Горячая купель

— За твое боевой крещение, милый человек, — поднял стаканчик Седых, обращаясь к Батову.

Выпили.

— Тебе, Дьячков, кажется, хватит, — заметил Грохотало. — Ты же сразу больше полкружки хватил.

— Ничего не хватит, — храбрился Дьячков. — Утром, как штык, в строю стоять буду.

Батов долго не ел, ослаб и после первой порции коньяка услышал легкий шум в голове.

— Ешь, ешь больше, товарищ младший лейтенант: шибка полезна, — угощал ординарец.

— Подбавь ему, Валиахметов, подбавь! — дурачился Дьячков, тараща хмельные глаза.

— К черту! — запротестовал Батов. — «Валиахметов», «Грохотало» и всякое такое. Что мы, чужие, что ли? Как вас зовут, Валиахметов?

— Я говорил вам: Валей Абдулзалим-оглы Валиахметов.

— Натощак не выговоришь. Как хотите, а я вас буду называть Васей, — объявил он первое имя, какое пришло в голову.

— Хорошо, ладно, — заулыбался Валиахметов. — Вася — хорошо!

— Грохотало...

— Надо добавить: Аполлинарий Серапионович, — шутливо подсказал тот.

— Володя! Идет? И никаких Аполлинариев.

— Идет!

— Тебя, Дьячков, буду звать просто Николаем. А вас, — обратился он к Седых, — по званию или Иван Гаврилович. Все согласны? — спросил Батов и добавил: — Меня — Алексеем, Алешкой — как хотите зовите, откликнусь.

— Ну и шустер! — засмеялся Седых. — Молодец! Пора навести порядок в поповских искривлениях.

— Согласны! — подхватил Грохотало. — Давай, Вася, за второе крещение.

— Я ведь совсем ни разу не крещеный, — заулыбался новоявленный Вася, и морщинки лучами побежали от глаз.

— Ты, Дьячков, воздержись, — посоветовал Седых, — нас с тобой не крестили...

Но Дьячков не дослушал ротного. Выхлебнул из своей кружки коньяк одним глотком. Седых покосился на него добрыми серыми глазами, опустил кулаки на край стола.

— Затянулся наш ужин, — сказал он. — Давайте кончать.

— Товарищ младший лейтенант! — крикнул от двери Оспин. — У меня Кривко потерялся.

— Как потерялся?

— Был он тут, уже после ужина был и куда-то исчез. Разрешите поискать?

— Ложитесь спать. Я отдохнул, найду.

— Ох, этот блудный сын взвода! — рассердился Грохотало. — Я его, бандита, вдоль и поперек знаю. Опять где-нибудь крохоборничает. Пойдем вместе! Ты с нами пойдешь, Вася?

— Хорошо, ладно, — согласился Валиахметов. — Сейчас, только посуду уберу.

— Надеть шинели в рукава, — шутливо командовал Грохотало. — Автоматы взять с полными магазинами!

Они вышли в прохладную свежесть ночи. Все так же ухали где-то пушки, слышалась перестрелка. Над северной частью города небо полыхало оранжевым заревом. Оттуда вместе с прохладным воздухом тянуло гарью. Кое-где мерцали холодные яркие звезды.

Завернули в подъезд соседнего дома. Освещая путь электрическими фонариками, они прошли все этажи снизу доверху. Всюду валялись груды битого кирпича, жалкие остатки мебели. Переходя из комнаты в комнату, с этажа на этаж и обозревая это царство разрухи и смерти, Батов никак не мог отделаться от мысли: сколько в этот день искромсано судеб. Вдруг запнулся о труп. Посмотрел — гитлеровский полковник. Фуражка валяется рядом. Остекленелые глаза навечно остались открытыми. Полковник лежал на спине, перевесив голову через маленький чемоданчик и выставив давно не бритый подбородок. В правой руке зажат пистолет. Рядом — направленный на дверь пулемет с продернутой в магазин металлической лентой.

«Нет, — думал Батов, — сегодня оборвались не только светлые мечты. Сегодня перестали жить и вот эти звери с самыми страшными планами на будущее». В нем снова начала подыматься уже испытанная днем злость.

Батов повернулся, позвал товарищей. Спустились вниз. Свернули было к следующему подъезду, но Володя остановил:

— Чего мы будем шататься? Так никого не найдешь. Надо послушать, где живым пахнет.

Они обогнули вокруг пустой, угрюмо молчавший дом: никаких признаков жизни. Перешли к другому. Остановились, прислушались. Тихо. Уже почти миновали и этот дом, когда Вася предложил:

— Надо бы посмотреть. Так чего услышишь? Песню никто не поет сегодня.

— Пойдем, Алеша, заглянем, — позвал Грохотало, повернув к двери.

— Нет, нет, — запротестовал Батов. — Не пойду. Вы с Васей посмотрите, а я здесь подожду.

Вспомнилось, как, взвинченный до предела, он ворвался в этот подъезд, распахнул продырявленную дверь, увидел человек восемь солдат во главе с офицером. Звания офицера не разглядел. Запомнил только, что был он немолод и сух, как лучина. Резанул их очередью...

Он не сожалел об этом. Перед глазами все еще билась и кричала немецкая девочка в белом с голубыми колечками платье.

Батов вошел в подъезд, закурил. Пламя зажигалки осветило ступени, ведущие вниз. Погасил зажигалку, сунул в карман. Хотел осветить лестницу фонарем, но в это время внизу показался тоненький слабый луч. Насторожился. В левый рукав спрятал сигарету, правую руку положил на автомат, висевший на шее. Шагнул к перилам.

Дверь приоткрылась — лучик расширился, и в светлом проеме показалась простоволосая женская голова. Она высунулась, вглядываясь в темноту, распахнула дверь настежь и тут же захлопнула.

Батов жадно затянулся сладковатым дымом сигареты. Стал слушать еле уловимые звуки в доме, казавшемся совершенно мертвым. Сверху застучали шаги Грохотало и Валиахметова.

— Ох, и поработали вы тут, Алеша, — говорил Грохотало, шагая по последнему маршу.

— Давайте заглянем вот сюда, — вместо ответа предложил Батов и указал лучом фонаря на дверь подвала.

Спустились по лестнице, прислушались: тишина мертвая. Батов распахнул дверь. В большой подвальной комнате на узлах, чемоданах группами сидели женщины — молодые, средних лет и совсем старые. С некоторыми были дети. И ни одного мужчины.

Увидев вошедших, они все хотя и медленно, но покорно встали. Некоторые заплакали. Молодые старались спрятаться за пожилых.

Вошедшие не поняли причину слез и стояли в замешательстве.

— Боятся, — догадался Грохотало. — Они нас боятся. Думают, что прибьем. — И тут же, выйдя на середину комнаты, крикнул: — Зитцен! Битте, зитцен!

Помогли ли эти немногие немецкие слова из скудного запаса Грохотало или же люди, преодолев страх, увидели, что пришедшие русские мирно настроены, но слезы и всхлипывания прекратились, женщины неуверенно и опасливо присели на свои места.

На невероятном, исковерканном немецком языке, используя мимику и жесты, Грохотало стал выяснять, не заходил ли русский солдат. Он даже показал его рост, что лицо у него не полное, а несколько вытянутое, как у самого Грохотало, только более худощавое.

Женщины кое-как догадались, чего от них хотят. Повеселели. Наперебой начали объяснять что-то очень быстро, показывая на дверь. Но понять их, даже зная язык, было бы трудно. Видя, что объяснения не достигают цели, некоторые женщины осмелели, поднялись со своих мест, окружили пришедших и снова принялись толковать, пуская в ход жесты и мимику по примеру Грохотало.

Как ни старались Батов и его товарищи полнее уловить смысл коллективных объяснений, поняли одно: солдат здесь был, но ушел.

— Давайте снаружи осмотрим ближние дома. Нет ли где огонька, — предложил Батов.

— А вон на третьем этаже одна окошка светится, — указал Вася.

— Пошли! — заторопился Грохотало и предупредил: — По лестнице идти тихо. Не шуметь!

Осторожно поднялись на площадку третьего этажа. Услышали слабый стон. Прошли узкий, заваленный мусором коридорчик и остановились. Грохотало резко отмахнул дверь и шагнул через порог.

— Вот они, полюбуйтесь! — обернулся к спутникам Володя. — Какова картина!

Невероятно, что в этом доме могла отыскаться уцелевшая комната. Оказывается, нашлась. Правда, окном она смотрела не на улицу, а во двор. Здесь все сохранилось. Даже не все стекла в окне выбиты. Круглый стол, диван, кушетка стояли, как видно, на своих местах. На столе — кусок сала, хлеб, пустая бутылка из-под рома.

Красный, с мутными глазами с дивана поднялся Кривко. С кушетки вскочил какой-то незнакомый солдат, а женщина, сильная, красивая, с черной родинкой у виска, устало потянулась и осталась лежать.