Страница 8 из 24
Вначале мы считали налеты, а потом сбились со счета. Артиллеристы и пулеметчики не отходили от мест.
Коки пробовали накормить их обедом, но из этого ничего не получалось к полудню плотность налетов еще более возросла. Во второй половине дня она достигла апогея — не успевали улететь самолеты одной волны, как их место занимали другие. Немцы спешили. Они знали, что с наступлением сумерек их шансы на удачу резко снизятся, и предпринимали отчаянные попытки раз и навсегда разделаться с «Красным Кавказом».
Чудеса выносливости проявляли наши зенитчики. Раскалялись стволы орудий и пулеметов, краснофлотцам некогда было вытереть льющийся градом пот, но они ни на секунду не отрывались от прицелов. Пулеметчик Иван Петров после очередного налета не мог самостоятельно отойти от своего боевого поста — от напряжения у него так свело руки, что товарищам пришлось силой оттаскивать его от рукояток.
Вечером в кают-компании произошел жаркий спор. Пытались выяснить, сколько же налетов отразил в этот день «Красный Кавказ». Долго спорили и сошлись на двадцати. Но точки над «и» поставил командир зенитного дивизиона старший лейтенант Кныш.
— Отражено двадцать три налета, — объявил он. — Так записано в вахтенном журнале.
Двадцать три налета. Двадцать три раза не один и не два самолета, а десяток-полтора пытались уничтожить неподвижно стоявший крейсер. Сотни бомб были нацелены на него. И ни одна не попала в цель! Это ли не яркое доказательство отличной боевой выучки экипажа «Красного Кавказа»?
* * *
Кончился октябрь. Промелькнула еще неделя, и Севастополь, уже находившийся в кольце осады, торжественно отметил 24-ю годовщину Октябрьской революции. Затем снова потекли напряженные будни — выходы в море, перевозка войск и техники, дозорная служба. Все это было необходимо, но, скажу откровенно, краснокавказцы жаждали настоящего дела, сражения с ненавистным врагом грудь на грудь. Об этом думали все, но до поры молчали — до тех пор, пока долго сдерживаемые эмоции не прорвались сами собой.
Как-то, обходя крейсер, я застал шумное собрание в каюте у командира БЧ-II капитан-лейтенанта Коровкина. Помимо него, там находились командир дивизиона главного калибра старший лейтенант М.. Н. Мартынов, командир зенитного дивизиона старший лейтенант С. М. Кныш, командир дивизиона управления старший лейтенант И. Ф. Козлов, словом, все корабельные «боги войны».
Я поинтересовался причиной столь представительного форума. И тут горячо заговорил обычно сдержанный Коровкин. Оказывается, артиллеристы набросали проект включения «Красного Кавказа» в общую схему артиллерии обороны Севастополя.
— Просим ходатайствовать об этом перед командующим, — заявил Коровкин.
Я хорошо понимал своего артиллериста, до сих пор мы принимали непосредственное участие в сражениях от случая к случаю. И что было досадно, причиной тому служили отличные тактико-технические данные «Красного Кавказа», особенно его высокая скорость. Мы поспевали везде, и поэтому командование всегда держало нас под рукой.
Разговор с артиллеристами подтолкнул меня. На следующий день я отправился к командующему флотом. Конечно, я получил отказ, и, конечно же, Филипп Сергеевич Октябрьский оперировал доводами, которые мне были хорошо известны.
— Пойми, Гущин, — сказал адмирал, — твоему крейсеру мы доверяем самое ценное — людские резервы. Ты же сам знаешь, с каким нетерпением дожидаются вашего прихода севастопольцы. Сейчас на счету каждый человек, и все в Севастополе знают: раз в бухте появился «Красный Кавказ», значит, есть подкрепление. Еще навоюетесь. Одно скажу: будет вам хорошая работа, потерпите немного...
Что-то в тоне командующего насторожило меня. Филипп Сергеевич как будто что-то недоговаривал, и эта недоговоренность вселила в мою душу надежду. С этим настроением я и вернулся на крейсер. Лишь позднее нам стало известно, на что намекал командующий, но к рассказу об этих событиях мы вернемся позже.
Итак, снова переходы, переходы, переходы. Дни и ночи перепутались в нашем представлении, круглыми сутками — повышенная боевая готовность. «Красный Кавказ» все время в море. Корабль потерял свой прежний блеск. Да и как сохранить его, когда грузы на палубе и в трюмах меняются каждый день. Пушки, автомобили, тягачи, мешки, ящики. И, конечно, люди. Всюду, где только можно. Именно в это время мы побили все нормы и рекорды перевозок.
Но даже корабль устает. Выходят из строя механизмы и агрегаты, отказывают турбины и котлы. А на ремонт нет времени. Все исправляется на ходу, чаще всего в море. Как райский сон, мы вспоминаем те времена, когда через определенные периоды крейсер становился на ППР планово-предупредительный ремонт. Сейчас же не до этого.
Но в корабле, как и в любом совершенном механизме, нет главных и второстепенных деталей. Все они — от водогрейной трубки до турбины главные. И бывает, что выход из строя какого-нибудь патрубка ведет к тяжелым последствиям. Так в конце концов случилось и у нас.
Когда командир электромеханической боевой части Григорий Ильич Купец доложил мне, что в одном из котлов потекла водогрейная трубка, я сразу представил себе не очень веселую перспективу. Значит, остановлен один из котлов, а это так или иначе может отразиться на ходе крейсера. Конечно, форсированы оставшиеся три котла, но три котла это три, а четыре все-таки четыре.
— Что станем делать? — спросил я у Купца.
— Глушить трубку, — спокойно ответил тот.
Глушить — это значит лезть в котел, среди переплетения трубок отыскать поврежденную и забить ее заглушкой. Но для этого нужно, чтобы котел остыл. А остывает он несколько часов. У нас же нет ни минуты.
— Кто пойдет? — снова спрашиваю у Купца.
— Мичман Гуричев.
Я знаю, что ожидает мичмана, но другого выхода у нас нет.
— Добро.
Механики тотчас начинают приготовления к ремонту, а я тем временем вызываю мичмана Гуричева. Я хорошо знаю этого немногословного, спокойного человека, классного специалиста, влюбленного в механизмы. Котлы он знает так хорошо, что может на слух определить характер малейшей неисправности.
Сидим, неторопливо беседуем. О предстоящем испытании — ни слова, будто нам нет до этого никакого дела. А испытание Гуричеву предстоит серьезное. Даже опасное. Ведь прежде чем лезть в котел, его надо как следует остудить, но у нас нет для этого времени. Стало быть, Гуричев будет работать в горячем котле. Сахара по сравнению с ним — холодный погреб.
Над кораблем проносится оглушающий рев — это механики выпускают из котла перегретый пар. Потом котел просушат, и уж тогда в него полезет Гуричев. А пока он уходит одеваться.
Словно впервые смотрю на эту процедуру. Гуричев деловито, не спеша натягивает на себя два комплекта рабочего обмундирования. Сверху надевает комбинезон, а на него — ватную телогрейку. Довершают наряд ватные брюки, шапка-ушанка и брезентовые рукавицы. Лицо у Гуричева уже забинтовано, оставлены только крохотные щелки для глаз.
Взяв инструменты, мичман, как в огненную печь, полез в котел.
О том, как он работал, Гуричев рассказал позднее. Легкие забивал раскаленный воздух, а голову, словно обруч, стиснула горячая шапка. Превозмогая боль и удушье, Гуричев считал фланцы трубок. Первая, пятая, десятая... Наконец поврежденная. Но руки уже не держат молоток, он тоже раскалился, точно долгое время лежал в кузнечном горне. Но заглушку надо забить! Сыплются и сыплются удары... Наконец есть — с одной стороны трубка забита наглухо. Теперь наружу — глотнуть свежего воздуха, потому что сил уже нет, а трубку надо глушить с двух концов...
И снова чрево пышущего жаром котла. Опять на ощупь найдена поврежденная трубка, и снова удары, удары, удары, когда кажется, что бьешь по металлу голыми кулаками...
Да, вот так моряки «Красного Кавказа» обеспечивали постоянную боевую готовность своего корабля. Это был подлинный героизм, но тогда никто из нас не думал о таких вещах. Жили одной мыслью, одной страстью — победить, уничтожить захватчиков. Этому отдавали все силы и помыслы.