Страница 3 из 6
А это стремление у Есенина неистребимо. Сначала оно проявляется только в стихах. Впоследствии факт литературный становится фактом реальным. Иначе и быть, пожалуй, не могло: в стихах проявляются скрытые пружины психики поэта; рано пли поздно эта тенденция должна была прорваться в действительность.
— «Число людей, у которых действует с известной силой тенденция к самоуничтожению, гораздо больше того числа, у которых она одерживает верх…. и там, где дело доходит до самоубийства, там… склонность к этому имеется задолго раньше, но сказывается с меньшей силой или в виде бессознательной и подавленной тенденция» — вот что пишет по интересующему нас вопросу проф. З. Фрейд в книге «Психопатология обыденной жизни».
Есенин, к несчастью, оказался ив тех людей, у которых тенденция к самоубийству в конце концов одержала верх. Но предварительно она укреплялась и росла в сфере бессознательного, прорываясь в темах и образах стихотворений Есенина.
Таким образом, ничего случайного нет в том, что поэт оказался пророком, предсказывая себе самоубийство.
Стихотворные (и литературные вообще) образы всегда являются как бы исполнением скрытых, вытесненных желаний автора. В большинстве случаев, — другого, реального исполнения, эти желания уже не требуют: поэт от вытесненного стремления «отделывается стихами», по выражению Пушкина. Однако, в — тех случаях, когда стремление это очень сильно, «отделаться стихами» нельзя: стихи не уничтожают, но усиливают его. Образ, созданный в порядке литературного творчества, начинает как бы жить самостоятельной жизнью и стремится воплотиться, стать подлинной действительностью. При большой направленности сознания (или бессознательного) в данную сторону, поэт нередко осуществляет в жизни то, о чем ему прежде довелось написать в стихах; стихотворный образ вылетает ив книги и облекает плотью и кровью. Когда сопоставляешь «висельные, конченные безнадежные стихи»[3] Есенина с фактом его смерти, невольно напрашивается вопрос: не является ли в конце концов самоубийство Есенина — воплощением образа, им самим созданного? По всей вероятности, на этот вопрос правильнее всего дать положительный ответ. Но с полной и окончательной уверенностью может разгадать эту тайну психоаналитик или психиатр, а не литературный критик. Мы поставили этот вопрос и надеемся, что в настоящей статье будущий исследователь найдет некоторый материал для ответа. В наши же задачи входит проследить развитие в плоскости литературной тех образов, которые впоследствии так или иначе были повторены действительностью. Отчасти это уже сделано в начале статьи. Обратимся теперь к самому показательному в этом смысле произведению Есенина. Мы говорим о поэме «Чорный Человек», помещенной в первой книге журнала «Новый Мир» за 1926 год.
«Чорный Человек» — поэма о бреде, галлюцинациях — словом, о душевной болезни и, если хотите, — поэма о бедой горячке.
Так, уже с первых строк начинается бред. В самом деле разве не бредовой образ — «мозги, осыпающиеся от алкоголя, как сентябрьская роща»? Образ в достаточной мере сложен и в тоже время он как-то ужасающе прост: с одной стороны — сравнение по очень отдаленному, в конце концов, даже примышляемому, сходству; с другой стороны — почти видимость, почти ощутимость дряблого, как лист осенний, сыплющегося в бездну мозга.
Может быть именно благодаря всему этому, с первых же строк поэмы читатель уверен: это не просто литература, это — что-то неимоверно близкое к жизни самого поэта, это, может быть — дневник.
Вся буйная и безумная жизнь Есенина ярко рисуется в строках поэмы:
Но эти «мысли и планы» не осуществляются, высокая и прекрасная жизнь остается только в области мечтаний, а на самом деле
И тут же — попытки какого-то печального самооправдания:
«Авантюрист» — так характеризует поэт самого себя. В этой характеристике звучит большая горечь: ему так хотелось бы, вместо циничной холодности авантюриста, найти в себе силы на искреннее, непосредственное чувство. Он пытается искать «спасения» в любви. Некоторое время ему кажется, что спасенье найдено; в «Москве Кабацкой» еще проблескивало:
Но это — обольщение, и долго оно существовать не может. Ко времени написания «Чорного Человека» у поэта создается хронически-отрицательное отношение к любви. Оно чрезвычайно ярко выразилось в следующих, например, строчках:
И больше — ничего. Любовь, в которой он пытался найти спасенье, оказалось только «чувственной вьюгой», «чувственной дрожью» (Сравни «Москва Кабацкая») и поэтому не спасительной, но гибельной.
Женщины оказались «легкодумными, лживыми и пустыми». («Чорный Человек»). Вообще из последних стихов Есенина видно, что он не хочет любви и боится ее. Кажется, кроме призрака чорного человека, его преследовал призрак некой чорной женщины, которая была ему не менее страшна.
И все на земле ему было страшно и противно под конец жизни.
Прежде он воспевал восхищенно «Русь», «Страну родную», а иногда (хоть и неудачно), «Страну Советскую». Теперь и родина ему опротивела:
Так Есенин разочаровался решительно во всем — и сам наметил своей конечной целью — самоуничтожение.
Которая и показана в «Чорном Человеке»:
(Чорный монах, читающий над усопшим — типичная галлюцинация при белой горячке).
«Чорный Человек», как произведение литературное, страдает целым рядом промахов и недостатков. О них мы поговорим ниже. Но приходится признать, что некоторая убедительная правдивость в поэме наличествует — не потому ли, что призрачный образ Чорного человека для Есенина был последней и непревзойденной реальностью?
Безумие, бред, с которого начинается поэма — уже во второй строфе разрастается до пределов полной галлюцинации:
3
A. Воронский — «Литературные типы»