Страница 2 из 22
Сысолятин вынул из пробуренного гнезда дюралевую трубку, стал проверять, не отпаялись ли провода. Старый бригадир продолжал скептически:
— Ничего у тебя, Саша, не получится. А коль нервишки свои не дороги, испытывай в другой лаве — тут обрушивать сейчас начнем.
Минуту Сысолятин молчал. Водворил датчик в трубку, трубку — в пробуренное в кровле гнездо.
— Нет, товарищ бригадир. Мне разрешили испытывать здесь, и я не буду откладывать!
Время перед обрушением Сысолятин выбрал не случайно. Момент выбивки первых стоек — наиболее подходящий для испытания прибора: кровля в этот момент приходит в движение. Шахтеры готовят посадку с расчетом безопасности еще на семь, пять или четыре минуты, а кровля хитрит, обгоняет, обрушивается раньше, если где-то в глубине сдвиги пород дошли до критической скорости. Где же, как не на участке обрушения, и когда, как не сейчас, испытать чуткость, восприимчивость индикатора?
Сысолятин напряженно смотрел на стрелку. Как только индикатор был водворен на прежнее место в кровле, стрелка заколебалась, задрожала на средних делениях.
— Действует! Тронулся! — обрадовался конструктор и предупредил бригадира: — Командуйте — всем покинуть лаву!
Для Сысолятина это были самые захватывающие и опасные минуты. Люди не вправе больше здесь оставаться. Он один должен досмотреть до конца: наберет ли стрелка крутизну приближающейся катастрофы или потухнет, или же останется на этой тревожной, но неопределенной середине шкалы?
Бригадир с лукавой ухмылкой окинул и дрожащую стрелку, и конструктора, сказал нарочито медленно:
— У страха завсегда глаза на лоб ползают. Знаем, когда сидеть, когда бежать.
И тут стрелку бросило вправо, в крайний угол. Она угрожающе запульсировала, не возвращаясь к центру.
Лицо Сысолятина побелело. Он крикнул на всю лаву:
— Беги, братцы, пока целы!!!
За полминуты посадчики выскочили из лавы в штрек.
Бригадир показался последним, Он был хмур, сердит оттого, что и людей не остановил, и сам, как мальчишка-новичок, побежал за Сысолятиным. Прислушался несколько секунд к тишине, досадливо сплюнул.
— Твой прибор — паникер. Сам сдрейфил и нас.
Голос бригадира заглушил внезапный гром. Воздушная волна вихрем пронеслась из лавы в штрек. Кровля села.
Работники лаборатории автоматики затревожились: Сысолятин давно должен был вернуться с испытаний, а его нет. Не случилось ли чего?..
Как назло, линия связи вблизи лаборатории ремонтировалась, и дозвониться на шахту было невозможно.
— Дашь свой мотоцикл, Виктор? — попросили товарищи у юноши, налаживающего станок.
— Пожалуйста. Что случилось?
— Саша долго не возвращается...
— Я мигом! Я сам! — понял парень и выскочил к мотоциклу.
Машина влетела на шахтный двор так лихо, что Виктор едва успел затормозить перед гудящей толпой.
В середине толпы он увидел Сысолятина и бригадира посадчиков. Старый горняк, проработавший в шахтах без малого тридцать лет, потряхивал Сысолятина за плечи и приговаривал:
— В газетах читал о твоих штуках на выставке. Думал: зачем Москва несколько лет безделушки смотрит?! Не пустым ли делом твои руки заняты?.. Теперь вижу: плотный ты человек, Саша, вон какую ценность горнякам сработал!.. — Прищурился, добавил с доброй лукавинкой: — Крохотки твои, знать, великому делу подмога. Уж извини, что в забое обидел...
Рядом с Виктором стояли молодой посадчик, который был с Сысолятиным в лаве, и пришедшая на смену невеста посадчика. Она не слушала, что говорил старик, тихо смеялась. Из глаз парня тоже рвалась улыбка, но он ее сдерживал. Потом кивнул на вышедшего из толпы Сысолятина и сказал девушке:
— Скажи спасибо Левше. Кабы не он, не смеялась бы ты сегодня...
— Что за Левша?.. Это ж Александр Матвеевич!
— Эх ты, курноска непросвещенная — да его до самой до Москвы Левшой прозвали...
НА ВДНХ
Шахтеры провожали в Москву двух сотрудников лаборатории автоматики треста Егоршинуголь Шаповалова и Сысолятина. Александра Матвеевича пригласили на ВДНХ демонстрировать миниатюры.
Два друга вели себя на станции Егоршино по-разному.
Не в меру пылкий Шаповалов носился от багажной к вагонам, шумно распекал бригадира погрузки за неповоротливость, доказывал дежурному по станции, что едет на выставку в третий раз и незачем его учить, как грузить большие ящики с экспонатами.
Сысолятин ничего от железнодорожников не требовал и ни во что не вмешивался. Со шляпой в руке, в незастегнутом плаще он прогуливался по платформе с друзьями, когда к нему подбежала девушка в форме железнодорожника.
— Вы товарищ Сысолятин?
— Я.
— Почему медлите с погрузкой? Где ваши экспонаты?
— Для них вагона не подали...
Девушка растерялась. Ей приказали как можно лучше проводить двух участников ВДНХ, а она оплошала. Подать второй вагон для экспонатов никак не успеть — поезд скоро тронется. Что делать?
— А если потесниться? — робко предложила девушка. — Если грузить вместе с ящиками товарища Шаповалова? Больше полувагона пустует.
— Как ты думаешь, Шаповалов, груз мой поместится в полвагона?..
И под раскатистый смех шахтеров Сысолятин извлек из накладного кармашка пиджака стеклянную пробирку. На ее донышке девушка заметила поблескивающие соринки — они ей показались не то крапинками соли, не то металлическими ядрышками.
— Один Мишка с бочкой займет платформу...
— Кони вороные. Под твоих коней полдюжины вагонов потребуется...
Безобидно разыгрывали парни-шахтеры озадаченную девушку. Лицо ее вспыхнуло.
— Я на работе и прошу без шуток. Где ваши экспонаты? Покажете, наконец? — рассердилась она на Сысолятина.
— И не думал шутить. Вот же экспонаты!
Сысолятин достал из кармана увеличительное стекло, подал вместе с пробиркой девушке.
— Глядите.
— Зачем мне пылинки смотреть? — рассмеялась девушка. У нее отлегло от сердца — не надо было беспокоиться о дополнительном вагоне.
А ему и смех ее, и произнесенное с легким пренебрежением «пылинки» не раз вспоминались в дороге до Москвы и на ВДНХ.
В те первые дни он в павильоне «Культура и быт народов РСФСР» готовил цилиндрическую подставку и колпак — прозрачный «домик» для миниатюр. У него оставалось время для знакомства с выставкой. Он ходил по павильонам и тихим ранним утром, и в обеденные перерывы, и праздничными шумными вечерами, когда загорались струистые ветви фонтанов на площади Дружбы и Каменный цветок был наряден, строг и нежен, как небо в часы зари над Уральским Севером.
Поначалу Сысолятин надеялся увидеть все стотысячное войско экспонатов, но понял: невозможно. И, ограничившись беглым осмотром всей выставки, стал постоянным посетителем павильона радиоэлектроники и электротехники.
Полупроводниковые радиоизмерительные приборы, машины с электронным мозгом открывали молодому конструктору будущее индустрии. Он задумывался над хитроумными сплетениями проводов, ламп сопротивлений и представлял себе полную автоматизацию шахт: видел забои без единого человека, комплексы автоматов, с необыкновенной легкостью выполняющие самые изнурительные и опасные обязанности горняков. Уголь сам идет на-гора... Главный диспетчер с поверхности командует мудрыми подземными машинами. Человек скинул тысячелетний груз, давивший на плечи, руки и мозг, освободил себя для творчества!..
Размечтался и не заметил, что давно уже вышел из павильона, что толпа его вынесла через главный вход к скульптуре Мухиной. Спохватился. Ему нужно было завершить оформление стенда, а он не в состоянии был оторвать взора от фигур рабочего и колхозницы. Уж сколько раз он замирал перед ними. Ему виделась не скульптура из серебристой стали, а порывистые, дерзающие люди, устремленные в высоту и в даль веков. Вот оно, подлинное искусство!
Вечером он снова возвратился в павильон Культуры, но не к своим экспонатам, а во второй зал — к гравюре Владимира Андреевича Фаворского «Пролетающие птицы», к стендам с дымковской игрушкой, холмогорской резьбой по кости; к шкатулкам палешан. Казалось ли ему или он действительно чувствовал то, что чувствовал Фаворский или художник из Палеха, создавая эту красоту?.. Не в том ли сущность мастерства, чтобы заставить людей переживать близкое тому, что ощущал, переживал художник во время творчества?.. А он? Удалось ли ему хоть в малой мере воплотить в капельках металла свои ощущения, мечты? Заговорят ли его миниатюры с людьми? Или права чернявая девушка со станции Егоршино?.. Рукой не притронешься — пыль...