Комиссар госбезопасности

«Он и передатчик сварганит в два счета», — размышлял Стышко, сидя у окна и поглядывая на дом, в котором шил Хопек. Василий Макарович поселился напротив у колхозного садовника, седобородого кряжистого старика с почетным прошлым — воевал у Котовского, в число первых организовывал колхоз и бессменно избирался членом сельсовета. Стышко отметил для себя завидную степенность и немногословие садовника, потому без опаски сообщил ему в общих словах причину своего появления в Бровцах, предупредив при этом:

— Напраслину чтоб не возвести на человека, попрошу никому ни слова, даже своей жене. А то дело такое — и спугнуть можно… Ей скажите, что я… журналист, допустим. Да и другим тоже. Так будет лучше. А сами по-соседски наведайтесь за чем-нибудь к конюху, неплохо бы осторожно, между прочим узнать, как живет их бирюк-квартирант, бывает ли кто у него.

Утром Хопек уходил на занятия в школу, следом покидал дом и Стышко. Из чекистов он встречался только с Грачевым, приехавшим в составе бригады ремонтников телеграфно-телефонной связи, среди которых настоящим специалистом был только один человек — радиотехник особого отдела, обеспечивающий связь чекистской группы с Ярунчиковым и начальником станции пеленгации. «Связисты-ремонтники» находились и в Бровцах, и на столбовой дороге.

Стышко поневоле вошел в роль журналиста, между делом интересовался готовностью к полевым работам в колхозе, а дома у садовника для видимости начал писать подобие очерка под названием «Весна в Бровцах». Но дальше описания природы не двинулся ни на строчку, подумал: «Закончим с «Выдвиженцами», возьмусь-ка и опишу все без придумок, как было, расскажу о поимке шпионов… Только как же без выдумки-то? Сижу вот фантазирую: чи тут прячется радист, чи в Киев смотался, а может, и уже черт-те где прохлаждается. А ты, как сова, таращишь глаза на чужие окна…»

Между тем начинало темнеть. В окне у Хопека появился свет. Василий Макарович мысленно представил грузного, на коротких ногах, учителя физики, всмотрелся в его полное, одутловатое лицо с полукружием синеватых мешочков под глазами, очень желая знать, что у того на уме и чем он сейчас занят.

Василий Макарович знал — сообщил садовник, — что Хопек вечерами возится со своими поделками. Из прежней школы в Сенче он ничего не забрал из сделанного собственными руками, и там с уважением вспоминают о нем. В новую школу в Бровцы вместе с ним кроме похвалы странным образом пришло еще и нелестное прозвище «человек в футляре». Хопек действительно мог напоминать чеховского Беликова. Воротник его пальто был всегда поднят, уши шапки опущены, а с валенок он не снимал калоши. Если к этому еще добавить очки, трость с набалдашником и огромный кожаный портфель с одним уцелевшим металлическим угольничком, можно понять, почему ученики так прозвали своего педагога. Хопек к тому же был малообщительным, дружбы ни с кем не заводил. Он даже дома держался замкнуто, но хозяйка-старушка слышала вечерами, как ее постоялец мурлычет песни, какие-то тягучие и гнусавые — слов не разобрать.

«Не такой он уж сухарь, как видится, — вклинилась она в разговор, затеянный садовником. — Мужик он самостоятельный, еще в силе, а то, что один-одинешенек, то само собой — временно. К какой-то крале стал с темнотой ездить на своем дыр-дыр-дыр, аж в полночь заявляется. Скрытничает, а чего? Штука житейская».

Новость о поздних поездках Хопека и его возвращении домой за полночь, конечно, очень заинтересовала Стышко, и теперь он подолгу ожидал появления учителя на мотоцикле, о существовании которого как-то не привелось раньше узнать. Василий Макарович и услышал-то об этом с недоверием. «Человек в футляре» — и вдруг на мотоцикле. Попробуй тут суди… Впрочем, Хопек ездит, как говорит старушка, с темнотой, чтобы люди не видели, вроде бы избегает огласки. А какой? Если у него где-то неподалеку есть знакомая женщина, почему же он просидел дома весь выходной день? Куда, однако, он ездит? С кем встречается? В какие дни он уезжал? А может, у него в среду очередное свидание «в установленном режиме»?

Совсем стемнело, и Василий Макарович вышел на улицу. На это время была условлена встреча с Грачевым.

Но они еще не успели сойтись, когда Василий Макарович услышал позади треск мотоцикла. Мотор сразу заработал ровно, уверенно, сверкнула фара, яркий луч описал полудугу и, высветив дорогу на восток, закачался, удаляясь.

Грачев сразу повернул обратно, шел так быстро, что Стышко пришлось пробежаться, чтобы догнать его. А когда поравнялся с ним, услышал торопливое, но четкое:

— Оставайтесь на месте, займите позицию на задах двора. В оба смотрите, когда вернется Хопек, возьмет ли что в дом из мотоцикла или во дворе чего-нибудь спрячет. Поняли?

— Понял, Мирон Петрович, — откликнулся Стышко и недоуменно напомнил: — А кто за ним?

— Присмотрят и за ним… Только предупрежу по рации, чтобы там, впереди, наши проследили, куда он направился, и передали с рук на руки, вернее, с глазу на глаз… Ты потеплее оденься, а то, чего доброго, до утра придется прождать.

Василий Макарович понемногу начал отставать, потом повернулся и пошел обратно. Он был уверен, что начиналось то главное, от которого зависит раскрутка всего клубка группы «Выдвиженцы».

Плетнев вошел к начальнику отдела насупленный, плотно сжав губы. При этом Ярунчиков заметил, что его впалые щеки чисто выбриты — запахло одеколоном, видно, пришел прямо из парикмахерской.

— Ну что у вас? — не вынес паузы бригадный комиссар. — Какие новости?

— Выяснили, что Рублевский вовсе не Рубле… а Врублевский, — махнул кистью руки, будто сбросил косточки со счетов, Плетнев. — Остальное — время и место рождения — указано им точно. Родители — мещане, православные, сам он крещен в церкви… словом, такая запись есть в книге…

— Чем же вы недовольны? — шевельнул густыми бровями Ярунчиков. — Одна буква «В» что-то значит, Она может оказаться бесценной.

— Я и ценю, — раскрыл наконец папку Плетнев, пошуршал бумагами и положил перед Ярунчиковым нужный лист. — В Тернополе сейчас ни Рублевские, ни Врублевские не проживают. Но нашлись вот такие сведения, — указал он на представленную справку. — В архиве управления госбезопасности значится петлюровец Врублевский, заметьте, зверствовал с бандой как раз на Тернопольщине. Ни имени, ни других данных нет. Банда была разгромлена, считают, убит и сам Врублевский.

— Да, но среди убитых, пишут, труп Врублевского не был обнаружен, — уточнил Ярунчиков, продолжая читать документ.

— Там в конце сказано: «возможно, был изрублен до неузнаваемости», — пояснил Плетнев. — Считаю, сейчас нам копаться в родстве — он петлюровец или нет — не стоит. В Тернополе этим займутся. Думаю, была серьезная причина исказить фамилию. Заметьте, в армию он пошел уже Рублевским.

— Да, конечно… — задумчиво согласился Ярунчиков. — А что нового по обнаруженным связям?

— Не ясны пока связи. Короткие контакты были, считаем, случайные, в магазине, на улице старичок прикурить попросил, на автобусной остановке. Рублевский купил абажур, выключатели, обживает новую квартиру… Тут все нормально. И во Львове новостей не густо… Но есть такая деталь. Документ о передислокации полка и дивизии проходил через Рублевского, он же готовил и два проекта приказа, причем это были последние бумаги, которые исполнял старший лейтенант перед откомандированием сюда, в Киев.

— Кто его рекомендовал? — спросил Ярунчиков, по достоинству оценив услышанную подробность.

Плетневу нечего было ответить на этот вопрос, хотя он и пытался выяснить это в разговоре с начальником особого отдела 6-й армии Моклецовым, но тот лишь пожал плечами. Рублевский выпал из поля зрения армейских чекистов, потому что был откомандирован к новому месту службы. Так и доложил Плетнев бригадному комиссару, добавив:

— Моклецов, конечно, расстроился до пота, красную шею платком трет. Чувствует, проморгали. Сразу же начал заниматься Рублевским, наверное, вот-вот начнет докладывать нам.