Страница 77 из 89
Открытия, как показывает история науки, даются непрост. Чтобы поймать за хвое г свою "птицу-феникс", исследователю надо быть честолюбивым и настойчивым, но в то же время не перестараться, ибо судьба способна повернуться к педантам и боком. "Для многих людей наука — это измерения, выполняемые со скрупулезной тщательностью, — писал английский физик, лауреат Нобелевской премии Джордж Паджет Томсон, открывший явление дифракции электронов. — Такие измерения играют важную роль в разработке открытия, но очень редко ведут к нему".
И ведь так оно и есть! Представьте, что даже в самой точной из наук — математике — высокая точность не всегда благоприятствует получению ценных результатов. Это психологическое наблюдение заставило, например, советского физика-теоретика Леонида Исааковича Мандельштама, который вывел законы сложнейшей теории нелинейных колебаний, утверждать, что "если бы науку с самого начала развивали такие строгие и тонкие умы, какими обладают некоторые современные математики… то точность не позволила бы двигаться вперед".
Вот так-то. Оказывается, и чрезмерные точность и дотошность в творческом процессе не панацея: они порой принесут больше вреда, чем пользы. Например, безжалостно крадут и без того дефицитное время, которое уходит то на то, чтобы снабдить экспериментальную установку новыми схемами и устройствами, то произвести дополнительные расчеты, то еще на что-нибудь. Словом, уводят в сторону от проблемы, концентрируя мысль скрупулезных исследователей на второстепенных, мало что имеющих общего с наукой деталях. Конечно, сказанное не означает, что все надо делать, полагаясь на "авось" и не обдумывая ход экспериментальных работ. Но в любом случае необходимо обладать особым исследовательским нюхом, чтобы, как говорил А.Ф.Иоффе, "не стрелять из пушек по воробьям, но и не пытаться снежками убить медведя". Где же тогда найти критерий, согласно которому можно и нужно двигаться в избранном направлении научного поиска?
Внутренняя конфликтность — залог прогресса?
Если еще поближе познакомиться с тем, как и но каким причинам делались открытия и изобретения, то выявится следующее: их судьба не столько зависела от объективных причин, сколько от индивидуальности исследователей, особого стиля их жизни, традиций, обычаев и причуд, которые отличали того же Гудьир а.
Взять, к примеру, теорию химического строения, разработанную нашим замечательным соотечественником А. М. Бутлеровым и рьяно оспариваемую немецким химиком-органиком Адольфом Кольбе. Ну что за противоречивость характеров? Для чего Кольбе "воевал" с Бутлеровым, когда его личные открытия о существовании вторичных и третичных органических спиртов напрямую вытекали из бутлеровской теории, согласно которой свойства химических веществ определяются порядком связей атомов в молекулах? Однажды, в который раз уже стараясь публично опровергнуть теорию Бутлерова и не единожды попадая при этом впросак, Кольбе начертал на доске шестнадцать вариантов строения молекулы одного органического соединения, чем, как ему казалось, доказывалась абсурдность высказанных Бутлеровым теоретических предположений Однако, через несколько лет один за другим были открыты не только все шестнадцать веществ, "предсказанных" рассерженным химиком, но и выведены еще три формулы, которые в спешке Кольбе не удостоил внимания.
А как Адольф Кольбе измывался над молодым Якобом Вант-Гоффом! Не успел 22-летний голландский химик обнародовать разработанную им теорию пространственного расположения атомов в молекулах органических веществ, как колкие издевательства и грозные обвинения посыпались на него, как горох. "Недостаток общеобразовательного уровня и соответствующих знаний по химии у ряда ученых служит единственной причиной упадка химических исследований в Германии… Тот, кому мои опасения кажутся преувеличенными, пусть обратит внимание на мемуары Вант-Гоффа "О расположении атомов в пространстве" — работу, переполненную до краев мальчишеской фантазией, — язвительно писал Кольбе. — Этот Вант-Гофф, служащий Ветеринарной школы в Утрехте, очевидно, не имеет вкуса к точным химическим исследованиям. Он находит, что можно забраться на своего Пегаса (скорее всего взятого из конюшен Ветеринарной школы) и объявить, как он воочию видел распределение атомов в пространстве во время отважного парения на горе Парнас".
Уколы Кольбе не прошли бесследно: с его помощью учение Вант-Гоффа дружно отнесли к числу лженаучных. Почти все химики в один голос скандировали о недопустимости проникновения в их ряды шарлатана, стремящегося из химической науки сделать посмешище. "Химия — наука экспериментальная, связанная с накоплением опытных фактов, — возмущались они, — а какой-то молокосос хочет из нее сделать химию спекулятивную только при помощи графиков на бумаге!.. Не дозволим! Не допустим!"
Важный вклад в развитие стереохимических представлений в самом конце прошлого века сделал Пауль Вальден. Он совершил крупное открытие, определив пространственное обращение стереоизомеров и показав, как одно и то же органическое соединение может порождать оптические антиподы. Это явление назвали "вальденовское обращение". Такое обращение было свойственно в реальной жизни и самому Вальдену, который, подстраиваясь под ту или иную ситуацию, "разворачивался" на целых 180 градусов и высказывал диаметрально противоположные взгляды. Его способность менять принципы и позиции, как перчатки, и необыкновенная противоречивость натуры поражала всех, кто с ним когда-либо общался или соприкасался.
Показателен такой пример. Прожив в России 56 лет и написав в ней почти все свои основные научные труды, немец по происхождению Вальден сначала отзывается об исследованиях русских химиков самым лестным образом. В 1917 году он даже выпускает книгу "Очерк истории химии в России", где не только обозревает работы русских ученых с точки зрения их несомненной пользы для развития науки, но даже немного преувеличивает роль отдельных личностей. Через два года он эмигрирует в Германию, оставляя высокие посты директора Рижского политехнического института и руководителя химической лаборатории Петербургской Академии наук, а вместе с ними и свое прежнее мнение о тех, с кем бок о бок работал раньше, торопясь умалить их заслуги перед обществом. Проходит еще несколько лет, и ученый начинает совершать обратный "вальденовский оборот", готовя к публикации серию материалов по истории химии, где он снова весьма восторженно говорит о достижениях советской химии и ее "семимильных" шагах. Такой "политической акцией" перевертыш-Вальден отвечает на свое избрание почетным членом Академии наук СССР.
Мы уже в курсе, какое важное открытие сделал американский биохимик Эрвин Чаргафф, положив начало одной из новых научных дисциплин — молекулярной биологии. Знаменитое "правило Чаргаффа" значительно усмирило ее многочисленных противников, предварив "золотой век" этой науки. Теперь все уверены, что за молекулярной биологией будущее. Но в 50 — 60-х годах так не думали. Сам же Чаргафф вслед за своим революционным открытием разражается книгой "Амфисбена", где в противовес разуму ниспровергает основные положения находящихся в стадии становления молекулярной биологии и генетики. И потом он никак не хочет примириться с рядом блестящих открытий, особенно с теми, где дезоксирибонуклеиновая кислота (ДНК) рассматривается как основной генетический "кирпичик". "Механизм синтеза ДНК in vivo все еще мне неясен", — заявляет первопроходец.
Великий Эйнштейн, поднявший переполох в научных кругах своими взглядами на пространство и время, в глубине сознания остается типичным физиком-классиком, принадлежащим к старой научной гвардии. С одной стороны, он рассматривал теплоемкость твердых тел и протекание отдельных физических процессов наподобие явления фотоэффекта с квантовомеханической точки зрения (за что, кстати, был удостоен Нобелевской премии, а вовсе не за теорию относительности, как многие ошибочно считают), ввел в научный обиход понятие о фотоне — кванте света, которому по существу свет и обязан излучением, а с другой — противился представлениям квантовой механики всеми фибрами души, постоянно конфликтуя с Бором и другими физиками-теоретиками.