Страница 51 из 54
Дневник раскрывает логику постижения мира поколением, момент вступления которого в жизнь пришелся на смутное “время распада империи”. Героя, по его словам, изнасиловала жизнь. Шаргунов изображает погружение в ставшую обыденной пучину порока, приобщается к греху во всех или почти во всех его проявлениях, после призыва-вопроса “Не хотите поразвлечься?”, прозвучавшего в телефонной трубке.
Молодой человек — плоть от плоти того мира, того общества, в котором он пребывает и которое он старательно, со знанием дела ненавидит. Растлевающая зараза уже давно, практически — с рождения дымом проникла в него, он сам — источник этой заразы. Это подтверждают его суицидальные фантазии и финал повести, где он погибает от выстрела китайского снайпера. Быть может, и мир стал лжив и фальшив именно потому, что таковым является он — Сергей Шаргунов.
Но вот вслед за историями про наркоманов и ментов, главой “Пидоры” тянутся главки-лозунги, названия которых говорят сами за себя: “Выплюнь пиво, сломай сигарету!”, “Утро — гантели — пробежка!!!”. Далее — “Мой положительный герой”, с формулированием программных тезисов: “я проникся красотой положительного”, “моя правда простая и поверхностная”, “люблю нормальное”. Герою, как спасательный круг, нужны простые чувства, искренние человеческие взаимоотношения, обыкновенное семейное счастье. Что ж, пожелания понятные и похвальные. Если только не брать в расчет специфику их реализации в повести.
Что такое положительное и нормальное по Шаргунову? Это некое естественное состояние человека, природа, первобытный крик “ура!”, посюсторонняя языческая мистика, возбужденный фаллос. Как выясняется, в таких элементарных, иногда нелепых вещах, как попсовая музыка, и заключено самое простое и нормальное. “Я буду защищать попсу. У народа сильнейшее чутье. Человек ни на что не претендует. Живет среди нужных предметов. Миска ухи. Канистра бензина. Река. Небо. Транзистор. И, не лукавя, выбирает близкое ему. Пора искусству в полный голос заявить: да, за попсу! Группа “Руки вверх”. Под звучание их альбома я пишу эту повесть”.
Под жужжание группы “Руки вверх” и матерную брань автор-герой вычерчивает иероглифы своей жизни. Вся прочая жизненная суета только мешает восприятию этих истин. Со всех сторон, точно слизь, облепляют фальшь, обман. Обман начинается тогда, когда ты встречаешь другого человека, попадаешь в общество, сталкиваешься с какими-либо проявлениями реальности, выходишь за пределы личных воспоминаний. Ты постоянно натыкаешься на реалии, которые мешают утверждению простоты, разрывают строй незамысловатой музыки, и поэтому им нужно противостоять. Реальность — это “голый обиженный голос” бывшей подруги в телефонной трубке. Ее вторжение провоцирует на агрессию.
Утверждение естества, не покореженной природы, может рассматриваться и как акт протеста против произвола общества. Однако эта неоромантическая позиция вовсе не подвигает на переустройство несовершенного мира. Наоборот, провоцирует паралич воли. Ни окружающий мир, ни общество, ни люди по-настоящему не волнуют нашего автора-героя. На самом деле ему мало интересны причины и пути устранения тех пороков, которые он вскользь задевает в своем повествовании. Вопрос, почему жизнь становится смертью, добро — злом, а красота — уродством, также едва ли найдет себе ответ. Его морализаторство, его лозунг, ставший названием главки “Выплюнь пиво, сломай сигарету!”, смотрятся грубой подделкой, призванной дискредитировать то, к чему он призывает. Герой не может и не хочет ничего делать, между ним и прочим миром есть некая пленка.
Наш автор — это не человек, ставший на краю бездны и вглядывающийся в нее. Он потерял адекватное восприятие пространства и времени, у него атрофировались органы чувств. Он будто между двух жерновов зажат: с одной стороны, бездной, что вовне, а с другой — единосущной ей внутренней стихией, которая просится наружу. Это инфантильное начало, нижний подсознательный уровень психики, сфера не социокультурных норм, а безоговорочного следования животным инстинктам. Здесь нет места для обязательств, для “надо”, здесь высшее благо — это абсолютные права, верховная власть — мое “хочу”. Для инфантила нет понятия долга. Образовавшийся вакуум заполняет комплекс безволия, бессилия, который оправдывается внешними факторами, тяготеющими над личностью, сковывающими ее полет.
Герой инфантилен, когда должно случиться постулирование себя как самозначимой личности. И он же склонен к различным формам девиантного поведения, “гуманитарным бомбардировкам” по отношению к обществу, социуму, посягающему на его достоинство. Это прозрачная агрессивная тень, быть может, лермонтовский “листок” несколько подходит для ее определения. Бесконечно лелеемое “хочу” уже не довольствуется частной ролью средства индивидуального самовыражения, оно претендует на признание себя в качестве нормы.
Жизнь, ее контуры воспринимаются сквозь сон, сквозь дым выкуренной травки. И, как во сне, преследует постоянное ощущение падения в пропасть. Реалии мира сквозь призму тумана разбухают до неимоверных размеров, становятся невнятными — они давят, мешают дышать, душат. Даже воздух паутиной “облепляет лицо”. Полнота жизни достигается ощущением, созерцанием смерти. Часто момент встречи героя с миром обретает кладбищенские оттенки. Этим объясняется любовь Шаргунова к образу “кладбища”, к лексике, связанной с танатологической темой. Могильные плиты — не что иное, как застывшие воспоминания, мгновения улетевшего прошлого, которое не вернуть. Кладбище — укрощенная реальность. Кладбище — это эмоции, впечатления, мысли героя, то место, куда он с легкостью отправляет всех без исключения. Кладбище — когда весь внешний герою мир как бы самоустраняется, уже его не раздражает своим присутствием. Здесь ты один, и в этом одиночестве можно полюбить и облагодетельствовать всех и вся.
(С другой стороны, в повести Шаргунова, несмотря на почти насильственное насаждение танатологической тематики, смерть есть нечто бутафорски-виртуальное. Смерть — метафора, особое сленговое выражение. Его использование расценивается в качестве нормы, пароля-ключа, без которого тебя не примут за своего. Есть особая доблесть, состоящая в том, чтобы произносить слово “смерть”.)
И все происходящее герой воспринимает отстраненно, как кинофильм, зная, что декорации искусственны, как, впрочем, чувства и роли каждого из персонажей. Все они, встречающиеся на пути главного героя, одновременно и существуют — и нет. Вполне вероятно, что многие из них умерли, хотя и обозначились сегодня. Слух, обоняние, зрение обманывают, и даже разум часто предательски подводит. На них нельзя надеяться. Остаются чувства, впечатления — память, где “человек Сережа Шаргунов под чахлым деревцем алычи встретил Мясникову Лену…”.
Пытаешься отвлечься, найти “хорошую пронзительную любовь”. “…И у меня, кажется, начинается такая любовь к одной красивой крымской девочке”. Она — Лена Мясникова, девушка 14 лет из крымской деревни с поэтичным названием Ливадия. Повесть “Ура!” начинается как традиционная история юношеской любви. Фокус же в том, что в настоящем времени говорится о зарождающейся, предполагаемой любви, тогда как сама встреча героя с предметом чувства случилась в прошлом. Любовь, таким образом, не выходит в план жизни — то ли от несоответствия объекта любовного чувства идеалу, то ли от нерешительности самого влюбленного, склонного переносить отношения со своей возлюбленной в сферу собственных фантазий и внутренних представлений.
Шаргунов — развращенный праведник, Мясникова — девственная блудница. Он двигается к правильной жизни, она ко греху. По контрасту с романтической историей платонической любви автор рисует грехопадший мир настоящего, где образ новой Беатриче Лены Мясниковой может только пригрезиться. Дикое несоответствие: она, прекрасная, юная, девственная — и грубый, развратный, деградирующий мир вокруг. Мать Лены “хохлушка Надя, уже с морщинами и дряблостью, раньше работала в Ялте официанткой, а теперь иногда выезжает в Одессу торговать тряпками”, ее брат Славик, “старше Лены на год и совсем неказистый”. Реальность наложила отпечаток на образ курортной Ливадии: зверская красота Лены, деградирующий день за днем Славик, засаленная брошюрка “Сад и огород”, люди, работающие на криминал.