Павленков

Так как на предыдущее заявление Флорентий Федорович ответа не получил, он здесь почти что дословно повторяет те аргументы, которые вытекали из практики выпуска других биографий.

«…Сошлюсь на все биографии, издаваемые мною с разрешения петербургского комитета, — пишет Павленков. — Авторы их, представляющие свои рукописи в комитет, не выставляют на них: “Жизнь замечательных людей” (биографическая библиотека Ф. Павленкова), ибо не знают, приняты ли будут мною их рукописи или нет, и не придется ли им обращаться к другим издателям. Тем не менее, подчеркнутые мною слова всегда являются на заглавных листах и обложках издаваемых мною биографий (которых вышло уже 120) и никогда ни один петербургский цензор не позволял себе задерживать из-за этого книг, ибо такой задержкой он сам нарушил бы законы о печати, а именно 68 статью цензурного устава».

При своем заявлении Флорентий Федорович прилагает чистый экземпляр брошюры и просит исполнить свою законную просьбу: вычеркнуть все места, какие представляются неугодными, чтобы тем самым московский комитет ясно заявил свою позицию. И добавляет, что это понадобится ему для перенесения дела в более высокую инстанцию.

Возвратившись 13 августа в Петербург, Флорентий Федорович сообщает Р. И. Сементковскому о результатах своей поездки: «Ничего не мог сделать, но не теряю надежд». В конце концов Павленкову удалось выпустить эту книгу до конца 1893 года.

Но отстоять некоторые книги не удавалось даже такому принципиальному борцу, каким был Павленков. Так, цензура не разрешила выпустить в серии «Жизнь замечательных людей» биографию Меттерниха только на том основании, что автором ее был Д. И. Писарев. И хотя сама по себе писаревская работа не была в свое время предметом цензурных нападок, но придраться все же удалось. Книга была запрещена, поскольку входила в седьмой том собрания сочинений Писарева, подвергнутый запрету совсем за другие статьи!

28 января 1897 года начальник Главного управления по делам печати вынес приговор еще одной издаваемой Павленковым писаревской книге. «Не дозволять печатать сочинение Писарева о Меттернихе», — начертал он резолюцию на донесении цензурного комитета в отношении биографического очерка о Меттернихе. Казалось, никакой опасности не предвещалось. Цензурных претензий к очерку, включенному ранее, в 1894 году, в собрание сочинений Д. И. Писарева, которое Павленковым переиздавалось вторым изданием, не было. Следовательно, можно запускать в производство. Как только были сброшюрованы первые книги «Меттерних, его жизнь и государственная деятельность. Биографический очерк Д. И. Писарева» (с портретом Меттерниха, гравированным в Лейпциге Геданом), издатель направляет два экземпляра в соответствии с установленным положением в цензурный комитет. Там решили перестраховаться и донесли в Главное управление по делам печати буквально следующее: «Содержание этого очерка, строго говоря, нельзя назвать противным цензурным правилам. Сочувствие автора к конституционным учреждениям выражено в самой обшей, притом весьма скромной форме. Таким образом, препятствий со стороны содержания к напечатанию этого очерка не встречается».

Казалось бы, все ясно — можно разрешать печатать. Но нет. Зацепка, чтобы придраться, все-таки нашлась. «Это сочинение вошло в седьмой том сочинений Писарева, — сообщается далее в донесении цензурного комитета, — который решением Комитета Министров запрещен к обращению, хотя само по себе это сочинение не было причиной запрещения, а другие статьи. Ввиду этого и весьма широкого распространения и общедоступности по цене издаваемых Павленковым биографий, комитет затрудняется непосредственно решить вопрос о дозволении этого очерка Писарева к печати». Какое было принято решение, мы уже знаем.

В тех же случаях, когда книга биографической библиотеки являлась настоящей творческой удачей автора, когда она доходила, в конце концов, до читателя, Павленков искренне радовался. Он спешил прежде всего поздравить писателя с этим успехом, заботился о том, чтобы издание быстрее распространялось. «Многоуважаемый и дорогой Ростислав Иванович! — писал он 11 февраля 1896 года Сементковскому. — От всей души благодарю Вас за скорое окончание биографии Дидро. Жаль только, что она задержится портретом, который, как оказывается, не был заказан мною своевременно. О семи страницах не стоит даже и говорить, в особенности по отношению… к Дидро».

Когда Павленков чувствовал, что цензурные замечания придется принять, чтобы спасти саму книгу, в таких ситуациях он стремился вместе с автором внести приемлемые исправления, чтобы учесть цензорские замечания и не испортить содержания. В этом отношении характерна павленковская записка С. Н. Кривенко, подготовившему биографический очерк о М. Е. Салтыкове-Щедрине. «Не придете ли ко мне, дорогой Сергей Николаевич, сегодня часов в 8 попить чайку и поговорить о Коссовиче, который цензуровал “Салтыкова”», — пишет Павленков.

Поиск авторов и составителей книг Павленков продолжал до последних дней своей жизни. Как известно, биографию Н. А. Некрасова собирался готовить С. Н. Кривенко. Однако ему не удалось осуществить своего намерения.

25 декабря 1899 года Флорентий Федорович, уже совершенно больной, готовясь к отъезду в Ниццу, пишет письмо. Оно переполнено энергией действия и искренней радостью оттого, что застопорившийся очерк наконец-то двигается с места. Издатель словно чувствует, что времени у него осталось мало, и стремится предусмотреть все, чтобы рождение книги на сей раз свершилось. «Многоуважаемый Сергей Николаевич! Я нашел, наконец, человека, который берется написать книжку о Некрасове, — сообщает Павленков. — Это Мельшин (Якубович), находящийся в настоящее время в Петербурге. Конечно, ему помогут в указаниях на источники Н. К. Михайловский, В. Г. Короленко и др. Но я думаю, что в этом случае я имею нравственное право рассчитывать и на Вас. Вы собирали в свое время материалы по данному предмету и можете сделать, по всей вероятности, несколько ценных указаний. Очень обяжете, если сообщите мне для передачи Якубовичу и дадите ему хотя бы на некоторое время сделанные Вами записки и наброски. Все будет возвращено Вам в скрупулезной целости и полной неприкосновенности. Якубовичу, конечно, только факты, а рассуждения и выводы из них будут делаться им вполне самостоятельно».

Павленков намеревался передать это письмо через Н. А. Рубакина, просит дать ответ хотя бы на словах. Он явно торопится. «2 января рассчитываю покинуть Петербург», — добавляет он в постскриптуме.

Биографией Прудона участвовал в осуществлении павленковского начинания и известный экономист и историк того времени М. И. Турган-Барановский. В письме к Павленкову из Берлина он высказывал тревогу по поводу того, что цензура изрядно изуродовала его рукопись. «Я слышал, что цензор значительно сократил мою биографию, — пишет он, — …и в некоторых местах даже совершенно исказил смысл моих слов. Если это верно (мне говорили, что теперь в моей биографии есть места совершенно бессмысленные), то, пожалуйста, вышлите мне опять корректуру в Берлин на просмотр; мне было бы очень неприятно, если бы моя биография вышла в значительно искаженном виде. Впрочем, так как я сам не знаю, в чем заключались цензорские поправки, то я представляю Вам решить, можно ли выпускать биографию Прудона в том виде, какой она имеет теперь. Быть может, Вы могли бы задержать печатание биографии до начала ноября: моя жена приедет к тому времени в Петербург и просмотрит сама корректуру».

Перечитывая переписку Флорентия Федоровича с авторами по поводу книг серии «Жизнь замечательных людей», нетрудно уловить его нацеленность на то, чтобы читатели получали жизнеописания тех, кто своей общественной деятельностью, служением поэзии, науке несли в народные массы передовые идеи своего времени, показывали образцы борьбы за великие идеалы прогресса и социального равенства. Павленков предпринимал усилие, чтобы в серии была представлена биография Карла Маркса, он вопреки всем преградам добился, чтобы читатели получили биографии революционных демократов В. Г. Белинского, Н. А. Добролюбова, А. И. Герцена, Д. И. Писарева. Даже друзья не верили в возможность осуществления такого замысла. «Мне кажется, — писал Флорентию Федоровичу Н. К. Михайловский в самом начале работы по подготовке к выпуску биографической библиотеки, — что из заподозренных Вами Будда, Гюго, Кант, Шопенгауэр… могут пройти вполне благополучно. Герцен же и Чернышевский действительно, я думаю, безусловно, невозможны. Но, вообще говоря, дело не в биографиях, а в том, как они будут сделаны. Я боюсь, что предварительная цензура будет, угрызая слова, строчки, странички, вытравлять все цветное, хотя и не решаясь задерживать книжку, если бы она вышла помимо нее».