Чужая корона

О том, что потом сотворилось на озере, теперь без умолку болтает весь повет, вам это прекрасно известно. Поэтому напомню только вкратце: какое-то огромное трехглавое чудовище, взламывая лед, вдруг выскочило из-под воды, набросилось на маёнток и сожрало его вместе с обороняющимися и нападавшими, а потом нырнуло на дно и исчезло. И остров вместе с маёнтком исчез. Все, кроме Сеньки и Гришки, погибли.

Все? Как бы не так! Про «все» болтают у нас те, кому не следует знать больше положенного. И в этом моя заслуга! Потому что я Сеньке и Гришке сразу строго-настрого, под угрозой посажения на кол, запретил хоть кому бы то ни было сболтнуть хоть одно-единственное лишнее словечко. Вот почему о том, что один из нападавших разбойников все-таки остался в живых, никому из посторонних пока что неизвестно. Это мною было сделано специально в интересах следствия.

И также в интересах следствия я велел своим домашним тут же, у меня в кабинете, как следует накормить Сеньку и Гришку, потом дать мне и им добрых коней, потом я еще взял с собой пятерых своих гайдуков, и мы незамедлительно отправились на место происшествия.

Когда мы выехали с моего двора, время было уже ближе к полудню, так что народу на улицах толклось предостаточно. Конечно, по сравнению со столичным Глебском наш поветовый Зыбчицы город небольшой. Но не такой уже и малый. У нас есть четыре больших каменных церкви, каменный же, и очень добротный и просторный, Дом соймов, иначе Панский дом, и тоже каменная ратуша, а также большой, богатый и довольно чистый рынок, цены на котором вдвое ниже столичных, а качество продуктов вдвое выше. Кроме того, у нас в Зыбчицах хорошо развито кожевенное и смолокуренное производство. Правда, эти негодяи, особенно смолокуры, народ злобный и пьющий, в большие праздники с ними всегда много хлопот. Да и прочее население города, к моему великому сожалению, почти поголовно склонно к правонарушениям. Поэтому вид пана поветового судьи, выехавшего по срочному делу (о чем всегда можно легко догадаться по наличию при нем вооруженных гайдуков) обычно приводит их в сильное раздражение. Единственно, что их сдерживает от крайних действий, так это двухсаженный кнут, с которым я никогда не расстаюсь. А к их косым, недружелюбным взглядам я давно привык. И к брани за спиной тоже привык.

А вот на этот раз народ на улицах встретил меня совсем по-другому. Люди останавливались и смотрели на меня с явным уважением. Мало того! Не раз и не два я даже видел на их лицах доброжелательные, ободряющие улыбки, а среди приглушенных возгласов за моей спиной преобладали положительные, вроде того, что, мол, это наш пан судья, о, пан судья у нас горазд, пан судья, пан судья…

Другой на моем месте сразу загордился бы или почуял какой-то скрытый подвох, насмешку. Но я мигом понял, в чем тут дело: слух о происшедшем на озере всем уже хорошо известен, люди сильно напуганы случившимся, и теперь они невольно выражают уважение к моей особе, не побоявшейся отправиться на место этого столь неслыханного преступления. Не исключал я и такого варианта, что люди просто боятся меня спугнуть, они надеются, что вот наконец я сломлю там себе шею.

Но только зря они на это надеялись! Ничего ужасного со мной на месте бывшего Сымонья не случилось. Прибыв туда часа этак через три с небольшим, то есть тогда, когда, несмотря на зимнюю пору, было еще достаточно светло, я сразу приступил к осмотру.

То, что от маёнтка вместе с островом не осталось и следа, это мы увидели еще издалека. Осмотр непосредственно на месте ничего нового не дал. На озере ничего, кроме обломков льда, черной воды да кое-где уже схватившегося нового, еще полупрозрачного тонкого льда, я не увидел. Так что не то что верхом, но даже и спешившись выходить на озеро было крайне опасно, да и не нужно. Вместо этого я исследовал имевшиеся вокруг озера следы. Сразу скажу, что никаких других следов, кроме следов гайдуков да Мартыновых разбойников, мне обнаружить не удалось. Следы гайдуков вели от озера к городу, следы разбойников — из пущи на берег, а от берега на лед и там обрывались на кромке у самой воды. Следов чудовища не было вовсе. Нигде! Значит, оно продолжало прятаться в озере. Ничего не поделаешь, пришлось мне спешиться. Гайдуки пробовали отговорить меня от этого (они боялись за свои собственные шкуры), но я не стал их слушать и сошел на лед, прошел до самой кромки, там подобрал кусок льда поувесистей и как можно дальше забросил его в воду. В ответ на это чудовище ничем не обозначило мне своего присутствия. Но и я никак не мог более к нему приблизиться. Ну что ж, подумал я, если я пока не могу его схватить напрямую, то буду двигаться к нему кружным путем, я терпелив, когда это надо. И я вернулся на берег.

Начинало смеркаться. Я еще раз подробнейшим образом расспросил Гришку и Сеньку о спасшемся разбойнике. Они еще раз повторили то, что они мне уже прежде рассказывали. Потом мы все вместе разыскали следы подков его коня, а это было, честно скажу, очень непросто в том месиве следов, которое оставили Мартыновы разбойники. Внимательно рассмотрев, какими именно гвоздями и в какой манере был подкован конь счастливчика, я сразу понял, с кем имею дело. Но ничего никому об этом не сказал. Таковы уж правила следствия, не я их придумывал. Да и, кроме того, нечего хлопам соваться в наши панские дела!

Пока я возился со следами да потом пока определил по ним, что пан Юзаф, недолго здесь задерживаясь, поспешно двинулся обратно в пущу, уже достаточно сильно стемнело. Гайдукам стало явно не по себе, им хотелось поскорей вернуться в город. Но я сказал:

— Поехали! — и повернул коня по следу пана Юзафа, иначе, прямо в пущу.

Гайдуки не посмели ослушаться. Нрав у меня, и это всем известно, добродушный, но это никак не распространяется на исполнение мною служебных обязанностей. Надо — значит, надо! И это тоже знали все. И мы поехали.

Мы ехали всю ночь. Следов пана Юзафа мы, сами понимаете, ночью не видели, но это нас ничуть не волновало. Пуща у нас, слава Создателю, такая густая, что если кто даже и захочет, то с дороги ему здесь все равно никуда не свернуть. Ума не приложу, как это мои коллеги, скажем, в Чужинье, ищут по ночам своих злодеев! Другое дело здесь, у нас. Когда начало светать, мы снова увидели перед собой следы коня пана Юзафа, идущие поверх — и навстречу — месива следов разбойничьей шайки. Так, ясно, думал я, пан Юзаф спешит поскорее вернуться к Яроме, там, наверное, остался кто-нибудь из его сообщников.

Но у Яромы мы никого, кроме самого Яромы, не застали. А сам Ярома встретил меня довольно-таки грубо: и вышел он ко мне не сразу, и не спешил хвататься за стремя, чтобы придержать его, пока я буду сходить с седла. Мне это очень не понравилось. Я на это сразу грозно сказал ему:

— Смотри у меня, хлоп! Вот вобью тебя в землю по уши, будешь тогда меня издалека слышать!

На что Ярома только равнодушно пожал плечами. Ага, подумал я, вот оно что! Да тут, похоже, совсем недавно произошло нечто весьма замечательное! И потому, крепко схватив Ярому за ухо, я, будто бы в досаде на него за его хамство, отволок его в сторону, подальше от гайдуков, и там, отпустивши его, тихо сказал:

— Ну, что тут натворил пан Юзаф? Выкладывай!

— Какой еще пан Юзаф? — наигранно удивился Ярома.

— А тот самый, — сказал я, — за которым гонится сам Цмок, вот что! От самого Сымонья, понял?! А Сымонье он уже сожрал, все без остатка!

Видели бы вы, как при этих словах перекосилась его хлопская рожа! И вообще, он сразу стал шелковым! И сразу выложил мне все, что знал: и про пана князя Мартына, и про пана Юзафа Задробу — и как он уезжал, и, главное, как он потом возвращался. Не утаил он от меня и того, как он вместе с паном Юзафом ездил смотреть Цмокову берлогу и что они там при этом увидели.

Последнее обстоятельство меня особенно заинтересовало.

— Вот что, Ярома, — сказал я ему. — Я очень устал. Так что я сейчас поем, а ты накроешь мне стол как самому господарю, вот до чего я проголодался, потом я сосну часок-другой, а потом ты меня разбудишь, и мы пойдем до пана Цмока. Понял?