Павленков

В этом отрывке обратим внимание на некоторые из перечисленных фамилий — А. П. Энгельгардт действительно был генералом артиллерии, изобретателем в области артиллерийской техники, П. Л. Лавров — профессор математики и теоретической механики в Михайловской артиллерийской академии и, наконец, Ф. Ф. Павленков как раз был одним из учеников Лаврова в годы академической учебы.

Флорентий рьяно принялся за изучение артиллерийского дела, его истории, участвовал в экспериментах и исследовательских группах. В «Артиллерийском журнале» (1860 год) опубликовано заключение об осмотре нарезательного станка Санкт-Петербургского арсенала. При этом сообщалось, что оно было одобрено императором. Есть сведения, что в этом исследовании принимал участие и Флорентий Павленков. В том же году оно было издано отдельной брошюрой под названием «О старых нарезных орудиях, хранящихся в СПб-м арсенале».

Во время пребывания в академии Павленков не подавляет в себе и страсти к поэтическому творчеству. В том же 1860 году на страницах журнала «Светоч» публикуется его стихотворение «Дума степняка». Оно обращает на себя внимание не столько литературным мастерством автора, сколько его нескрываемым пафосом неприятия крепостного права.

Нельзя исключить, что такие настроения в юной душе Флорентия Павленкова крепли под воздействием широкого распространения в обществе свободолюбивых идей. В академию попадали и герценовские зарубежные издания. Либеральные идеи передовых людей того времени находили в кругу юных воспитанников академии благодатную почву. Их ловили с жадностью, горячо обсуждали. Каждый слушатель академии мечтал о быстрейшем приложении собственных сил и энергии в их реализации. А. И. Герцен из-за границы отмечал эти отрадные перемены в обществе. «Всюду на Руси, — писал он, — закипает жизнь, везде обнаруживается деятельность, иногда нескладная, но здоровая, молодая и самобытная…» В академии Павленков сближается с преподававшим там полковником П. Л. Лавровым. Будущий виднейший идеолог революционного народничества способствовал формированию у свободолюбивого юноши убеждений, которые и привели его вскоре в лагерь откровенных борцов против деспотизма и реакции. Флорентий, Владимир Черкасов, еще несколько их единомышленников слушали его лекции о современном значении философии, которые Петр Лаврович читал в Пассаже. Уже во время этих лекций начинали понимать, какие смелые идеи им выдвигаются… Сближение Флорентия Павленкова с П. Л. Лавровым не осталось незамеченным и в Третьем отделении. Он попадает под тайный надзор полиции. В секретной справке шефа жандармов М. Н. Мезенцева отмечалось, что Павленков «был сотрудником “Энциклопедического словаря”, издававшегося под редакцией известного полковника Лаврова, где, однако ж, занятия его не были продолжительны».

Чтение запоем, размышление над прочитанным, общение с преподавателями, друзьями открыли перед молодым Павленковым удивительный мир, поглощавший его целиком своей поистине неисчерпаемостью запасов человеческой мудрости, разнообразием устремлений великих подвижников науки и культуры, живших за многие столетия до него. Может, уже тогда, когда в руках приходилось держать холодный металл снаряда, готовя себя к военной службе, в сознании зарождались мысли, что книга — снаряд куда более сильного действия, но не разрушительного, а созидательного, творящего, облагораживающего душу и сердце.

Веяния времени накладывали свой отпечаток на поиски собственных гражданских ориентиров. В центре внимания печати все чаще оказывалось понятие гласности. Доверительно пересказывалось, что даже Ф. И. Тютчев, открыто исповедовавший консервативные убеждения, в ноябре 1857 года подавал одному из членов Государственного совета записку, в которой содержалось утверждение смелых мыслей: во-первых, что Россия — это корабль, севший на мель, который может быть сдвинут с нее только приливающей волной народной жизни; во-вторых, что Герцен, который в то время уж очень беспокоил правительство, силен не своими социальными «утопическими» учениями, а тем, что его свободная от цензуры газета «Колокол» и есть единственная в стране арена гласности. Тютчев предлагал уничтожить цензуру как таковую. Подобные мысли в тот период звучали и из других уст.

Стало известно и отношение самого Александра II к пониманию гласности. Император присутствовал при споре сторонников противоположных точек зрения в этом вопросе — главноуправляющего путями сообщения Чевкина и министра иностранных дел князя Горчакова. Дискуссия их проходила в декабре 1858 года.

— Жизнь наша — бурное море, — заявлял Чевкин. — Чтобы корабль вернее держался на волнах, нужно как можно более балласта.

— Помилуйте, — возражал князь Горчаков, — из всех кораблей при волнении выбрасывают балласт, чтобы корабль легко шел по волнам, а наш балласт, мешающий легкому ходу, — цензура, и его надо выбросить.

— Недостаточно выбросить балласт, надо уметь войти в пристань.

— Для этого нужен свет с маяка.

— Этого мало, надобно при входе в пристань не наткнуться на подводные камни.

— Какая же это пристань, когда около нее есть подводные камни? Значит, пристань и маяк не у места. Но чтобы дотолковаться до того, где им быть, и нужно пособие гласности.

Очевидцы утверждали, что при этих словах Александр II встал и дружески пожал руку князю Горчакову, тем самым прямо высказав, на чьей стороне его симпатии.

Но вот другая запись в дневнике цензора Никитенко от 11 марта 1859 года. Там зафиксировано то, что было заявлено ему императором. «Есть стремления, — сказал он, — которые не согласны с видами правительства. Надо их останавливать. Но я не хочу никаких стеснительных мер». Итак, с одной стороны, налицо было у самодержавия желание не стеснять печатное слово, способствовать тому, чтобы горел маяк гласности, но с другой, — нескрываемое намерение поставить его в определенные, не слишком широкие рамки.

Молодой Павленков обрел в академии друга на всю жизнь в лице поручика Кексгольмского гренадерского полка Владимира Черкасова, который, как и он сам, был прикомандирован туда для продолжения курса высших наук. Их объединяло многое: и интерес к естественным наукам (теория Дарвина, прогресс электричества, химические опыты), и бурное течение общественных дискуссий, всколыхнувших тогдашнее общество.

Уже отменено крепостное право, проведены другие реформы… Но можно ли сказать, что общество живет по законам равенства и свободы? Увы, нет… Да и все ли хотят установить в обществе именно такие порядки? Далеко нет. Значит, по законам физики, любое действие будет встречать свое противодействие? Другими словами, предстоит борьба…

Вся эта полоса на стыке пятидесятых и шестидесятых годов и была тем общественным фоном, на котором происходило становление личности молодого Павленкова. В борьбе противоположных течений пробивала себе дорогу независимая мысль, будоража воображение юношества.

Так совпало, что на август 1861 года, когда Флорентий Павленков заканчивал курс в артиллерийской академии, пришлось одно весьма важное назначение. Директором департамента полиции (исполнительной) в Министерстве внутренних дел был назначен граф Д. Н. Толстой. Вот какая обстановка представились графу в столице при вступлении в должность. «В Петербурге я нашел полное разложение общества, — писал новый страж порядка. — С одной стороны, полнейшее бездействие полиции при крайне малом ее числе… С другой — всесовершенная разнузданность нравов: вопреки закона, определяющего время открытия и закрытия трактиров, харчевен, кабаков и т. п., заведения эти не запирались по целым ночам. Известные в Петербурге шпицбалы не только не скрывали своих отвратительных оргий, но еще поощрялись полициею. Безнравственность администрации дошла до того, что искали в этих постыдных учреждениях союзников против политических замыслов людей неблагонадежных. Ослепление было так велико, что спасение Отечества видели в его деморализации! При таких обстоятельствах я вступил в управление департаментом полиции».

…При таких обстоятельствах вступал на самостоятельную жизненную дорогу и Флорентий Павленков. Была ли ему известна вся та неприглядная картина, которую рисовал шеф департамента полиции? В полной мере вряд ли. Но о многом знал, конечно. Хотя годы, проведенные в закрытых учебных заведениях, сделали свое: жизнь, со всеми ее радостями и горестями, предстояло еще постигать.