Горячая купель

Загудел телефон. Майор нехотя поднял трубку, прислушался.

— Крюков слушает, Крюков! — помолчал и коротко бросил: — Не горит. До утра потерпишь.

Положил трубку, сердито вскинул глаза на Батова.

— Почему кровь на лице?

— Оцарапал в лесу веткой. Темно, — не моргнув, ответил Батов.

— Разболтанность, молодой человек! Мне ваши объяснения, так сказать, ничего не объяснили. Надо делать так, чтобы не требовалось объясняться.

Батов не возражал.

— Пойдете в первый батальон, — будто объявляя выговор, заключил майор. — Ясно?

— Слушаюсь! — козырнул Батов, не спросив, где находится первый батальон. Здесь проще: кругом свои люди.

У палатки командира батальона, согнувшись возле телефонного аппарата, засунув руки в рукава шинели и подняв воротник, чутко дремал дежурный связист. Костер около ног солдата чуть теплился. Узнав, что нужно пришедшему, связист нехотя расцепил пригретые руки, всунул голову в палатку, извиняющимся тоном проговорил:

— Товарищ капитан! Товарищ капитан! Вас тут просют...

Капитан сбросил с себя шинель, которой был укрыт, сел, крякнул, ругнулся вполголоса и выехал из шалаша, опираясь на руки.

Припухшее скуластое лицо с очень короткой нижней челюстью и кончик острого носа, круто завернутый к губе. На вид ему было лет двадцать пять. Капитан долго протирал глаза и, выяснив, что нужно Батову, грудным голосом недовольно сказал:

— В пульроту. Вон их палатки. Никого больше не буди. Ложись спать.

Он отстегнул портупею, снял поясной ремень с висевшим на нем пистолетом, бросил его в угол палатки и, повалившись на спину, попятился на локтях на пригретое место.

Батов прошел в расположение пулеметной роты, огляделся, выбирая место поудобнее, ослабил ремень, поднял воротник шинели и привалился к одной из палаток, положив на ее край голову.

Усталость скоро взяла свое, и Батов уснул.

4

В неглубоком ложочке дымит батальонная кухня. Туда и оттуда по тропинкам, успевшим уже обозначиться на обжитом месте, идут с котелками солдаты. Туда — с пустыми, обратно — с наполненными пахучим, аппетитным супом. В крышках несут горячую гречневую кашу, залитую сверху маслом.

Лес еще не проснулся, дремлет, охваченный синеватой прозрачной дымкой.

Солнце, еле поднявшись над землей, осветило ясное голубое небо, в лесу стало светлее. Но солнечные лучи еще не могут пробиться сквозь лес. Здесь пока царит тень. Где-то далеко слышится перестрелка.

Темно-зеленый погон на плече Батова покрылся мельчайшими серебристыми капельками росы. Звездочка и просвет на нем почти не выделяются.

Жаринов, когда шел с пустым котелком на кухню, даже не обратил внимания на незнакомца. На обратном пути, поворачивая к своей палатке, внимательно присмотрелся к спящему и признал в нем офицера.

— Кажись, к нам и командир прибыл, — сказал он, присаживаясь к разостланной шинели и вытаскивая из-за обмотки складную ложку.

— Где, Ларионыч? — полюбопытствовал Орленко. — Ты видел его?

— А вон у той палатки спит.

Орленко резко поднялся. Широкий и головастый, он бойко, словно колобок, покатился в ту сторону, куда показывал Жаринов.

Возвратясь через минуту, Орленко разочарованно сообщил:

— Тю, какой же то командир! По-моему, из детского саду хлопчик.

— О ком ты, Орленко? — послышался из соседней палатки голос Дьячкова.

— Да, видать, командира второму взводу ночью подкинули. Вон тамочки спит.

Дьячков отправился взглянуть на своего нового товарища. Жаринов посмотрел ему вслед, положил поперек котелка ложку, вытер ладонью усы и назидательно проговорил:

— Перестал бы ты зубоскалить, Орленко! Он, молодой-то, может, из ранних. Другой зажмет похуже старого. Наш-то вон тоже молод...

— А я, Ларионыч, молодых не боюсь. Сам не старый.

Лицо спящего было накрыто пилоткой, руки засунуты в рукава, воротник шинели поднят, ноги поджаты. Дьячков присел возле него, поднял пилотку и увидел розовое круглое мальчишечье лицо с чуть-чуть курносым носом и припухшими свежими, как у девушки, губами. Густые светло-русые волосы спутались. Волнистая прядь упала на широкую выгоревшую бровь.

Дьячков легонько похлопал пилоткой по волосам спящего — открылись голубые прозрачные глаза. Батов повернулся на спину и вытянулся во всю длину.

— Здравствуй, сынок! — усмехнулся Дьячков.

Батов торопливо протер глаза, сел и с вызовом уставился на человека, назвавшего его сынком.

— Здорово, батя! — ответил он, усмехнувшись. — Только усы, кажется, что у сынка, что у бати, одинаковые.

— Ну, усы — дело такое: перестал брить, они и вырастут. Давай лучше знакомиться. Командир третьего взвода первой пульроты Николай Дьячков.

— Алексей Батов. Значит, воевать вместе будем. Где найти ротного?

— Пойдем, покажу...

— Глянь, Ларионыч, наш-то повел того пионера к начальству, — ложкой показал Орленко.

— И чего ты над ним потешаешься? — недовольно крякнул Жаринов. — Смотри: он повыше нашего. А сам-то ты вместе с пилоткой до плеча ему не дотянешься.

— А он и в плечах ладный, — согласился Орленко. — Да лицо совсем детское и красного галстука не хватает; вожатый — и только!

Старший лейтенант Седых и командир первого взвода рядовой Грохотало завтракали на разостланной плащ-палатке. Рядом возился с котелками узкоглазый солдат. Видимо, ординарец.

В двух шагах от плащ-палатки Батов остановился, вытянулся и вскинул руку к виску.

— Товарищ старший лейтенант...

— Все ясно, товарищ младший лейтенант, — с усмешкой остановил его Седых. — Присаживайтесь вот сюда, познакомимся, а потом и позавтракаем вместе.

— Мне бы умыться, — спохватился Батов.

Ординарец с готовностью достал из мешка флягу с водой, полотенце, мыло. Пригласил новичка за палатку.

— А как же вас звать? — полюбопытствовал Батов, сбросив шинель, завернув рукава гимнастерки и подставляя пригоршни под струйку воды.

— Валиахметов, — последовал ответ.

— Это — фамилия, а имя?

Солдат смутился так, что румянец проступил даже сквозь смуглую кожу лица. Глаза сделались еще уже.

— Моя имя совсем нехороший.

— А все-таки?

Валиахметов несколько оправился от смущения и выпалил:

— Валей Абдулзалим-оглы Валиахметов.

Полного имени Батов, конечно, не запомнил, но когда вытирался полотенцем, несколько раз повторил: «Валиахметов, Валиахметов...», потом у него получилось — вали, Ахметов.

— Ну, что ж, — сказал он серьезно, — Ахметы пускай себе живут, а фрицев валить будем.

Валиахметов не сразу понял смысл этих слов, но, поняв, рассмеялся, резко выпрямился, звякнул двумя орденами Славы.

Заканчивая завтрак, Батов поднес к губам кружку, подставленную ординарцем, думая, что в ней чай. Однако из кружки пахнуло хвойным отваром.

— Что за напиток?

— Это, брат, нас доктор Пикус от всех болезней таким напитком оберегает. Пей больше — здоровей будешь! — засмеялся Грохотало.

— А как вас зовут, Грохотало? — поинтересовался Батов. Ему не терпелось побольше узнать о товарищах.

— Фамилия у меня громкая, а имя еще интереснее. Слушай: Аполлинарий Серапионович. Ясно?

— Вполне, — улыбнулся Батов.

Но ему совсем не было ясно, почему командир первого взвода — солдат, почему он держит себя вольнее, свободнее, чем другие. Еще никто не называл Батова на «ты», чувствуя некоторую стесненность первого знакомства, а Грохотало сделал это очень просто и естественно.

— Валиахметов, — сказал Седых, отодвигая кружку и растянувшись тут же на плащ-палатке, — давай сюда Боброва. — И уже вдогонку ординарцу крикнул: — Пусть построит взвод, приготовит к передаче и доложит.

Минут через десять пришел Бобров.

— Товарищ старший лейтенант, — отчеканил он, — второй взвод к передаче готов.

Седых кивнул головой Батову, тот вскочил, и они вместе с Бобровым пошли к взводу.

— А чего передавать-то? — недовольно ворчал дорогой Бобров. — Люди — вон они, все налицо. Никто не убежал и не убежит. Я уж раз десять передавал и ни разу не принимал его, взвод-то.