Город, в котором...

Опять этот Горыныч!.. Ну его. Сделаю сейчас Юрке карьеру — пусть тогда его друг Горыныч зубами полязгает, локти покусает. Еще пересмотрит свое отношение ко мне…

Рита возвращалась домой без малейшего угрызения совести. Победитель всегда прав. Она везла воз тряпок, и ее не заботило, как она объяснит мужу появление всех этих вещей. Придумать нетрудно. Ну, нашла на вокзале свернутую пачку облигаций на тысячу рублей (истратила она больше — Прокопиевой щедростью, — но ведь мужчины не имеют реального представления о ценах!). Для убедительности главное — детали. Как помчалась в сберкассу, подальше от этого места, чтобы продать эти облигации, пока еще не заявлено о потере.

— Что ж ты, сдала бы в милицию, объявление бы дала… — благодушно, неубедительно пожурит Юра.

— Иди ты в баню! — рассердится Рита. — На вокзале, тебе говорят! Наверняка человек был приезжий, и где его найдешь по стране? В газету «Правда» давать объявление? И если на то пошло, в ценные бумаги вкладывают только лишние деньги. Ну, а мне они не лишние оказались.

У-у женщины! Где угодно допустят они опрометчивость, только не там, где есть опасность выдать себя. Это мужчина — олух. Он поедет в командировку с интересной сослуживицей, возьмет с собой детектив, чтобы коротать вечера в чужом городе, вернется через неделю и прямо с поезда, который, кстати, всю ночь был в дороге (достаточно, чтобы выспаться), сразу ложится спать — да как! — проявляя трогательную заботу о жене: хотя уже восемь часов утра, он не будит ее, а тихонько удаляется в другую комнату на диван. Проснувшись, жена найдет его там не спящим, а читающим тот самый детектив, который он брал с собой. При появлении жены он сделает больной вид и пожалуется на бессонницу: всю ночь в дороге не спал, вот и теперь не может уснуть. А сам при этом свежеподстриженный… Наконец он все-таки отложит книгу и заснет, и жена, заглянув, увидит, что книга раскрыта все еще на пятой странице. Отоспавшись, он найдет жену расстроенной, субботу испорченной — и с великим облегчением поссорится, воспользовавшись для раздражения ближайшим поводом, — они, поводы, объективно присутствуют всегда, как бациллы всех болезней в окружающей среде, — но действовать начинают только в благоприятных условиях. Итак, муж получает себе отсрочку ссорой. Но через несколько дней, когда он уже привык к внезапному своему роману (роман продолжается и после командировки), наступает пора помириться с женой. Рассеивая ее подозрения, он по пять, раз на дню кстати и некстати вспоминает эту свою сослуживицу, чтобы получше дать понять, какая она безынтересная женщина. Он осудит ее за то и за это — и проявит в этом осуждении такое знание ее личной жизни, какое может иметь только интимно близкий человек. За обедом он не упустит сказать, что ТА совершенно не умеет готовить. (Идиот, он рад случаю лишний раз поговорить о ней — даже с женой, если больше не с кем). А другу, пришедшему в гости, похвастается, какой он пробивной и как в командировке ему удалось в гостинице добиться отдельного номера для сослуживицы. Друг при этом всполошенно глянет на жену дурака… Наконец однажды он примется рассказывать детям сцену, которую видел вчера возле цирка.

— Что ты делал возле цирка? — перебьет жена.

— Я просто проходил мимо, — небрежно уронит он, начиная вдруг соображать, что влип. Возле цирка живет ОНА.

Он срочно пускается дорассказывать сцену.

— И все-таки откуда же ты шел? — злорадно любопытствует жена.

И, вконец растерявшись, он не находит ничего лучше, как ответить:

— Не знаю.

О, а женщина — она просто кишками чует опасное место, где может быть разоблачена, она и на выстрел к нему не приблизится. Уж она-то учтет все. Она переложит закладку книги в самый ее конец. Она не выдаст бессонницы предыдущей ночи. А уж как она соскучилась! Рассказывая о командировке, она нигде не упомянет спутника. Если заходит о нем разговор, ей сразу становится скучно и она идет мыть посуду. Если ее спросят что-нибудь о нем, она даже имя его перепутает.

И вот, пожалуйста, все изменившие мужчины разоблачены, а над женщинами так и свищет ореол их порядочности. И считается: мужчины изменяют ВСЕ (но с кем?..), а женщины — только редкие.

Итак, Рита вернулась из Москвы, оглядела свою новую квартиру, в которой еще не успела пожить, — и не почувствовала никакой радости. Квартира была как запоздавшая награда, когда получена уже более высокая. С отчуждением смотрела Рита на эту панельную коробку с перегородками, к которой никак не приложимы были старинные поверья о домовых, о душе предметов и домов.

Между тем душа у дома была, хоть в нее и не верили. Бедную эту душу в последнее время ввергли в полную растерянность. В Ритино отсутствие здесь бывала и хозяйничала другая женщина, и домовые вконец запутались: кому посвятить свою преданность. Даже человек, если ему приходится выбирать и мучиться решением, в конце концов устает и становится безучастным к себе самому — так чего же ждать от слабой души дома — ведь это не живое божеское существо, а строительный материал, у него нет такой силы, как в одухотворенной живой материи. Домовой дух сразу утомился и как бы заснул, покинув своих странных хозяев на произвол судьбы.

И недаром, недаром Рита подумала вдруг, что дом, в котором не живут (то есть не содрогают ветром сквозняков, не встряхивают хлопаньем дверей, не изнашивают топотом ног), что дом этот очень скоро разрушается. Рассыпается в прах. И не странно ли это?

За обедом Рита чуть наклонилась к мужу и интригующе спросила:

— А хотел бы ты съездить поработать за границу, а?

Юра, усмехнувшись, развел руками: что за вопрос! А она продолжала завораживающе:

— А куда бы ты хотел поехать, а? В какую страну?

— Будьте добры, мне, пожалуйста, Париж.

— Дуб, я тебя всерьез спрашиваю! Реальное что-нибудь! — обиделась Рита как бы за разорение мечты.

— Ну что реальное? — вздохнул Юра. И серьезно сказал: — Ну, вот, например, в Ираке есть город Насирия, там построена ТЭЦ, и счастливчики попадают туда работать в эксплуатации…

И украдкой взглянул на Риту.

— Ну что ж, ваши пожелания будут учтены! — игриво сказала Рита и чмокнула его в щеку (за то, что он такой молодой, свежий, сильный и перспективный).

— Он хочет в Насирию, — сказала она по телефону в ближайший сеанс связи.

— Куда? — переспросил Прокопий: связь была плохая.

— В На-си-ри-ю!

Глава 2

НЕ ТОЛКАЙТЕ МЕНЯ!

Скрежетали шаги на морозе, пригнетался низко к земле выхлоп города, и часть этого выхлопа принадлежала ТЭЦ, но она, простодушная, не знала об этом, стояла себе, большое животное, пыхтела, невинно испуская ядовитые испарения, в гигантском ее чреве клокотало, гудело и ворочалось что-то горячее, а она не понимала ни вреда своего, ни пользы для людей, без нее погибших бы среди враждебной стужи.

Сева прячет исцарапанное лицо в воротник — спасибо морозу, но как ему спрятаться в лаборатории? Ничего, Илья Никитич не выдаст. И ничего не спросит, так поймет. От остальных Сева уже отчаялся добиться хоть какого-нибудь понимания. Предстаешь перед людьми, что-то делаешь, произносишь, и они тут же суют тебя в определенную ячейку в своей картотеке. Глядь — совсем не туда тебя сунули, где ты ощущаешь свое место. Начинаешь выпрыгивать и что-то добавочное выкрикивать, чтоб они заметили свою ошибку и переставили тебя. А все выходит только хуже — поглядят на тебя, посмеются, да и вовсе переставят в дураки. Собственно, он уже привык. Перестал выпрыгивать и покорно ходит в дураках. Лишь бы дали покой думать и высвобождать из хаоса мира его гармонические законы. Он привык к презрению знакомых и к нескончаемой молчаливой претензии жены — в физической среде этой претензии он уже научился безостановочно совершать работу ума, не испытывая неудобств.

Но как же это случилось, боже мой, яйцо хряснуло о косяк двери, и жидкий желток двумя потеками пополз не спеша вниз. И она в тот же миг — как будто ее из пращи пустили — ринулась на него и вонзилась ногтями в лицо — на каждой щеке по четыре борозды. Очень больно. От внезапности вскрикнул, события обгоняли сознание, отшвырнул Нину и в ванную, а она тряслась и в истерике выкрикивала: «Не надо было мне рожать!..»