты в чем-то и прав, — ответил мне Скин- дер, предусмотрительно отдаляясь от клетки. — Может, я и собака. Но собаки, кстати, не такие уж плохие звери. Куда страшнее волки-оборотни, иначе волколаки, каковыми все вы, крайские люди, являетесь! А посему…

Ну, и так далее. Мы еще долго с ним препирались, совсем не выбирая выражений. Потом он ушел.

Ночью ко мне явился Цмок и снова уговаривал меня быть благоразумнее. А если, говорил он, мне уже неоткуда брать это самое благоразумие, то пусть тогда я поручу все это дело ему, Цмоку, а уж он-то, Цмок, в этом я могу не сомневаться, очень быстро и безо всякой моей помощи примерно управится с этим наглым, потерявшим всякий стыд назиром!

От помощи Цмока я отказался наотрез. Не вам мне объяснять, что бывает с теми, кто заключает с ним союз. Уж лучше всю жизнь просидеть в клетке.

Вот я и сидел. Скиндер то кормил меня, как на убой, то морил голодом, я то соглашался писать новые письма, то не соглашался, сумма выкупа то увеличивалась, то уменьшалась. Письма же, как совсем нетрудно догадаться, никуда не доходили. Зачем это ему, думал я, что я ему такого сделал, почему он так изощренно измывается надо мной?!

Но примерно теми же самыми словами упрекал меня Скиндер-паша. Он еще добавлял:

— Ты не Гюрги, ты шайтан! Будь проклят тот день, когда я связал свою судьбу с твоей! Ты мне обошелся уже в десять тысяч дукатов, а сумма выкупа по-прежнему всего три тысячи. Ты задумал меня разорить!

Но он ошибался. В те дни, когда он это кричал, я задумывал совсем другое: убить себя. Ведь у меня был кинжал, я вполне мог себя зарезать. Я даже несколько раз пытался это сделать, но мне никак не хватало решимости. Да тут еще и Цмок вмешался. Он утверждал, что ясно видит день моего освобождения из неволи, этот день обязательно настанет, нельзя думать о смерти, нужно держать себя в руках, нужно немедленно выбросить из клетки этот проклятый кинжал.

И я его выбросил! Касыбы очень удивились этому. Они даже срочно призвали Скиндера. Скиндер спросил, что это значит, я что, спросил он, больше не буду бриться? Да, ответил ему я, в клетке я больше бриться не буду, я побреюсь уже на воле. А что, спросил он, я согласен написать еще одно письмо и при этом прибавить к прежней сумме еще пятьсот дукатов? Нет, сказал я, я вообще больше писем писать не буду. Как, удивился он, я что, уже не собираюсь возвращаться домой? Нет, почему же, отвечал ему я, я вернусь, но это произойдет и без письма. Каким образом, спрашивал он. Пока что не знаю, чистосердечно отвечал ему я, но знаю, что это обязательно произойдет.

Он плюнул и ушел.

И с тех пор все самым чудесным образом переменилось. Теперь нервничал он, а я был спокоен. Он угрожал мне, он меня умолял, а я ему ничего на это не отвечал. Он опять морил меня голодом, я очень сильно ослабел, его это напугало, и он опять приказал кормить меня как положено. Я понял, он не хочет моей смерти, он хочет лишь моего унижения, ему очень нравится стоять на балконе и смотреть на меня, сидящего в клетке.

Зачем ему все это? На этот вопрос даже Цмок не знал ответа. А может, просто не хотел мне отвечать. С Цмока такое станется! Ведь он так толком и не рассказал мне, как погиб мой брат. Вот уже сколько времени он молчит с той поры. Четыре года, если я не ошибаюсь, прошло, а он все молчит. Молчит и Скиндер. Опять наступила зима, павлинов загнали в курятник. Мне выдали новый зимний халат. Он был намного лучше прежних — и сидел на мне куда удачней, и был украшен множеством красивых узоров. Эти узоры, как объяснил мне Юсуф, вышила сама Гюльбахар, старшая жена Скиндера. Гюльбахар меня всегда жалела, и это неудивительно, ведь я годился ей в сыновья и, кроме того, всегда был с ней почтителен. Не то что с другими, младшими женами. А они, в отместку мне, часто…