Страница 20 из 49
Но Славка так расстроен, что уже не хочет открывать, как называется его произведение. Даже глаз не поднимает.
— Слава, но ведь все же придумали названия для своих рисунков, теперь твой черед.
Пока Славка сидит надувшись, другие дети, рассмотрев его рисунок, начинают подсказывать, упражняясь в остроумии друг перед другом:
— А это, Зоя Михайловна, Саночкин нарисовал стадион… кверху ногами!
— А там флаг висит, на котором написано «спорт». Только флаг перевернулся.
— Не! Это два реактивных истребителя по небу летят… вж-ж-ж-ж, у них такой сзади белый след! Точно! Я сам видел.
Больше всех веселится Мишка:
— Я знаю, я знаю… это он с самолета свалился… Вверх тормашками! Щас шлепнется! А парашют бабушка забыла дать ему в полет!
Это замечание особенно развеселило всех. Пришлось даже Зое Михайловне захлопать в ладоши, чтобы все уселись на места и замолчали.
— Так, ну что ж, Саночкин. Вот видишь, когда автор не говорит о своем произведении ни слова, тогда раздается такая критика… Так, дети! Все! Успокоились, — снова пришлось ей прикрикнуть, чтобы подавить новый взрыв ехидства. — Ладно, кидать, мне придется самой угадывать, что ты хотел сказать, Саночкин, своим рисунком…
И тут немой до этого Славка впервые открыл рот:
— Ничего я никому не хотел сказать…
Нам неизвестно, как отреагировала бы учительница на это, честно признаемся, не очень вежливое замечание, но в этот момент раздался спасительный для Славки звонок. Зоя Михайловна великодушно отпустила всех на перерыв.
Мальчишки и девчонки бросаются из класса, как во время воздушной тревоги — перемена-то ведь всегда короче, чем урок, поэтому дорога каждая минутка. Один Славка на этот раз не разделяет всеобщего веселья — он как сидел, так и сидит, уткнувшись носом в парту. Когда в классе никого не осталось, Зоя Михайловна подняла голову и с удивлением обнаружила ученика:
— Слава, ты не должен обижаться на своих товарищей, — оторвалась она от стопки тетрадок. — У тебя вовсе не плохой рисунок, только ты нарисовал то, что тебе захотелось, вот мы и не поняли… неужели ты не слышал задание? Я же просила нарисовать, как вы провели свои самые первые в жизни каникулы — осенние. Все дети попытались изобразить то, что им запомнилось больше всего, а ты, Саночкин, выдумал какую-то зиму, которая еще даже не наступила.
Зоя Михайловна как бы в доказательство своих слов кивнула на окно. Капельки дождя дружно стекали по стеклу — они единогласно подтверждали правоту учительницы, дескать, какая еще зима — не знаем никакой зимы.
Промелькнула и канула в прошлое еще одна драгоценная минута переменки. Зоя Михайловна подвела неутешительный итог:
— Ты попытался нарисовать то, чего не было на самом деле, вот в чем твоя беда. Ну можно быть таким фантазером, Саночкин?
Славка молчал.
Он нахохлился, как воробей после дождичка, он уже мало что понимал в происходящем. Ну вот кто объяснит человеку, как устроен этот непонятный мир? Как-то шиворот-навыворот он устроен, думал Славка. Вчера у человека никак не получались горка и снег, да еще, когда этот Гвоздь убрался, на бумаге сами собой нарисовались две огромные собаки, а сегодня, наоборот, все так замечательно получилось, но это, оказывается, никому не нужно, да еще все посмеялись над человеком. Никто даже не спросил о его осенних каникулах. А что в них было интересного? Бабушка работала день и ночь, а он сидел у окна и ждал ее длинными вечерами. А как это нарисовать? Труднее, чем белую горку на белом листе белым карандашом. Вот он и нарисовал самое лучшее из того, что знал в этой жизни. Только это опять оказалась, как скапала Зоя Михайловна, всего лишь фантазия.
Зоя Михайловна вновь оторвалась от тетрадок, перед ней была все та же живописная картина: два удивленных глаза над партой, они распахнулись так широко, что заслонили собой первоклассника.
Через закрытую дверь в класс долетали веселые звуки школьного озорства, а в окно бился мокрый ветер. Славка Саночкин сидел между этих звуков, слева — ветер, справа — скачущие за стенкой классной комнаты Эля, Мишка, Сашка, а ему почему-то не хотелось ни на переменку, ни на улицу, он и сам не знал, куда ему хотелось.
Глава 16. До Нового года осталось ровно тридцать дней! А снега все нет и нет. Как раз именно в этот день Славка узнал, что за некоторые победы не награждают медалями, не вручают кубки и даже грамоты могут не дать. Но от этого эти победы не становятся меньше
В обсерватории тем временем события развивались своим чередом. Правда, в тревожном направлении.
Наши знакомые — непризнанные гении Гогов с Магогиным — сидели на столе, свесив ноги, хотя каждый первоклассник знает, что так сидеть некрасиво. Шаровидный Магогин еще вдобавок болтал своими короткими ногами, как неизвестно кто. Он и заговорил первым:
— Ну что, аллергик, пойдем к профессору назад проситься.
Палкообразный Гогов встрепенулся:
— А будешь обзываться, так сам и иди к Телескопу. Аллергия, между прочим, наблюдается у многих людей, и не обязательно об этом напоминать. Я же не напоминаю тебе, что ты обжора.
— Сам ты… — огрызнулся Магогин, но тут вспомнил, что он и в самом деле давно ничего не ел. Уже минут пять, не меньше. Пошарил в карманах в поисках чего-нибудь съестного, нашел пирожок и, откусив большой кусок, спокойно произнес: — Не-е. Один я не пойду, он меня выгонит.
— И меня, — вздохнул Гогов.
Возникла некоторая пауза. Гогов достал зубочистку и начал некрасиво ковыряться в зубах. А Магогин в своих необъятных карманах раздобыл еще один круглый пончик и, снова не предложив товарищу, начал единолично уписывать его за обе щеки.
— Зима, — уныло проговорил он с набитым ртом.
— Вот именно. Дождь скоро закончится… и все, конец радостям. Высунется отовсюду светило наше родимое. Недаром живем в Солнечной системе. Вот угораздило. Везет некоторым гуманоидам — обитают себе вокруг Черных Карликов. Там никакого тебе солнца на небе, круглый год зима.
— А лучше всех устроились, которые возле потухших звезд… — поддержал разговор Магогин.
У братьев-астрономов испортилось и без того мрачное настроение.
— А когда еще снег кругом — так я особенно ненавижу: куда ни глянешь, везде солнце отражается. — С этими словами Гогов протер свои черные очки.
— Да уж. Наступят морозы, и все — пиши пропало. Закаляться придется. А лично я этого с детства терпеть не могу. Да еще простуды и гриппы сразу же — здра-авствуйте, я ваша тетя! Тут как тут. Надо что-то срочно делать.
— О! А давай скажем Телескопу, что мы дождь вызывать будем не в пустыне, чтобы не утонули эти его ненаглядные верблюды и черепахи…
— И ежики! — Магогина даже передернуло: он скривился и язык высунул — так ему почему-то не нравились безобидные ежики.
— Во, и эти тоже… Скажем ему, что мы над морем дождь устроим. Там все равно мокро.
— Ты что?! — постучал толстяк себя по лбу недоеденным пончиком.
— А что?
— А куда мы излучатель дождя поставим? На спасательный плотик? Там же вода кругом! Соображать надо!
— Да уж, — сник Гогов.
У братьев-астрономов наступала в жизни черная полоса. То есть, если быть точным, она уже наступила. С самого утра. Знаете почему? А потому что в этот день по бабушкиному календарю началась зима! Первое декабря. А для Гогова с Магогиным это число всегда было личной трагедией вселенского масштаба. Накануне они даже просились у Эдуарда Ильича посмотреть в главный телескоп, хотели проверить по звездам — может, в летоисчисление закралась ошибка, надеялись, что их ненаглядный ноябрь еще немножко продлится, но профессор был с ними строг, сказал, что, дескать, не позволит занимать научный инструмент всякой глупой ерундистикой. Так что прощай, любимая осень. Правда, нынешняя осень, к их удовольствию, не спешила помахать ручкой, она все еще беззастенчиво хозяйничала во всем городе, а ведь ее срок истек не только по бабушкиному календарю, но и по всем календарям на свете. Однако ж все остальные люди во всем мире в основном конечно же радовались первому зимнему дню.