Чужая корона

Сидевшие на крыльце нашей побудовы паны не были столь чопорными, как вышеупомянутый Грицько. Едва только завидев моего Ахрема, они тут же стали громко и радостно его приветствовать. Я же вам уже говорил, что Ахрем в тамошних местах был своим человеком. Его сразу пригласили «в хату». А на меня никто и внимания не обратил.

Мы вошли в побудову. Какие-то люди (язык не поворачивается называть их панами) лежали по углам на камышовых подстилках и крепко спали. А сам куренной воевода и еще несколько наших старшин молча сидели за пустым столом. Они были чем-то сильно озабочены.

Чтобы потом не отвлекаться, сразу скажу: нашим куренным воеводой в то время был пан Павал Дюба, человек весьма темного прошлого, маленького роста и необычайной хитрости. Все его очень уважали.

Теперь продолжаю: когда мы к ним вошли, воевода и его старшины выглядели весьма мрачно. Даже появление Ахрема не очень-то их оживило. Пан куренной сдержанно поприветствовал его и поздравил с возвращением, а старшины и вовсе только покивали головами. Зато моя особа сразу вызвала у пана куренного интерес.

— Э! — сказал он громко. — Ахрем, а это что еще за хлюст? Кого ты до меня привел?

— Это не хлюст, — с достоинством ответил ему Ахрем. — Это мой боевой товарищ, пан Юрий, сын пана Сымона. Князя Зыбчицкого!

Упоминание одного имени моего отца произвело на них очень сильное впечатление. Один только пан Павал продолжал сидеть, а паны старшины все как один повскакивали с лавок, а кое-кто из них даже схватился за саблю.

Но никто из них не двинулся из-за стола.

— О, это добро! — удовлетворенно сказал пан Павал. — Добрый гость в хату! Садись до нас, пан Юрий. И ты, Ахрем, садись. И вы, Панове.

Мы все сели за стол. Пан Павал для солидности немного помолчал, откашлялся, потом важно продолжал:

— Вот, я всегда, Панове, говорил, что пан Сымон есть добрый пан. А вы что говорили, а? А еще я говорил: молчите, дурни! И теперь молчите. — После чего он поворотился ко мне и весьма доброжелательно спросил: — С чем ты к нам пришел, пан Юрий?

Я ответил, что хочу вместе с ними пойти на Злато- градье. Пан Павал одобрительно кивнул и многозначительно посмотрел на старшин. Те напряженно молчали.

— Вот! — сказал пан Павал. — А вы бедовали!

После чего он опять обратился ко мне и спросил, почему это я сам по себе не пошел на Златоградье, почему мой отец еще там, на Верху, не купил мне корабль и не дал мне своих гайдуков, как это обычно делают все наши заможные паны, а послал меня всего с одним Ахремом к ним в Селитьбу. На это я ответил так: отец мой считает, что славу нужно добывать только своими руками, а не чужими.

Этот мой ответ пану куренному не очень понравился. Он нахмурился и осторожно спросил, не означает ли это того, что я собираюсь наняться к кому-нибудь из его старшин на корабль. На это я рассмеялся и ответил, что мой отец учил меня рубиться на саблях и стрелять из аркебуза, а не грести веслом.

— Э! — тоже рассмеялся пан Павал. — Если златоградцы возьмут тебя за чуб, то тогда тебе от весла уже никак не отвертеться. Нагребешься ты тогда у них всласть. Так, панове?

Он намекал на то, что своих пленных златоградцы заставляют быть гребцами на галерах. Намек старшинам очень понравился, и они тоже засмеялись.

Но я не смутился. Дождавшись, когда утихнет их веселье, я сказал, что собираюсь купить здесь, в Селитьбе, хороший корабль, нанять на него надежных, опытных панов и потом уже присоединиться к пану Павалу.

Пан Павал удивленно поднял брови и спросил:

— Что, твой отец так тебя и учил? Купить корабль, да?

— Нет, — сказал я. — Он просто дал мне денег.

— И сказал, чтобы ты купил на них корабль? — не унимался пан куренной.

— Нет, — опять сказал я. — Так прямо он не говорил. Он просто сказал, что данных денег мне вполне хватит на первое время.

— О! — радостно вскричал куренной. — Вы все слышали, Панове? А ты, пан Ахрем, слышал?

Ахрем сказал, что слышал. Тогда пан Павал попросил его разъяснить мне смысл слов моего отца. Но я не дал Ахрему говорить. Я уже и без того понял, куда клонит пан Павал. И еще: мне не было жалко денег, но я очень не хотел садиться к веслу, будто я какой-то простой грязный хлоп. Поэтому, чтобы окончательно удостовериться в правильности моей догадки, я напрямую спросил у пана Павала, сколько стоит здешний хороший корабль. Пан Павал с достоинством ответил, что они здесь не торгаши, цены у них всегда твердые, а стоит корабль столько-то. Я посмотрел на Ахрема. Ахрем утвердительно кивнул головой. Мне стало смешно, но я не рассмеялся. Потому что моих денег мне пусть и немного, но не хватало. Ладно, подумал я себе, с Божьей ласки все потом как-нибудь образуется. А пока что я встал и сказал:

— Да что это, Панове, мы здесь сидим, как чужие люди?! — после чего я выложил на стол данный мне отцом кошель и спросил: — Есть здесь чего-нибудь выпить и закусить? А то в горле так и дерет!

— О! — сказал пан Павал и многозначительно поднял вверх указательный палец. — Еще раз говорю, панове: пан Сымон добрый пан! — После чего он повернулся к своему казначею и сказал: — Пан Дуля, а ну сбегай до корчмы и скажи, чтобы они там славно приготовились! Скажи, что у нас в курене три с лишком сотни сабель и столько же глоток. Беги!

Пан Дуля убежал. А у нас за столом было уже совсем другое, приподнятое настроение. Пан Павал пододвинул к себе мой кошель, испытал его пальцем на плотность, покачал головой и сказал:

— Винюсь, пан Юрий! В дурное время ты пришел, весной у нас всегда безгрошье. Но ничего, по осени я с тобой рассчитаюсь!

После чего мы все вышли из-за стола, пан Павал велел дудеть общий сбор, задудели, и мы уже всем нашим крайским куренем повалили до ближайшей корчмы.

Все тамошние корчмы находятся под прямым управлением кошевого воеводы, и потому там всегда поддерживается должный порядок. Так как нас пришло слишком много, чтобы поместиться под крышей, нам мигом накрыли столы прямо во дворе, что было даже лучше, потому что во дворе не так душно. Закуска и выпивка, подаваемые в Селитьбе, не отличаются особым разнообразием — это все больше рыбные блюда да трофейная финиковая водка, — зато того и другого всегда подают щедро, от души. Так что пир у нас получился такой, какие и у моего отца не всегда удаются. Кроме того, мы еще много стреляли по различным целям, была и показательная рубка на саблях, потом мы все разом плясали на спор, кто кого перепляшет, а также было еще много всякого другого. Когда стемнело, к нам на свет стали подходить паны из других куреней, мы их всех принимали. Пир затянулся до глубокой ночи. Потом я лег спать.

Спал я очень крепко. Меня разбудили только к полудню и сказали, что сам пан кошевой воевода зовет меня к себе поговорить. Ахрем помог мне привести себя в порядок, и мы отправились до пана кошевого.

Пан кошевой, как я уже упоминал, обладает очень большой силой. Такой же у него и аппетит: в тот день за обедом он съел двух здоровенных осетров и едва ли не полведра морской капусты. Нас же с Ахремом он велел накормить горячей наваристой ухой, за что я ему, по причине своего тогдашнего состояния, был весьма благодарен. Тогда же, за обеденным столом, пан Солопии показывал мне, как он рвет на клочья двойные златоградские дукаты.

А разговор у нас был такой. Вначале пан Солопий интересовался делами моего отца. Я ему подробно обо всем рассказывал. Пан Солопий слушал меня с большим вниманием, то и дело удовлетворенно восклицал: «О, Сымон знатный вояка!» — и гордо поглядывал на своих старшин. Старшины согласно кивали чубами.

Однако в конце моего рассказа кошевой вдруг насмешливо хмыкнул и сказал, что мой отец зря уходил из Селитьбы, потому что здесь он добыл бы себе куда больше славы и больше почета. Я промолчал, но по моему виду было понятно, что я с этим резко не согласен. Тогда пан Солопий сказал:

— А чего! Разве у него столько народу, сколько у меня? Или его больше боятся?

Я ничего на это не ответил. Пану Солопию это понравилось, он похлопал меня по плечу и сказал: