Призраки кургана

Раскрылась пришитая изнутри матерчатая сумка, и на снег посыпались цепочки, кольца, золотые пряжки и другие ценности. Толпа ахнула — никто и помыслить не мог такого кощунства, чтобы у паломников воровать то немногое, возможно, последнее, что они несут для прорицателя.

Парень попытался вырваться, мужчина тянул его к себе, и когда вор все же умудрился выскользнуть из одежды, тот потерял опору, сделал несколько шагов назад и с диким криком, размахивая руками, ищущими несуществующей опоры, рухнул вниз, не переставая взывать о помощи.

Мне казалось, что я вместе с ним пережил тот страшный миг, когда ноги еще касаются земли, а тело уже затягивает бездна и становится понятным, что те, кто стоит так близко и смотрит на тебя, не в силах помочь и ты, такой живой, уже не относишься к их миру.

Вор, замерший на миг, бросился бежать, не разбирая дороги, и некоторое время все ожидали услышать второй крик, но его не последовало. Недаром говорят, что у воров есть свое собственное божество, защищающее в трудную минуту. Кое-кто хотел бежать вдогонку, но их остановили — грабителя все равно уже не поймать, а опасность чересчур велика.

В кучке оставленных вещей люди узнавали свои, выбирая их из общей груды, остальные передали монаху — он не собирался следовать в пещеру и возвращался назад, к той площадке, на которой паломники обычно отдыхали, и где он истово проповедовал новую веру.

Брат Игнатий — я только сейчас узнал его имя — согласился раздать ценности хозяевам, хоть и сомневался в том, что не найдется ни одного человека, кто позарится на чужое. Мы распрощались и пошли каждый своим путем.

Рука Горкана нежно поглаживала молодую траву, но он даже не замечал собственного движения. Даже долгий весенний день неизбежно сменяется ночью, и маг, уже некоторое время не спускающий глаз с ямы пленника, вдруг увидел показавшуюся над краем голову Руфуса.

Она замерла на мгновение, молнией мелькнула тень и тут же все исчезло. Горкан подумал, что недаром славилось воинское мастерство воеводы — сам шаман увидел беглеца только потому, что знал, куда следует смотреть.

Быстро поднявшись, полуорк отправился в свой шатер, на ходу поставив магическую заграду перед глазами воинов, охранявших Исмаила снаружи. Им показалось, что надвигается гроза, и черные тучи покрыли небо, затмив свет факелов.

Конечно, ратники не испугались, и тем более не забили тревогу по поводу столь естественного явления природы. Да и кто мог пробраться в лагерь, когда главный враг уничтожен?

Аромат благовоний из маленькой жаровни пропитывал воздух внутри шатра. На ковре сидела укутанная в накидку Арника, привычно исполняющая роль очередной наложницы.

«Прах скольких женщин развеян за это время в степи, а она все еще жива», — невольно подумал Горкан, прижимая к себе вскочившую жрицу.

Он обнимал ее, касаясь губами шелковистых волос, нежного лица, зная, что делает это в последний раз, но не испытывая ни гнева, ни сожаления.

Чаша была надежно спрятана — он взял ее у хана, якобы прочитать над нею молитву богам, которые наполнят сосуд счастьем для его владельца.

Исмаил был доволен услужливостью шамана, его заботой о благе господина, да и не было у него оснований подозревать своего верховного колдуна, так что получить череп не составило труда.

Полог откинулся, и в шатер скользнул Калимдор.

— Пора, — объявила Арника, и вслед за Горканом они осторожно вышли наружу, три темные тени, скользящие мимо постов.

Уже забытое, явившееся тогда неожиданным чувство потери снова скребнуло по душе.

Держась позади Калимдора, рядом с Арникой, он почти неотрывно смотрел на кольцо, даже ночью светящееся на безымянном пальце.

Вдруг камень погас, и Горкан понял, что хан, подаривший перстень «брату», умер. Одна месть его исполнилась, но ни радости, ни облегчения это не принесло.

Если бы можно было вернуться назад, он не изменил бы своему плану, однако он ожидал чего-то иного, что и сам не мог определить. Теперь следовало спешить — они должны были видеть бегство воеводы, но не поймать его.

Снова сердце замерло, как в ту прохладную весеннюю ночь. Калимдор ворвался в шатер, столкнувшись внутри с изумленным Руфусом.

Тропа все круче взбиралась вверх, но при этом плавно уходила влево, чтобы обернуться вокруг скалы, облегчив восхождение. Сначала идти было достаточно легко, ноги находили опору в рыхлом, мокром снегу, который сплющивался под шагами, прессуясь и превращаясь в подобие ступеньки.

Неожиданно появилось солнце. Белый покров стремительно таял, обнажая камни, пропитывая водой одежду бредущих. Им нередко приходилось прижиматься к скале всем телом, чтобы удержаться на склоне.

Но еще более опасным путь сделался, когда внезапно похолодало, как часто бывает в горах. Мокрые валуны покрылись льдом, а оставшийся снег — толстой смерзшейся коркой.

Ноги скользили по гололедице, вокруг не было ни корней, ни кустов, за которые можно было ухватиться руками. Многие опускались на колени, но и это не помогало. Если человек начинал соскальзывать вниз, то только чудо или помощь соседа могли спасти его жизнь.

Я не спускал глаз со Снежаны, плащ которой намок, сковывая движение. Рядом с ней полз старик с моим посохом, который как будто открыл в себе источник новой силы. Одной рукой он поддерживая девушку, другой вбивал острие посоха в каменистые трещины.

Вжимаясь в камни, я сдвинулся к ним поближе, так, чтобы оказаться позади на случай, если кто-то покатится вниз. Сняв с пояса кинжал, я сначала укреплял его в скале, и лишь потом подтягивался вверх, пядь за пядью карабкаясь к вершине, каждую секунду готовый принять на себя тяжесть падающих тел.

Сбоку раздался грохот и страшный крик, кто-то проиграл бой с горой и теперь несся вниз к началу пути, обернувшемуся для него концом.

Ведунья дернулась в сторону, желая помочь, но я успел остановить ее каким-то хриплым карканьем, вырвавшимся из пересохшего рта.

Она все порывалась обернуться, чтобы проверить, держусь ли я еще у скалы, или каменная глыба небрежным щелчком уже сбросила меня со своего тела. Каждый раз я кричал в ответ, чтобы ведунья слишком не отклонялась назад, рискуя потерять равновесие.

Иногда мне хотелось прекратить это чудовищное восхождение и остаться лежать, вжавшись в холодные камни, отдавшись на волю судьбы.

Но каждый раз я вспоминал, что в таком случае Снежана останется только со стариком, практически беззащитная, и мое безвольное тело не остановит ее падение. Изредка бросая взгляды по сторонам, я видел застывшие, бледные лица, в которых почти не было страха, а только истовая уверенность в счастливом исходе.

«Как же сильна их вера в великого Калимдора, последнюю надежду, которая отворит перед ними двери к счастью», — подумал я.

Неожиданно перед глазами возникла изогнутая рукоять моей трости, настойчиво стучавшая по камню. Подняв голову, я увидел лица старика и Снежаны, свесившихся за край обрыва и две тонкие руки, женскую и стариковскую, крепко державшие посох, предлагая мне помощь, от которой было невозможно отказаться.

Придерживаясь за рукоять, я быстро преодолел последние шаги подъема и встал на обширной и плоской вершине горы.

Обняв Снежану за плечи, я почувствовал мелкую дрожь, сотрясавшую ее тело, вызванную напряжением и холодом, но помочь не мог — мой плащ намок не меньше, чем ее.

Испытывая острое счастье от того, что она жива, и я вновь могу смотреть в ее прекрасные глаза, я на миг забыл окружающий мир. Чей-то крик вернул меня к действительности. Кричал старик, которого вновь покинули силы, указывая рукой вниз, но не имея возможности самому подняться.

Я увидел ту молодую пару, что вела с собой искалеченного болезнью ребенка, вернее, на последнем отрезке пути они вдвоем тащили его за собой, увернув в кокон сермяги. И теперь, когда цель была так близка, они медленно и неудержимо скользили вниз, пытаясь каждый удержаться одной рукой, другой намертво вцепившись в обледеневшую ткань свертка с сыном.