Страница 22 из 42
Грязные под знаменами Димитрия славно поспешествовали в Московском походе. Отец и два его сына геройски воевали на Десне под Трубчевском. В медвежьих шубах навыворот для острастки, с саблями наголо скакали на правое крыло Борисова войско. Рубили, секли, получали раны. Севастьяну порезали лицо, теперь его с Исидором стало не спутать. Матвей, опрокинутый пикою, отшиб бок и по сей день прихрамывал. Димитрий не промахнул усердных вояк. После воцарения повесил на грудь семье золотые медали со своим профилем.
В Москве Грязные укрепились в первых рядах Димитриевых приверженцев. Они, как и другие русские, отодвинулись иноземцами, когда после брожения в стрелецких рядах царь передал ближнюю охрану ливонцам, шотландцам и французам. Петр Басманов организовал собственную дружину, и Грязные к нему примкнули. У Басманова были одни русские, все верные Димитрию.
Марина приехала с Ханкой. Грязные возобновили ухаживания за продувной служанкой. Севастьян показывал Ханке войсковые упражнения, рубил на лету подброшенные ветви саблей. Исидор привозил поздние подснежники и ранний сиреневый цвет. Матвей поступил основательнее. Он вывез Ханку на кладбище представить могилу усопшей жены. По замененному кресту, Матвей понял: в могиле перемена. Не смутившись, он повез Ханку (та сидела в возке, Матвей управлял вожжами) к усыпальнице дяди Якова. Насыпь Ефросиньи Степановны оказалась по правую руку от его вымытого дождями да снегом деревянного оклада. Знамо, некто из сердобольной родни уложил тела любящих подле.
Матвей клялся Ханке: раз он вдов, он может жениться. Ханка смеялась над ним: не в том вопрос и торопилась к Марине.
Разгневанный, что изменницу жену перезахоронили рядом с согрешившим с ней дядей, Матвей допрашивал родню. Многие из Грязных перемерли, иные рассеялись. В силе пребывал только брат - Тимофей Грязной, тоже присягнувший Димитрию. Тимофею было не до того, как Ефросинья оказалась подле Якова.
Грозные дворцовые события заглушали частные истории. Казалось, сама русская земля притихла в ожидании надвигавшегося урагана. Над Москвой витало предчувствие посла Власьева: свадьба Димитрия с Мариной добром не кончится.
5
Юрий Мнишек самовольно одарил приближенных дочери польскими придворными титулами, как если бы она была королева, а не царская невеста. И вот ее гофмейстер Стадницкий, ощущая колеблющуюся под туфельками невесты русскую землю, на царском приеме, устроенном 3 мая в Кремлевской Золотой палате для Сигизмундовых послов и других знатных ляхов, предварил королевскую поздравительную грамоту такими словами:
- Великий князь Димитрий, если кто из недоброжелателей удивится твоему союзу с Домом Мнишека, первого из вельмож королевских, то пусть заглянет в историю государства Московского: прадед твой был женат на дочери Витовта, а дед – на Глинской, и Россия жаловалась ли на соединение царской крови с литовскою?.. Сим браком утверждаешь ты дружескую связь между двумя народами, которые сходствуют в языке и обычаях, равны в силе и доблести, но доныне не ведали мира искреннего и своею закоснелою враждою тешили неверных. Ныне Речь Посполитая и Московия готовы действовать сообща против ненавистного Полумесяца. Да будет слава твоя подобна солнцу, воссиявшему в странах севера!
Речь Стадницкого произвела впечатление обратное им желаемому. Бояре, дравшие друг другу волосья за места, прекрасно ориентировались в генеалогии. Ни Шуйским, ни Мстиславским, ни иным бы Рюриковичам не следовало внушать про прадеда, женатого на дочери Витовта – Иоанн III Великий (Грозный) был женат первый раз на Марии Борисовне, дочери тверского великого князя Бориса Александровне, второй раз на гречанке, племяннице последнего византийского императора – Софье Палеолог. То ли гофмейстер умышленно оскорбляя русскую гордость, то ли по темноте ли своей, спутал первую жену Иоанна III Великого, или тоже - Грозного, с сестрой Витовта Марией, бывшей замужем за тверским князем Иваном Михайловичем. А не толкует ли поляк про Марию Дмитриевну, дочь Дмитрия Донского, отданную замуж за литовского князя Лугвения - Симеона Ольгердовича? Что касаемо Глинской, ей может быть бы польстило быть не татарских, а литовских кровей, раз вместе с ней из Литвы родня прибыла. Пассаж Стадницкого оказался не рассчитанным на подготовленную публику. В палате шумели, перебирая родословные.
Багровый, сидел на троне Димитрий. Он взял через Афанасия Власьева польскую грамоту и пытался читать, ничего не видя, ослепший от гнева. Петр Басманов от трона бежал к Власьеву. Тот переводил Стадницкому:
- Отчего же послание сие какому-то князю Димитрию? Почему не монарху российскому, Цезарю?
Стадницкий не нашелся, что без обиды московитам ответить. Стоял с опущенными руками. Тогда пан Олесницкий взял у него грамоту и воскликнул, глядя на Димитрия:
- Принимаю с благоговением, но что делается? Оскорбление беспримерное для короля, для всех именитых панов, стоящих здесь перед тобою, для всего нашего отечества, где мы еще недавно видели тебя, осыпаемого ласками и благодеяниями! Ты с презрением отвергаешь письмо его величества на сем троне, где сидишь по милости Божьей, государя моего и народа польского!
Что поднялось после этих слов среди московских бояр и духовенства, пером не описать. Самые верные сподвижники Димитрия, Басманов и другие, и те были задеты.
Димитрий затаил гнев. Велев стряпчим снять с себя царский венец, он спустился с пьедестала встречь схватившимся полякам и боярам:
- Необыкновенное, неслыханное дело, чтобы венценосцы, сидя на престоле, спорили с иноземными послами. Но ваш король упрямством выводит меня из терпения. Ему неоднократно нами изъяснялось и доказывалось, что я не только князь, не только господарь и царь, но и величайший император в своих неизмеримых владениях. Сей титул дан мне Богом, и не есть одно пустое слово, как титулы иных королей. Ни ассирийские, ни мидийские, ниже римские цезари не имели действительного права так именоваться. Могу ли быть доволен названием князя и господаря, когда мне служат не только господари и князья, но и цари? Не вижу себе равного в странах полуночных… Надо мною один Бог. И не все ли монархи европейские называют меня императором?.. Скажу Власьеву принести грамоты, поздравляющие меня со счастливым воцарением. Желаете? Для чего же исключительно польский монарх того не хочет? Чем оскорбили мы Сигизмунда? Пан Олесницкий, спрашиваю тебя: мог ли бы ты принять на свое имя письмо, где бы в его надписи не было бы означено твое шляхетское достоинство?.. Сигизмунд имел во мне друга и брата, какого еще не имела Польская республика, теперь вижу в нем своего зложелателя.
Речь ошеломляющая для гордых поляков, в частных разговорах всегда полагавших Димитрия не истинным царем, но везучим жохом. Забыв, сколько спасительных верст отделяет его от Варшавы и Кракова, сколь невелико число поляков и литвы, готовых взяться за мечи в его защиту, Олесницкий выступил с жаром Муция Сцеволы перед Карфагенским сенатом. Он упрекал Димитрия в восточном коварстве, забвении королевских милостей. Настаивал, готовый, коли потребуется, сжечь на пламени длань, сложить на московской плахе рыцарскую голову: неблагодарный Димитрий не имеет права на титул более указанного. И так много дали.
Неблагодарный человек полагал себя правым. Он никогда ничего не получал от короля напрямую. Ему дела не было до тестиных кредитов, коему он, Димитрий, отправил сорока пудов золота, а все не хватало! Мнишек то кривился, то сморкался в течение всего публичного препирательства: как бы дело не выгорело! Лишь вчера он опять выторговал сто тысяч золотых для уплаты неких долгов. Опять же за поездку и содержание дочери в Вознесенском монастыре, постой да ночлег в три дня Юрий выдоил с царя миллион. Щедрый влюбленный преподнес нареченной шкатулку, оцениваемую в пятьдесят тысяч.