Люди, горы, небо

Ну, а Егорчик? О, Егорчик тип. Тот еще тип. В совершенно особом роде!

Коллектив в общем неплохой. Разве только скверно, что они все тут давно общаются между собою, давно более или менее знают друг друга, и нет новизны узнавания, которая скрасила бы их жизнь. В самом деле: высадились бы все разные, незнакомые, пока туда-сюда, пока принюхались бы, попривыкли, выполнили свою работу на острове, а тут и спасательный корабль – вот он!

Работа, полезные занятия! Они им здесь совершенно необходимы, чтобы не раскиснуть. Юрий Викентьевич говорит: «психологический момент». Если расшифровать, это значит, что отсутствие серьезного дела вредно воздействует на психику человека. Такой вот «момент».

Ну, вот он и заставляет его в последнее время собирать образцы пород. Витька, разумеется, ему не подчинен. Но ведь хочется принести какую-то пользу. Вполне вероятно, что здесь можно открыть месторождение полезных ископаемых. Ничего не значит, что Юрий Викентьевич слазил в кратер и успокоился. Он изучал там свое, смотрел какие-то горизонты, соскребал в бумажки желтую пыль. Но у него не сто глаз. Он может что-то и не заметить.

Правда, обидно, что ему принесешь камень, а он даже не посмотрит. Сам же просит – тащи, если что найдешь.

Все-таки поразительно, до чего разные бывают люди с высшим образованием! Разные не по характерам, это понятно, а как специалисты. Юрий Викентьевич крупный геолог, его имя известно, он работает над докторской диссертацией. И Миша Егорчик. Он ведь окончил тот же вуз, что и Юрий Викентьевич. Только он географ-экономист. Боже мой, что это за географ-экономист, который, начхав на свою профессию, идет коллектором в отряд геологов! Что же, он решил геологию постичь в один прием? Не постигнет, пожалуй. Для этого не такие нужны способности. А он и правда толстую какую-то книгу читает, называется «Петрография метаморфических пород». Юрий Викентьевич за него заступается, говорит, что Егорчику, мол, не нравится его профессия. Ну хорошо, а на коллекторской работе он прямо так и горит, пылает к новому делу «страстью неземной»? Ерунда! Юрий Викентьевич говорит, что у Егорчика голова. Он, мол, вуз закончил недавно, а у него в каком-то географическом журнале уже работа опубликована о перспективах развития рыбного дела на Камчатке. Станислав спросил, какие же это перспективы. А Юрий Викентьевич говорит, что, по мнению Егорчика, добыча лососевых будет сокращаться и дальше, но есть возможность увеличивать общий план за счет расширения лова донных рыб, таких, как палтус, камбала, минтай… Станислав сказал, что он лично не географ-экономист, но пришел к такому выводу давным-давно без посторонней помощи, и пренебрежительно добавил, что Егорчик тупица, каких поискать.

Вчера вечером было так тоскливо, разговор не клеился. Зарядил дождь; накат, подобно огромному вальку, с грохотом прохаживался по валунам, прямо в ушах ныло. Станислав пробормотал, что хотя бы летающее блюдце показалось, было бы из-за чего поволноваться.

А Егорчик спросил, как всегда, гундосо:

– С чем его едят, летающее блюдце?

Это он сострил. Он ни о чем другом и думать не может, как только о еде.

Витька не утерпел и съехидничал:

– Правда ли, что кое-кому здесь будут давать надбавку к зарплате за тупость, глупость, отдаленность? А то Егорчик у нас верный претендент на увеличение оклада.

Егорчик, наверное, ему глаза бы выцарапал, но побоялся Юрия Викентьевича. Вообще он опасается шефа и Станислава, а вот Витьке норовит хамить. У него рост и длинные руки – это которым ни в коем случае нельзя пренебрегать, но, если Егорчик вынудит, Витька не замедлит противопоставить свои преимущества: быстроту и натиск.

Правда, Юрий Викентьевич неодобрительно к этому относится. Он помалкивает, но, может, лучше, если бы он что-нибудь определенное сказал.

Витька еще раз обозрел бревна за мысом – прикидывал, на сколько дней их может хватить для костра.

Нужна ли храбрость для того, чтобы полезть в воду, темпера тура которой едва ли выше десяти градусов? Нет, храбрость – категория особая, что-то связанное с грудью на-распашку, с отчаянным риском, с удалью.

Был ли Витька храбрым? В детстве его побили пацаны – ни за что, за какую-то мелочь. Их было двое, били они его палками по ногам, методически и расчетливо. С каждым он запросто справился бы в одиночку, но против двоих, да еще вооруженных палками, оказался бессильным. Он мужественно терпел экзекуцию, а потом заплакал – и уже не столько от боли, сколько от обиды, что его так унизительно и бессмысленно истязают. Он и до сих пор не понимал, как можно бить человека, который заведомо слабее, бить, просто потешаясь?

Витька ненавидел силу, когда она грубый культ. Что-то такое от культа силы, от сознания своего превосходства над многими прочими проскальзывало иногда в поведении Станислава. Но при хорошем питании и благоприятствующей конъюнктуре он становился покладистым парнем (даже в его сорок пять лет о нем трудно сказать иначе – именно парнем), может, излишне резким на язык.

Что ж, Витьке есть в чем себя упрекнуть. Частенько в своей жизни он пасовал в мелочах, но он хотя бы понимал это, и мучился, и переживал из-за своей, ну, что ли, несостоятельности.

Так был ли он храбрым? Если понимать храбрость как обыкновенную школьную драку на глазах у сочувствующих девочек, то, наверное, был. Хотя обычно предпочитал не драться. Из-за кого он полез бы на любого с кулаками, так это из-за Веры. Но на Веру никто не покушался.

Витька с облегчением стянул резиновые сапоги: говорят, в них легко нажить ревматизм, резина не дает коже возможности дышать. Затем он снял телогрейку и остался только в штормовом костюме. Подумав, снял и костюм, и клетчатую рубашку, и брюки… У него было хорошее шерстяное белье, купить его посоветовал Станислав. Оно стоило около тридцати рублей. Пришлось продать фотоаппарат, и то денег не хватило. Немножко добавила мама. Она вообще-то была против его поездки куда-то к черту на рога.

В светло-коричневом шерстяном белье вид у него был сейчас почти спортивный – как в тренировочном костюме.

Он поискал палку, достаточно длинную и прочную. Он, конечно, не собирался заниматься прыжками с шестом. Он всего-навсего хотел осуществить попытку перебраться за не-пропуск и пригнать оттуда бревно.

Лезть в воду он не рисковал – по крайней мере до поры, когда купания уже нельзя будет избежать. Вот если бы удалось найти на непропуске подходящую скальную полочку и, упираясь палкой в дно, проскочить дальше!

Полочка нашлась – замшелая, узкая и неровная. Дождавшись отлива, Витька с трудом, пыхтя и пачкая зеленью драгоценное белье, взобрался на нее. Но сохранить равновесие, когда ступни юлили и осклизались, было почти невозможно. Ни удержаться, ни шагу ступить. А сзади уже хищно выгибалась волна, пятнисто рябя сытой гладкой шкурой. Она лизнула пятки, подхлестнула под самый зад, легко оторвала от скалы, как Витька ни царапал ногтями зазубрины влажного камня, как ни упирался.

Свалившись, он окунулся с головой, но ему теперь было наплевать. Барахтаясь, он сопротивлялся липкой, увлекающей силе воды, которая вершила над ним суд скорый, но неправый. Наконец ему удалось удержаться за риф, а волна тем временем схлынула. Но невдалеке уже вздымалась новая. Прожорливо вспухнув, она могла подхватить его и швырнуть на базальтовый непропуск с сокрушительной силой.

Правда, ей еще нужно добежать до рифа. Хлопая враскорячку по мелководью – хорош видик?! – Витька, разумеется, не стал ее ждать. Несколько прыжков – и он уже сидел на ближнем по ту сторону непропуска бревне, стуча зубами и радуясь, что дешево отделался.

Согреться тут негде было. Витьку трясла мелкая дрожь, и он, не теряя времени, столкнул бревно вниз. В воде он поспешно развернул его торцом к накату и решил править подальше от скалы к морю, сколько хватит сил. Главное, чтобы преодолеть полосу наката, правя навстречу ему, и выйти на ровную воду. А как только непропуск останется чуть сбоку, развернуться к берегу и грести что есть духу. Ведь если его швырнет на непропуск с таким «тараном», как бревно, Витьке несдобровать. Не расплющит о непропуск – начнет утюжить бревном по мелководью.