Те, кто внизу

Однако на следующий день, когда повстанцы отправились разыскивать лошадей для нового похода, Деметрио подозвал Луиса Сервантеса и сказал:

– Вы впрямь собираетесь с нами, барчук? Но вы же совсем из другого теста, и, по чести говоря, я в толк не возьму, как вам может нравиться такая жизнь. Вы, верно, думаете, что мы здесь ради собственного удовольствия? Конечно, – к чему зря отрицать? – кое-кому нравится шум: но суть не в этом. Садитесь, барчук, садитесь. Я вам одну историю расскажу. Знаете, почему я взялся за оружие? До революции у меня даже собственная земля была, и, не сцепись я с доном Монако, касиком из Мойяуа, я бы сейчас возле волов крутился, чтобы поскорее запрячь их и в поле отправиться… Панкрасио, подай-ка нам пару бутылочек пива – одну для меня, а другую – для сеньора барчука. С вашего позволения, брат милосердия… Пивцо-то уж не повредит, верно?

ХIII

– Родом я из Лимона, ранчо это в двух шагах от Мойяуа, прямо в каньоне реки Хучипилы. Был у меня свои дом, коровы, клочок пахотной земли – чего еще желать? Надо вам сказать, сеньор, у нас, ранчеро, есть привычка раз в неделю спускаться в селение. Отстоит человек мессу, послушает проповедь, затем идет себе на рынок за луком, помидорами и прочим, что нужно. Заглянет с приятелями в кабачок Лопеса-Старожила, перекусит, пропустит рюмочку. Иной раз разохотится и начнет хлопать стопочки одну из другой. Хмель ударит в голову, а человеку одно удовольствие: смеется, кричит, поет, коль охота есть. И все прекрасно, потому как вреда от этого никому. И вдруг к вам начинают привязываться: полицейский торчит под дверями и ухо к ним прижимает, а комиссару или его помощничкам взбредет в голову лишить вас удовольствия… Ну уж тут, извините: в жилах-то кровь, а не вода, и душа у вас есть. Приходите в ярость, поднимаетесь и выкладываете им начистоту, что вы о них думаете! Если они образумятся, слава богу! Опять тишь да гладь, вас оставляют в покое, и делу конец. Но случается иногда, что они начинают брать за горло и руки распускать. Однако ведь и наш брат не робкого десятка. Человеку может не понравиться, что его шпыняют. Вот тут, сеньор, и хватаешься за нож, а то и за пистолет. А потом в горы, и мыкайся там, пока о покойничке не забудут.

Вот какие дела. Но вы спросите: а что же с доном Монако случилось? Да сущие пустяки. С другими не такое бывало. Даже до поножовщины дело не дошло. Просто я плюнул ему в бороду, чтобы не в свое дело не лез, и весь сказ. Но только вот из-за этого и пришлось мне идти воевать с федералистами. Вы, должно быть, знаете столичные слухи про то, как убили сеньора Мадеро[31] и еще одного – не то Феликса, не то Фелипе Диаса[32]. Так вот, этот самый дон Монико собственной персоной отправился в Сакатекас за конвоем, чтобы арестовать меня. Он наболтал там, будто я за Мадеро и собираюсь поднять бунт. Но мир не без добрых людей, меня вовремя предупредили, и, когда федералисты явились в Лимон, Масиаса и след простыл. Потом ко мне примкнул кум Анастасио: он кого-то вроде убил; затем Панкрасио, Перепел, другие друзья и знакомые. Мало-помалу народу понабралось, и сами видите – деремся, как можем.

– Командир, – помолчав и подумав, начал Луис Сервантес, – вам уже известно, что неподалеку отсюда, в Хучипиле, стоят люди Натеры. Хорошо бы нам присоединиться к нему до того, как возьмут Сакатекас. Мы явимся к генералу…

– Не но сердцу мне это. Не люблю я под началом ходить.

– Здесь, в горах, с кучкой ваших людей вы так и останетесь незначительной фигурой. Революция неизбежно победит. Но как только она закончится, вам скажут то же, что сказал Мадеро всем, помогавшим ему: «Большое спасибо, друзья; теперь разъезжайтесь по домам».

– А я сам хочу, чтобы меня оставили в покое и не препятствовали вернуться домой.

– Об этом и речь. Но я еще не кончил. Вам скажут: «Постоянно подвергая свою жизнь опасности, постоянно рискуя оставить своих жен вдовами и детей сиротами, прозябающими в нищете, вы добыли мне пост президента республики, вы привели меня к моей цели. Теперь снова беритесь за кирку и лопату, опять живите в вечной нужде, а мы, те, что наверху, будем грести миллионы».

Деметрио тряхнул головой, улыбнулся и почесал затылок.

– Святая правда, Луисито! Истинная правда! – поддакнул цирюльник Венансио.

– Я уже сказал, – продолжал Луис Сервантес, – кончится революция, кончится все. А ведь жаль – загублено столько жизней, осталось столько вдов и сирот, пролито столько крови! И ради чего? Ради того, чтобы разбогатела кучка мошенников и все было по-старому, а то и хуже прежнего. Вы – человек бескорыстный н твердите: «Я хочу вернуться на свою землю». Но разве справедливо лишать вашу жену и детей богатства, которое само провидение дает вам в руки? Разве справедливо оставить родину беспомощной в грозный час, когда она особенно нуждается в своих скромных, но самоотверженных сынах, чей долг – спасти ее и не отдавать вновь во власть касикам, вечным ее притеснителям и палачам? Нет, не к лицу человеку забывать о самом святом, что есть в мире, – о семье и родине!

Масиас улыбнулся, глаза его заблестели.

– Значит, нам есть расчет примкнуть к Натере, барчук?

– Не только расчет, – убежденно воскликнул Венансио. – Это наш долг, Деметрио.

– Командир, – продолжал Сервантес, – с тех пор, как я Узнал вас, вы пришлись мне по душе, и с каждым днем я люблю вас все больше, ибо знаю вам цену. Позвольте же быть с вами совершенно откровенным. До сих пор вы не поняли своего подлинного высокого и благородного призвания. Вы человек скромный, чуждый честолюбия, и не желаете замечать той важнейшей роли, которая выпадает да вашу долю в этой революции. Вы говорите, что ушли в горы из-за дона Монако, местного касика. Неправда! Вы восстали против власти всех касиков, разоряющих наш народ. Все мы – капли великого социального потока, который возвеличит нашу отчизну. Мы – орудие самой судьбы, орудие, с помощью которого она заявит о священных правах народа. Мы боремся не за свержение одного презренного убийцы, а против тирании как таковой. А это значит бороться за принципы; это значит исповедовать высокие идеалы. За это борются Вилья, Натера, Карранса; за это сражаемся и мы.

– Правильно! Я сам думаю точно так же, – восхищенно поддержал Венансио.

– Панкрасио, дай-ка нам еще по бутылочке нива…

XIV

– Знал бы ты, кум Анастасио, как барчук все складно объясняет, – сказал Деметрио, у которого из головы не выходило то, что он смог понять утром из слов Луиса Сервантеса.

– Я его речи уже слышал, – ответил Анастасио. – Конечно, кто умеет читать да писать, тот во всем хорошо разбирается. Одного никак не могу взять в толк: как это вы, кум, предстанете перед сеньором Натерой, когда у вас так мало людей.

– Ну, это дело поправимое! Отныне мы начнем действовать иначе. Говорят, Криспин Роблес заходит в селения, забирает подчистую все оружие и лошадей, выпускает из тюрем арестантов и не успевает оглянуться, как людей у него больше чем достаточно. Сказать по правде, кум Анастасио, здорово мы наглупили. Хочешь верь, хочешь нет, а этот барчук объявился здесь, чтобы нам мозги вправить.

– Вот что значит уметь читать и писать!…

Оба печально вздохнули.

В хижину с кучей народу ввалился Луис Сервантес, – узнать, когда же поход.

– Выступаем завтра, – решительно ответил Деметрио.

Перепел предложил пригласить на прощанье музыкантов из соседнего селения и устроить танцы. Предложение привело всех в восторг.

– Уходим! – с тоской воскликнул Панкрасио. – Я уйду не один. Ну, у. меня тут зазноба, я ее с собой прихвачу.

Деметрио признался, что и он с превеликим удовольствием взял бы с собой одну красотку, только ему страсть не хочется, чтобы их здесь потом поминали лихом, как федералистов.

– Разлука будет недолгой. Вернемся – все уладится, – негромко вставил Луне Сервантес.

31

Мадеро Франсиско Индалесио (1873 – 1913) – вождь либералов, возглавивший первый этап буржуазно-демократической революции в Мексике, с 1911 года президент республики; убит сторонниками Уэрты в 1913 году.

32

Диас Фелппе.– Имеется в виду генерал Фелнкс Диас, племянник диктатора Порфприо Диаса, начальник полиции.