Север Москвы

— Эльф-то? — уточнил Миша с сарказмом. — Ты же сама сказала...

Кажется, он радикально изменил свое мнение об эльфах.

— Ты тоже сам сказал, — напомнила я. — Про идиота, который прикончил эльфа со страху.

Миша выругался. Несколько мгновений мы слушали приближающийся топот. Потом Миша тяжело бросил:

— О’кей. Но если что — стреляй.

— Выстрелю.

Несколько секунд показались бесконечными. Потом конный эльф вылетел из-за поворота. Я вздрогнула. Палец помимо воли соскользнул на спуск. Хорошо, что курок был не взведен. Я могла бы выстрелить просто от испуга. Эльфийская лошадь развернулась посередине дороги ровно, как по циркулю. Ее движения были четкими, скупыми и совершенно одинаковыми. Так скачут нарисованные лошади в закольцованной анимации.

Сам эльф был похож на тех, что я видел возле Астры, как близнец. Бледный, костлявый, с длинными изжелта-серыми волосами. Чем ближе он оказывался, тем ясней становилось, насколько огромна его лошадь и насколько высок он сам. И уже нельзя было сомневаться, что он смотрит на нас и скачет тоже — прямо на нас.

— Не тормозит, с-сука, — процедил Миша и приказал мне: — Стреляй в воздух!

Я зашипела от досады. Мне очень не нравилась идея тратить патрон впустую. Но эльф был уже близко. И он действительно, похоже, не собирался тормозить. У меня не осталось времени на рассуждения. Страх был сильнее меня.

Я выстрелила в небо над головой эльфа.

И... эльф выпал из седла. Легко, как будто его сдуло ветром. У меня мороз подрал по коже. Эльфийская лошадь проделала еще несколько тактов галопа и остановилась, спокойная как механизм. Миша довольно крякнул.

— Попала?

— Нет.

— Но он упал.

— Я точно знаю, что стреляла мимо. Ой, блин!..

— Что?

— Гадство.

— Что?! — Миша встревоженно обернулся.

— Гильза в затворе застряла.

Когда это случается, я всегда пугаюсь до дрожи. Как в первый раз. Пытаясь успокоиться и собраться, я торопливо выщелкнула гильзу и перехватила пистолет крепче.

Этих мгновений эльфу оказалось достаточно.

Должно быть, он мог свернуть нам шеи голыми руками — за то время, пока я передергивала затвор. И не сделал этого только потому, что не хотел. Значит, хотел чего-то другого? И скакал сюда во весь опор не затем, чтобы нас прикончить? «Кто его знает», — подумала я мрачно. Как бы то ни было, сейчас я целилась в эльфа, и курок у меня был взведен.

Эльф стоял неподвижно и смотрел на нас невыразительными блеклыми глазами. Он оказался настолько же выше двухметрового Миши, насколько Миша был выше меня. Одет он был в изжелта-серую длинную хламиду вроде летнего пальто. Туго затянутый тканевый пояс позволял видеть, насколько эльф тощий. Как скелет.

В подробностях я его рассмотреть не могла. Я смотрела на мушку в целике.

Очень медленно эльф развел руки в стороны и приподнял пустые ладони. Вероятно, ждал, что я в ответ опущу ствол. Но я уже знала, насколько быстро он двигается. И он не мог этого не понимать.

Эльф мог попытаться выбить оружие у меня из рук. У него бы получилось. Но все же оставалась вероятность, что я успею отжать спуск, и что дуло в этот момент будет смотреть в его сторону.

Тишину нарушил Миша.

— Чего тебе? — почти равнодушно бросил он.

Эльф перевел взгляд на него. Широкий рот приоткрылся. Он открывался как-то слишком медленно, очень долго. Во рту жутковато белели зубы — частые, иглоподобные. Ни резцов, ни клыков. Я вдруг подумала, что белые башни эльфов — это не башни. И не иглы. Это их зубы. Зубы, нацеленные в небо.

Говорить эльфу было трудно. Мешали зубы. Наверняка изменилось строение гортани, как у тех собак. «Изменилось? — я удивилась этой мысли. — Значит, раньше было другим?..» Несколько раз эльф пытался заговорить в голос, но ему не удалось. Тогда он перешел на шепот.

— Меня зовут Люба, — услышала я. — Валентина Петровна — моя мама.

— Я знала, что вы придете, — сказала эльфийка.

— Откуда? — подозрительно спросил Миша.

— Отовсюду.

Мы сидели на том, что осталось от крыльца. Это уже не было ни камнем, ни бетоном: материал странно прогибался и пружинил. Любина лошадь так и стояла посреди улицы, будто припаркованная машина. Сама Люба приняла странную позу, напоминавшую полукольцо: она села, поджав ноги, и вывернулась набок, головой к стопам. То ли так ей было удобней сидеть, то ли ее просто выламывало от мучительных попыток произносить слова. Даже шепот ее то и дело сбивался на свист и шипение.

— Я хочу передать, — сказала она. — Маме.

— Мы передадим, — откликнулась я.

Люба покопалась в складках своей хламиды и достала детскую расческу, деревянную, любовно разрисованную шариковой ручкой.

— Мама помнит, — пояснила она.

Я кивнула, приняв расческу.

— Валентине Петровне что-нибудь рассказать о тебе?

Люба подумала. По иглоподобным зубам скользнул бледный язык.

— Нет, — сказала она. — Я же не вернусь. Зачем. Скажи, дом дал расческу.

— Хорошо.

— Люба, — сказал Миша, — а ты случайно... А вы, эльфы, вообще что-нибудь знаете о том, что происходит? Что это вообще такое — анклавы, изменение? Почему оно так?

Рот Любы растянулся в стороны, она посмотрела на Мишу из-под прядей упавших на лицо волос.

— Ялийфирр, — поправила она. — Ялийфирр.

Похоже, ей нравилось произносить это слово. Оно было естественным для эльфийской гортани. Миша попытался повторить за Любой, и у него не получилось. У меня тоже. На самом деле слово звучало еще невозможней, почти без гласных. «А ведь если пытаться это выговорить, — пришло мне в голову, — то само собой сократится до «эльфов». Как так вышло? Просто совпадение? Или когда-то с кем-то ялийфирр все-таки говорили?..» Любу насмешили наши усилия, и она захихикала. Лучше бы она этого не делала. И выглядело, и звучало это кошмарно.

— Мы знаем, — наконец сипло выдавила она. — Трудно говорить. Подождите.

— Чего подождать?

Люба молча отмахнулась и выпрямила спину. Несколько секунд она прислушивалась к чему-то, стоя на четвереньках и запрокинув голову — словно волчица, собравшаяся завыть. Потом действительно открыла зубастую пасть, но не завыла, а зашипела. Шипение было очень тихим и невозможно долгим. Она не переводила дыхания. Ее легких хватило минут на пять. Немного помолчав, Люба повторила.