Везучий Борька

Мы с ним бегали, бегали и устали. Я лёг, раскинул руки-ноги, а Чарлик положил мне на грудь свою вислоухую чёрную морду. Из раскрытой пасти болтался длинный язык, и Чарлик горячо дышал мне прямо в лицо. Я лежал и чувствовал рукой, как под курчавой шерстью Чарлика весело бьётся его собачье сердце.

Дома тётя Галя спросила:

— Где вы так долго пропадали? Почему я вас не видела в окно?..

— Мы были на другой стороне дома. Сидели на лавочке, — соврал я.

Тётя Галя строго посмотрела на меня.

— А почему ты такой растрёпанный?

— Это… Это от ветра.

— По глазам вижу, что говоришь неправду. Ты ещё, оказывается, и лгунишка?.. Иди мой руки и приводи себя в порядок.

А Чарлика было не узнать. Он сидел на резиновом коврике у дверей и виновато, будто просил прощения, заглядывал в лицо тёте Гале.

Тётя Галя вытерла ему лапы тряпкой. После этого он сам пошёл в ванную. Там ему вымыли лапы с мылом.

— Теперь на место, безобразник, — сказала Чарлику тётя Галя.

После обеда тётя Галя отправила меня спать.

Я лежал на широком диване под красивым толстым одеялом и не спал. У меня под головой была такая большая мягкая подушка, а я думал, что лучше бы сейчас лежать с Чарликом на его подстилке. Только разве тётя Галя разрешит?

Мне совсем не хотелось спать. Я представлял себе, как папа с мамой убирают в совхозе картошку. Папа шутит или поёт во всё горло свою любимую песню про молодого парня, как он «загулял, загулял в красной рубашоночке хорошенький такой». И всем вокруг весело. Все смеются и подпевают.

Я лежал очень долго. Пока не зазвенел тёти Галин хрустальный будильник.

Потом мы пили кисель. Потом тётя Галя усадила меня за стол и принесла три толстых альбома с фотографиями. Чтобы я рассматривал. На всех фотографиях сидели и стояли совсем незнакомые мне взрослые люди. Они думали о чём-то важном, а мне казалось, что они хотят спросить: «А ты руки вымыл?..»

Вечером пришёл с работы Виктор Георгиевич, муж тёти Гали. Он закрыл за собой дверь на ключ и шумно втянул носом воздух. Будто расчувствовал какой-то нехороший запах.

— Здорово, гость, — сказал он мне. — Ты чего ж это?.. Тапочки свои из дома не привёз?

И тут я увидел, что стою в кедах на таком полу. Он блестел, как каток.

Я прямо растерялся.

— Забыл, — говорю.

— А ты в шахматы играешь?

— Нет ещё…

— Что ж это?.. Твой отец, выходит, совершенно тобой не занимается.

Я не знал, что сказать, и поэтому промолчал.

После ужина Виктор Георгиевич сел смотреть телевизор.

Передавали программу «Время». Показывали, как люди на тракторах убирали с поля пшеницу. Её побило градом, а люди, прямо ночью, изо всех сил старались, чтобы пшеница не погибла. Потому что пшеница — это хлеб.

Виктор Георгиевич обернулся, увидел меня.

— И ты здесь?.. Эта передача не детская, — он достал из шкафчика бумагу и карандаш. — На вот. Иди в другую комнату, сядь и рисуй.

Мне совсем не хотелось рисовать. Да я и не умею. Но я взял бумагу и пошёл в другую комнату.

Нарисовал большой круг и стал попадать в него карандашом, будто у меня в руках острое старинное копьё и я учусь попадать в цель.

— Виктор, смотри, что он делает?! — испуганно сказала тётя Галя.

Вошёл Виктор Георгиевич. Он посмотрел, покачал головой.

— Только стол портит, — сказал и ушёл к телевизору.

На другой день тётя Галя не отпустила меня с Чарликом. Она сама вывела нас обоих гулять. И мы ходили от столба до столба.

Чарлик даже хвостом не вилял, а только иногда незаметно лизал мою руку. Я тоже незаметно трепал его за шею. Мол, ничего не поделаешь, Чарлик…

Тёте Гале надо было выбить пыль из большого ковра. Мы вытащили его на улицу. И тут я обрадовался. Ведь на таком ковре кувыркаться, — наверно, одно удовольствие. Только тётя Галя не разрешила. Сначала потому, что он пыльный, а потом — потому что он чистый.

А время так волочилось, так волочилось.

Я и за обедом думал: почему оно так долго тянется? И когда тётя Галя отправила меня на дневной сон, я и под одеялом всё думал про это. Ведь когда мы с Борькой, Вадиком и Толькой однажды нашли огромную лужищу и все бороздили её ногами в резиновых сапогах, то целый день проскочил за одну минуту.

Прямо чудо какое-то случилось тогда.

Хорошо, что я про всё это думал. Потому что так ещё можно было терпеть и ждать, когда зазвенит будильник.

Кончился мой дневной сон, и тётя Галя напоила меня горячим чаем с печеньем. Я сказал спасибо два раза. Потому что чай был вкусный, душистый. И потому что я не такой уж и невоспитанный…

— А теперь, — тётя Галя села рядом со мной, — расскажи мне, как вы дома питаетесь?

— Хорошо питаемся, — говорю.

— Что же мама вам готовит?

Я, как назло, ничего не мог вспомнить, кроме супа, картошки, макарон и котлет.

— Суп, — говорю.

— А суп с чем?

— С приправой.

— Да-а… — задумчиво протянула тётя Галя.

Мы долго сидели и молчали. И вдруг — сам не знаю почему — я взял табуретку с тремя ножками и пошёл в коридор.

— Ты чего же ушёл? — спросила тётя Галя.

— Я тут побуду. Мама с папой уже скоро придут за мной.

— Ну-у… Ещё ждать и ждать. Не сиди в прихожей, иди в комнату.

— Спасибо, тётя Галя. Мне хорошо тут. И Чарлик рядом.

Сквозь стеклянную дверь кухни я смотрел в окно на улицу.

Там, наконец постепенно начинало темнеть. «Эх, скорей бы фонари зажглись», — думал я.

Вот и фонари зажглись. Уже и Виктор Георгиевич пришёл с работы. А за дверью всё раздавались шаги. То быстрые, то медленные. Если кто-нибудь там на лестнице останавливался, я весь прислушивался: ну, сейчас нажмут звонок. Хорошо, что он у них громкий.

И когда он зазвенел, я от неожиданности чуть не свалился с табуретки. Я даже не сразу сообразил, что звонят, что надо скорее открывать дверь.

И вот тётя Галя открыла сама. И я увидел моего папу. В мятых, перепачканных брюках. А рядом с ним — маму.

Тут я очнулся. Я бросился к папе, он подхватил меня на руки, и я уткнулся своим носом в его колючую щёку. От этой щеки пахло вольным воздухом, папиросным дымком и ещё чем-то, совсем не домашним.

— Я так вас ждал… так ждал… — сказал я папиной щеке.

— Ой, как соскучился! А что говорил? «Останусь у тёти Гали навечно…» — рассмеялась мама.

— Так соскучился, что полдня просидел в прихожей, — сказала тётя Галя. — Я уж боялась: не простыл бы. Всё-таки от дверей дует.

Мы втроём спускались но лестнице. И вдруг я вспомнил, что не попрощался с Чарликом! Со всеми попрощался, а с ним — нет!

Я бросился назад.

Виктор Георгиевич открыл мне, я подбежал к Чарлику, схватил его за мягкие тряпичные уши и поцеловал в чёрный мокрый нос. Чарлик взвизгнул, рванулся за мной, но тётя Галя строго сказала:

— Место, Чарлик! Место!..

И вот мы в трамвае. Едем домой.

— Что-то не очень-то весёлый возвращаешься ты из гостей, — сказал папа. — Поиграл хоть с Чарликом?

— Совсем немножко, — говорю.

— Кажется, я догадываюсь, в чём дело…

— Мне Чарлика жалко, — говорю. — Ему у тёти Гали тоже не очень-то весело.

— Да-а… — сказал папа. — Промашку дали. Прости уж, Вовка… В следующий раз возьмём тебя с собой. Обязательно возьмём. Будешь ночевать с нами в душистом сене. Прямо под луной и под яркими звёздами… Это я тебе обещаю.

ИМПЕРАТОРСКАЯ СОБАКА

Рассказы

Разноцветные «Волги»

Вадик ввалился в дверь, будто за ним гнались двое с автоматами.