Страница 47 из 54
В своей статье “О “реализме” Гоголя” Ю.М. Лотман писал, будто Гоголь верил, что не “изображает” а творит мир. В этом коренился источник его трагедии: “Молодой Гоголь верил, что, изображая зло, он его уничтожает. Зрелый Гоголь возложил на себя ответственность за существование зла, ибо изображение было, с его точки зрения, созданием”. Вот этот-то путь намечается и сейчас: через преодоление ситуации всеобщего страха и омертвения — к осознанию собственной ответственности за происходящее. Думают ли о подобной ответственности современные наши литераторы? Вот вопрос. Ведь между словом правды о мире, которую действительно нужно нести, и опасностью очернить этот мир, впасть в охлаждение, близкое к отчаянию, грань очень тонка.
Мы живем лишь в самом ограниченном настоящем, без прошедшего и без будущего, среди плоского застоя.
“Ленкина свадьба” — дебют прозаика из Петрозаводска Ирины Мамаевой. Повесть, которую я открыл с неким скепсисом и даже с иронией — опять эта деревенская тема! — закрыл же ее со словами: давно не читал ничего интереснее.
Место действия — карельская деревня Куйтежи. Сюжет повести незатейлив: героиня, Лена Абрамова, влюбилась, на посиделках местной молодежи она “глаза в глаза столкнулась с Юркой”. Историю этого чувства, историю Лены, девушки, над которой “как-то так получалось… всегда, сколько Ленка себя помнила, смеялись”, и рассказывает Мамаева. А параллельно представляет быт современной деревни и сосуществующих в ней трех поколений людей: молодежи, отцов и стариков. Автор повести во всем следует сентенции, высказанной главной героиней: “Мир — это люди”.
Какова же современная деревня? Вот сельская библиотека, разместившаяся в помещении бывшей церкви. В ней представлены лишь книги по школьной программе, заполнившие пространство пяти шкафов. “Зимой в библиотеке жарко топили, дров совхоз не жалел; летом было приятно прохладно”. Глянцевые журналы — здесь главное сокровище, ведь “они … из другой жизни и про другую жизнь”, даже те, что носят привычное название “Крестьянка”. Появление свежего номера без преувеличения можно назвать важнейшим культурным событием местного значения. Итак, церковь превращается в библиотеку, а библиотека в место обмена последними деревенскими новостями и причащения к культуре в виде глянцевого журнала…
Образ главной героини, ее характер действительно выделяют повесть “Ленкина свадьба” из ряда других. Ведь сконцентрируйся автор лишь на показе пресловутого “житья-бытья”, перед читателем оказался бы очередной правдивый документ, свидетельство разложения и деградации русской деревни. Список таких документов ведется со времен Радищева. Мамаева не стремится поразить всевозможными ужасами воображение читателя. В центр своего повествования она помещает человека и показывает его как “человека внутреннего”, изображением которого славна отечественная литература. Конечно, автор рискует: ведь в отсутствие яркого сюжета, напряженной интриги герой может быстро наскучить читателю. Ирина Мамаева нашла иной ход: главная коллизия, главная интрига повести — раскрытие личности, внутреннего мира Ленки Абрамовой. Все остальное — фон, а не наоборот. И это завораживает по-настоящему.
Замечу кстати, что Мамаева не одинока в пристрастном отношении к своей героине. Схожее отношение к героям находим, к примеру, и у другого молодого писателя, Александра Карасева. У Карасева они всегда в фокусе: сильные, волевые или со своими слабостями и “тараканами” в голове, но всегда личности. Таков капитан Фрязин, герой рассказа “Ферзь” (“Октябрь”, 2005, № 5). Его титаническая фигура буквально возвышается над всеми остальными, но в то же время в образе этом нет фальши, искусственности, он очень живой и цельный. Такие герои, такие личности всегда поражают. Не обстоятельства дергают его за ниточки, он сам — кукловод реальности.
Героиня Мамаевой живет в мире позитива, других координат для нее практически не существует. Негативное же проживается Ленкой как бы виртуально, “зло” становится не субстанциональным. Чувство, порыв, инстинкт руководят поступками Ленки, а они в свою очередь подчинены абсолютному чувству любви. В разговоре с подругой она говорит, выдавая свою самую сокровенную тайну: “Знаешь, Люб, а мне иногда кажется, что я за этим и родилась — чтобы всех любить и жалеть”. И это чувство любви, радости жизни передается читателю.
Для православного мировосприятия любовь равнозначна человеческой жизни и даже многим больше ее, так как Бог есть Любовь, и Бог обретается в Любви, через нее Он является миру. Любовь для Ленки — бесконечное добро. Ее мироощущение определяют те принципы, которые внушала ей баба Лена: “А защищаться, Леночка, можно только любовью. Не оружием, не нападением, не ударами, а любовью. Только любовью. Он тебя обижает — а ты не обижайся, а только еще больше его люби. Но если уж любишь — иди до конца, не отступай”.
На поверхностный взгляд героиня повести может показаться человеком не от мира сего, но постепенно понимаешь: Лена из разряда тех праведников, на которых мир держится и благодаря которым у него есть шанс спастись. Ведь, по словам одного из самых проникновенных православных писателей, преподобного Максима Исповедника: “Блажен человек, могущий равно полюбить всякого человека”.
Повесть “Ленкина свадьба” интересна тем, как органично соединены в ней традиционное мировосприятие людей, что называется, “от земли” и современность. Мамаева уверена: по-настоящему мало что в этом мире меняется. Внешние деформации проходят бесчисленной вереницей, однако воспринимаются не более как фон; какие-то изменения претерпевает быт, но мир человеческих взаимоотношений остается неизменным, как небо и земля. Недаром героиня Мамаевой спрашивает: “Разве что-то изменилось?”
“Пораженцы и преображенцы” — так назвала свою статью о молодой литературе критик Валерия Пустовая. “Реальность — это то, что должно быть преображено”, — таков, по ее мнению, один из заветов “нового реализма”. Эта формулировка уместна и в данном случае. Я говорил о двух подходах, двух разных взглядах на реальность и на искусство, которое пытается эту реальность либо преобразить, либо ей подчиниться.
ПУСТЫННОЖИТЕЛИ
Пустыня часто, особенно в христианской традиции, воспринимается как прибежище инфернальных, хаотических, деструктивных сил. Пустота не что-то исключительно внешнее, инобытийное человеку — она часто проникает вовнутрь, в сердца человеческие. Подобная эрозия разъедает и внешний мир, и внутреннее духовное пространство.
В пустыне теряешься, блуждая в сыпучем песке, пытаясь обрести в нем смысл. Она — бесконечный лабиринт, засасывающий в себя, дурная бесконечность механистичного круговорота жизни.
Но в пустыне ты можешь и обрести себя. Пребывание в пустынном месте — это период испытаний, который нужно пройти, пережить. Из нее ты либо выходишь обновленным или гибнешь в ее жгучих песках. В качестве общеизвестной иллюстрации можно привести сорокалетнее странствие Моисея со своим народом по пустыне. Да и в агиографической литературе этот мотив широко представлен.
Бесплодная пустыня — аллегория души, покинутой Богом, грехопадшей. Но в то же время это особый этап на пути к Нему. Место испытаний, аскезы, через которые подвижник переживает новое рождение, расстается со старыми привязанностями, обретает новое имя, новую судьбу.
Пустыня — место наиболее полного раскрытия не только физических, но и душевно-духовных качеств человека. Здесь он предстает как бы нагим, ибо тут, по словам святого Исаака Сирина, «усыпляются страсти». Человек-подвижник своими духовными усилиями трансформирует окружающее пространство, делает из него «пустынь», возвышает по космологической вертикали.
Пустота может свидетельствовать и о молитвенном погружении человека, отстранении его от всего внешнего, готовности к преображению. Это состояние можно охарактеризовать фразой из романа Захара Прилепина «Санькя»: «На сердце тихая пустота». Она как будто почерпнута из «Добротолюбия».