Страница 6 из 84
Доставая из папки два скрепленных листа, Пригода стал рассказывать, казалось, вовсе не о том, о чем спросил Михеев:
— Отмечается повышенная бдительность красноармейцев. Известно, националисты используют любой подходящий случай для обработки населения, даже военных пытаются вербовать, склоняют к измене Родине. Воины, понятно, наслышаны об этом и, чуть что подозрительное, вмешиваются, да так рьяно, что порой без кулаков не обходится. В стрелковой дивизии шестой армии подо Львовом, в которой я был, красноармейцы здорово избили «националиста» и приволокли его к комиссару. Оказалось, схваченный всего-навсего болтун. Говорят, это не первый такой случай, потому политуправление округа циркулярно разослало специальное письмо. — Пригода положил перед Михеевым этот документ.
Анатолий Николаевич бегло прочитал начало, где разъяснялась активизация империалистических происков, требующая повышения бдительности, а политработникам предлагалось вести воспитательную работу, чтобы предотвращать недостойные для советских воинов поступки — самосуд, а также подозрительность, граничащую со шпиономанией.
Взяв красный карандаш, Михеев подчеркнул строки в письме, где говорилось об укреплении связи политорганов с особыми отделами. И некоторое время сидел молча. Слишком важный вопрос содержали подчеркнутые строки. Как раз то, на что постоянно обращал внимание особистов Михеев. Ему захотелось, чтобы такое письмо появилось и во всех остальных округах.
— Надо понимать, нет нужного контакта, — сказал Михеев. — Еще мало сотрудники общаются с политруками. А кто, как не те, лучше знает людей. Зачем же особистам игнорировать таких верных помощников? В результате оперработники распыляют свои силы на разбирательства всякого рода недовольств, вызванных какой-нибудь хозяйственной неразворотливостью, а то и головотяпством, что совсем не наше дело. А ведь это отвлекает внимание от борьбы с настоящим врагом.
— Да, случается, что в поломке танка мы склонны видеть вредительство, — подтвердил Пригода.
— Освобождаться нужно от таких работников немедленно с формулировкой «за отсутствием данных для чекистской работы». А как же вы думаете? — Он словно бы обратился ко всем армейским контрразведчикам.
Пригода предложил:
— Это письмо надо бы размножить и разослать опер-составу во все округа.
— Нет, подготовим свое циркулярное письмо. А об этом доложу в Главном политуправлении как об очень своевременном документе, попрошу заострить внимание на укреплении связей штабов с особыми отделами во всех военных округах Красной Армии. — Михеев убрал в ящик привезенный из политуправления КОВО документ. — Письменный отчет по командировке представьте завтра утром. По Белоруссии данные уже у меня. Картина почти одинаковая. Буду готовить доклад Наркому обороны. Внесем ясность и в характер обязанностей особистов перед командованием.
Пригода снова открыл папку.
— Ну что там у вас еще? — настороженно спросил Михеев.
— Рапорт написал… Прошу направить меня на периферию. Хотелось бы попасть на Украину, — протянул Пригода начальнику листок.
— Рапорт? — сильно удивился Михеев, прочитал его и резко отодвинул. — Да вы что?
Холодная неуступчивость обозначилась в темных глазах Михаила Степановича. Он стоял вполоборота к столу, и Михеев, глядя на замолчавшего старшего батальонного комиссара, на его резко очерченный профиль — высокий, с глубокими залысинами лоб, орлиный нос, тугой подбородок, сказал резко:
— Вы ястребом не смотрите, не отпущу! Видите ли, на Украину ему захотелось! А здесь что, чиновничья служба? Я сам, может, мосты строить хочу!
— Я хотел сказать, что мне больше по душе практическая работа.
— Что к чему: каша к молоку, лес к топору, шея к кулаку, — вспомнилась Михееву давнишняя поговорка; он произнес ее мягко, уступчиво, продолжая: — Желание работать в частях, в сложной обстановке — похвально. И у вас это стремление, я знаю, не ново. Вы ведь разок уже подавали подобный рапорт.
Михаил Степанович согласно кивнул.
— Мне также известно, что на финском фронте в позапрошлом году вы действовали как рядовой разведчик: ползали за передний край, ходили в атаку, доставляли боеприпасы. Верно меня информировали чекисты-фронтовики?
Придя на работу в органы контрразведки после окончания Ленинградского военно-политического училища имени Ф. Энгельса, Пригода около года проработал в НКВД СССР, а во время войны с белофиннами ушел на фронт начальником особого отдела стрелковой дивизии.
— А вы не скромничайте, поподробнее расскажите, — нетерпеливо потребовал Михеев.
— Одно время, помню, житья не было от лыжного отряда белофиннов, — усмехнулся Пригода. — То заминируют дорогу, то связь порушат, то кого-то подстрелят… Под носом шныряли. Диверсионная группа! Так это же, думаю, моя кровная обязанность заняться ею.
— Ну это вы сейчас придумали. Сознавайтесь, кровь взыграла, не усидел, в драку полез.
— Полез, — признался Михаил Степанович. — Взял десятка два хороших лыжников из роты пограничников — они подчинялись мне — и устроил засады. Пришли, долгожданные, и, конечно, — он указательным пальцем черкнул в воздухе крест, — не ушли. Между прочим, лыжники-диверсанты оказались полицейскими и жандармами. Тут уж считайте как хотите, а не случайно меня против них потянуло…
— А боеприпасы доставляли попавшим в окружение?
— Было такое, — признал Пригода. — Считал долгом контрразведчика находиться там, где самая сложная обстановка.
Лишь теперь Михеев спросил о том, ради чего затеял весь этот разговор.
— Какое у вас, Михаил Степанович, сложилось мнение о работе особых отделов в боевых условиях?
Задумываться Пригоде не нужно было. После возвращения с фронта он изложил свое мнение в рапорте руководству особого отдела НКВД СССР, где подчеркнул, что контрразведчики вросли в армейские части и соединения, что их деятельность жизненно необходима и чем активнее сотрудники особого отдела опираются на помощь политорганов и командования, тем успешнее они работают.
Так он и сказал сейчас Михееву, добавив:
— Что же касается поведения особистов в условиях боя, то они, если понадобится, должны суметь стать и боевыми командирами, и бесстрашными политработниками.
— Согласен, Михаил Степанович, целиком согласен, — буквально вырвалось у Михеева. Он был удовлетворен тем, что подтверждалось его собственное представление о роли чекиста в бою. Потому и обязывал всех заниматься боевой подготовкой «неотложно и всерьез!».
— А как же мой рапорт? — напомнил Пригода.
Михеев недолго думал, придвинул к себе лист, исписанный закорючистым почерком. Еще раз внимательно прочитал рапорт, а рука привычно потянулась за красным, остро заточенным карандашом.
— Поедете во Львов, в шестую армию, заместителем начальника особого отдела, — сказал наконец он и аккуратно вывел в левом уголке листа это свое решение. Пояснил: — На острейший участок отпускаю. Да ведь вы и сами знаете.
— Знаю!.. — твердо произнес Пригода. — Впору хоть сейчас вылететь туда.
— А вы и не тяните, — посоветовал Михеев. — Передайте дела начальнику отделения и послезавтра утром вылетайте.
Глава 3
Дмитрий Дмитриевич Плетнев относился к редкой категории людей, в которых странным образом уживались две совершенно противоположные натуры. Непоседливый, порывистый, порой даже взрывной и резкий, он становился неузнаваемым, когда садился за оперативные документы, мог проработать неотрывно весь день, а то и ночь, не напомни ему кто-нибудь, что пора поесть и отдохнуть, но и тогда он, не поднимая головы, поморщится, отмахнется рукой, неразборчиво пробормочет: «Сейчас, сейчас, погодите…» И продолжит свое занятие.
Плетнев считался в отделе одним из самых опытных чекистов. Он начинал помощником оперуполномоченного ОГПУ в двадцатые годы у себя на родине, в городе Ош, что в Киргизии, где успел постоять грудью за Советскую власть в разгар борьбы с басмачами. Тогда он едва не погиб, схваченный всадниками юзбаши[5] Кытанбека при выполнении оперативного задания, но сумел бежать из-под замка и охраны: помог старый киргиз Исмаил из кишлака Коджар. И теперь, когда случалось ему встретить казаха или киргиза, сиял весь и наговориться не мог на их родном языке.
5
Сотник у басмачей.