Страница 81 из 91
Осталась прежде всего потому, что беда случилась через два года после Куликовской битвы. Само это близкое соседство двух столь противоположных событий было оскорбительно для памяти о недавней победе и её жертвах. Тохтамышево нашествие будто отшвыривало Русь в тот тёмный угол истории, из которого она с таким напряжением сил вырвалась накануне. Тут, что ни подробность, всё будто твердило русскому духу: назад, осади, знай своё место! Или нашёптывалось кем-то с ехидцей: вот видишь, не выйти тебе из заколдованного круга, и так будет вечно повторяться у тебя: разноголосица, разброд, всеразличный разгордяж, и потому только, что у вас — как это вы там говорите — своя своих не по-зна-ша…
Рассказывали: когда Тохтамыш достиг южных окраин Рязанской земли, князь Олег Иванович выехал к нему навстречу чуть не с хлебом-солью и проводил до самой Оки, и броды через Оку показал. А ведь с Олегом только недавно великий князь московский договор заключил о мире, и по тому договору Олег считался Дмитрию за младшего брата. Знать, впопад говорено: не верь, что на письме, измерь, что на уме. Доколе ж не верить-то?
После первых же вестей от разведчиков Дмитрий Иванович двинул к Оке ополчение. Тохтамыш не наползал, подобно Мамаю, он мчал. Надо было и к нему на сближение идти борзо. Но средь дороги что-то разладилось в княжом воинском совете, да так непредвиденно и грубо, что, похоже, летописцы постеснялись уточнять, оставив нам только самое общее, хотя и красноречивое, конечно же, объяснение: великий князь московский «не ста на бой противу царя, ни поднял противу его руки, и силу розпустил, уразумев бо во князех и в боярех своих и в всех воиньствах своих разньство и разпрю, ещё же и оскудение воиньства; оскуде бо вся Русская земля от Мамаева побоища за Доном, и вси Русстие людие в велице страсе и трепете быша за оскудение людей».
Похоже, на пути своём в Кострому Дмитрий Иванович Москву не навестил, а только разослал окрестным волостям приказ: прятать скотину в леса, а людей отводить под защиту кремлёвских стен. Кремль, знал он, неприступен. Кремль выдержит, а он сам до поры выждет, как выждет с другого боку братан Владимир, ушедший сейчас под Волоколамск с большей частью войска.
Выждать — не то же, что скрыться. Стоит обратить внимание на следующую, судя по всему, продуманную расстановку русской боевой силы: Дмитрий в Костроме имел при себе только две тысячи воинов, Владимир уже придал вчетверо больше. Почему? Да потому, что северо-запад Московского княжества уязвимее. Ордынцы, не добившись Москвы, именно в этом направлении могут кинуться, чтобы с Литвой сообщиться либо с ненадёжной Тверью.
Тохтамыш идёт на Москву наспех — так в своё время дважды подходил к её стенам покойный Ольгерд. Хан не решится на длительную осаду — осень на дворе. К тому же московский посад — опыт Литовщины пригодился — сожжён заранее. В пустых волостных сёлах ордынцы прокорма не найдут, а с собой достаточных припасов не имеют. Зная же о двух княжеских ратях, скапливающихся слева и справа от Москвы, хан вынужден будет вести себя осмотрительней и вряд ли посмеет погромить малые подмосковные города.
Если удастся встретить Тохтамыша таким вот образом, то великий князь сбережёт людей, и это главное. Для этого не стыдно «трусом» себя показать, робеющим открытого ратного столкновения.
Но всё получилось вопреки великокняжеской прикидке. И потому лишь, что на сей раз подвела его Москва.
Тохтамыш переправился через Оку и захватил опустевший Серпухов, когда в Москве начались беспорядки. За последние дни её население возросло по крайней мере вдвое. В Кремль перебрались не только обитатели посадов, но и крестьянство подмосковных волостей. Все были возбуждены до предела: кто молился истово, кто радовался тому, что такое множество собралось для отпора, а кто и пошумливать начинал: князья где* где воеводы, на кого покинут народ?
Неизвестно, какие бояре были оставлены великим князем на московское воеводство, но они явно не справились с поручением. Стихия безначалия бражилась среди горожан и беженцев, кое от кого и впрямь попахивало хмельным — медов на ту пору уже было накачано и наварено от нынешнего сбора и в подвалах запасено.
В Кремле находился тогда митрополит Киприан. Но он был тут лицом новым; те, кто знал его, говаривали о нём по-разному, а многие и совсем не знали. Так что его вразумления на толпу не очень-то действовали. Кто и ерничал: откуда, мол, сей Куприян, из каковских стран?
Нетрезвое это дурашество обернулось открытым озлоблением, когда прослышали, что митрополит хочет покинуть Москву, как уже покинул её кое-кто из обитателей боярских дворов. Киприан и впрямь настаивал, чтобы его выпустили из города, готовящегося к осаде. К нему решила присоединиться и великая княгиня с детьми. Такой Москвы она ещё не знала и не на шутку была напугана всем увиденным и услышанным в последние дни.
Но среди горожан уже действовал уговор: никого из крепости не выпускать. Ворота железные держали на запоре. Стража бодрствовала у проездных башен. А в тех, кто всё же норовил прорваться, с вратных площадок швыряли чем ни попадя.
Киприану понадобилось всё его умение убеждать, доказывать, угрожать, пока наконец он вместе с великокняжеским семейством не был выпущен. Из Москвы митрополит направился в Тверь, Евдокия с детьми — к мужу в Кострому.
Известно, что накануне появления у стен Москвы Тохтамыша в Кремль въехал «некоторый князь Литовский, именем Остей, внук Ольгердов», и благодаря ему удалось поначалу наладить правильную оборону города. Известие это несколько загадочно. Кажется, ни в русских летописях, ни в литовских хрониках подобное княжеское имя более не встречается.
Чьим сыном мог быть этот Остей — Андрея Полоцкого или Дмитрия Брянского, или ещё кого-нибудь из старших Ольгердовичей? Впрочем, не легенда ли само «призывание» чужого князя к безначальному народу в неуправный город? В русских летописях известен один-единственный Остей — московский боярин Александр Андреевич, младший брат Фёдора Андреевича Свибла, но вряд ли речь здесь идёт о нём.
Итак, в Москве утвердилось некое подобие порядка, и её жители, постоянные и пришлые, изготовились к обороне.
Ордынцы появились у стен Кремля 23 августа после полудня. Подошли они с напольной стороны и стали в благоразумном отдалении, «за три стрел ища от града» — уточняет свидетель, то есть на расстоянии трёх полётов стрелы. Вскоре малый отряд вершников приблизился к стенам, окликнули стоящих на забралах:
— Во граде ли князь Дмитрий?
— Нету его во граде, — отвечали сверху вроде бы даже с бахвальством.
Да, пожалуй, и без ответа можно было ордынцам догадаться, что великий князь отсутствует: очень уж возбуждены были и многошумны защитники города. Со стен трубили в трубы, дудели во всякие дудки, смеялись; некоторые явно были навеселе; иные озорники, порты скинув, показывали неприятелю срамные места, посылали царя ордынского куда подальше; а кто и плевался, сморкался вниз; соплей, мол, перешибем, отваливай, бабьи щёки; не хотите ли, мол, московского кумысу? Каждому нальём полну мису, у нас много припасено… Вспоминали Мамая: тому шею наломали и вам наломаем. Осмеян был и сам Тохтамыш: ну где она там, ваша дохла мышь?
Ордынцы внизу скалились раздражённо, помахивали саблями, рыскали кругом крепости семо и овамо, приглядываясь, примеряясь. Но к вечеру рать Тохтамыша куда-то попятилась от города, будто сообразили, что и подступаться бесполезно. Это ещё прибавило веселья горожанам. Ночью многие пировали, по-хозяйски расположившись в боярских покоях, потчуя друг друга из серебряных ковшиков, из хрупких и витиеватых сткляниц.
Однако наутро чужая рать снова объявилась, и уже не только с напольной стороны, а отовсюду стояли ордынцы. Со стен посыпались стрелы, за первым второй жужжащий рой, но на излете мало причинили вреда опасливо отдалённым конникам. Те только саблями угрожающе помахивали. Били защитники города и из тяжёлых самострелов и даже из «тюфяков», которые принято считать первыми на Москве пушками.