Сила трупа

Но уже через пару дней после свадьбы «кормилец» спросил жену о приданом. «Да погоди ты! Сейчас на девочках сделаю — отдам!» — обещала ему благоверная. Поскольку «прям-таки щас» оговоренной суммой не располагала, а «вписаться в здешнюю тусу как следует» требовало еще пару недель. Муж покорно подождал еще две недели. Потом еще две. А затем влез в очередные долги — и вопрос снова встал колом под ребро.

— Where is the money, A

Поздним июньским вечером от пассажирского причала Ниигаты отошел огромный белый паром «Сиракаба». Он держал курс на Садо — остров диких пляжей, мекку отдыхающих-по-субботам и знаменитую столицу японского барабан-шоу.

«Время в пути — два с половиной часа, на протяжении которых вы можете полюбоваться морскими закатами и незабываемыми пейзажами берегов Японского моря», — вещал супервежливый женский голос из динамиков бортового радио.

Вечерело. Солнце, бесформенное от жары, все больше размазывалось по линии горизонта. В наступающих сумерках на палубе с теневой стороны было уже почти ничего не видно.

Почти.

Есть большая разница в том, как чувствуют опасность русские и японцы. Не знаю, какими стали бы мы, если бы нас так же часто трясло или накрывало тайфунами и цунами. Может, хоть нынешние теракты выпестуют в нас несуществующий пока орган тела, которым японец чувствует: что-то не так?

Может быть…

Ровно на полпути к Садо на стол капитана парома лег лаконичный рапорт:

В 22:43 пассажирка судна, жительница г. Вакамацу г-жа Рэйко Хибари (номер водительского удостоверения такой-то) известила пассажирского помощника о том, что примерно в 22:30 видела, как два пассажира-иностранца (предположительно женщина и мужчина) выбросили с 3-й палубы за борт два виниловых мусорных мешка больших размеров. Более никаких подробностей г-жа Хибари не разглядела ввиду темноты.

Пассажирский помощник т/х «Сиракаба»

Сибата Рютаро.

Их задержали в полночь на причале Садо.

На острове Садо никто не говорил по-русски. А потому уже наутро их отправили обратно в Ниигату. И начался язык японского допроса. Уж не знаю, кто у них там был переводчиком.

На первом часу, в духе мирной беседы, Мама Аня заявила, что в мешках она выкинула рыбу, которая скопилась у нее дома в больших количествах и страшно воняла.

На втором часу, уже сквозь сопли и слëзы, Мама Аня сообщила, что супруг ее не кормил, регулярно избивал и насильно склонял к сожительству. Где он находится сейчас, она не знает. Последний раз видела мужа неделю назад.

А на следующее утро новостные ленты японского телевидения заалели пятнами крови на татами в гостиной дома, где прожил все свои 63 года маленький неудачливый автодилер по имени Хонда.

Расчет Мамы Ани был, в принципе, верен. За несколько дней, проведенных с мужем в его домике на краю Ниигаты, она просчитала практически все. Гости к нему не ходили, писем никто не писал. Близких знакомых он не заводил, а к дальним наведывался слишком нерегулярно, чтобы в ближайший месяц его отсутствием кто-либо заинтересовался. Еще на месяц-другой сгодилась бы версия «уехал в загранкомандировку». А через три месяца, построив и отладив свою секс-машину, Великая Сутенерша растворилась бы в постперестроечных дебрях России, где ее не нашел бы никакой Интерпол.

В этот расчет не входил лишь один фактор — понимание японского человека. Откуда Маме Ане было знать, что жителей города Вакамацу воспитывают немного не так, как уроженцев Хабаровска? Что местным жителям со школьной скамьи вбивают в голову простые цифры: японский народ населяет лишь 30 % территории своих островов, остальное — горы да скалы? Что природа — живая, и ее надо беречь, иначе скоро вообще ничего не останется? Что под каждым камешком и лепестком, как и в каждой морской волне, скрываются языческие боги — ками, и если их разозлить, они начинают мстить? И что когда на глазах у японца прямо в море что-то выкидывают, он физически не способен сказать себе простую, с малых лет знакомую каждому русскому фразу «А мне-то какое дело?»

Помогал Маме Ане житель Хабаровска — молодой автослесарь, калымивший по частному приглашению на стоянке у местного дилера. Ходили слухи, будто это и был ее истинный сожитель, но подтверждений этому следствие не нашло. На допросе он сообщил, что за помощь в убийстве, расчленении и уничтожении трупа Мама Аня предложила ему половину суммы, обещанной мужу: пять тысяч долларов. Деньги, которых у нее так и не появилось. Ибо в результате расследования Великая Сутенерша получила, ни много ни мало, десять лет японской тюрьмы без права быть переданной российским органам правосудия.

Счастливо отделалась?

Кто ее знает. Сколько дают в России за убийство японского мужа ножом для разделки тунца?

— Иосич, дорогой! — не выдержал я. — Но при чем тут ты и спецслужбы?

— Ох, Митрий, — обреченно вздохнул водитель кобылы. — Ну, ты же в курсе, с кем я общаюсь! Люди из Владика и Хабары знают меня годами. Потому я с ними и работаю. Но точно так же меня годами отслеживает «хоан»! Ты меня знаешь, я ленивый. А потому с «хоаном» предпочитаю дружить. Но когда Маму Аню накрыли, дружить стало труднее! Девок еë разогнали. Все теперь в черные списки внесены, и в ближайший год ни одна из них в Японию въехать не сможет. Да там человек пятьдесят на деньги попало! А также на выдворение из страны в двадцать четыре часа. И когда на этом фоне вдруг появляюсь я — ребята, само собой, вынуждены и меня приструнить. Сколько б я с ними ни пил…

Иосич притормозил на очередном светофоре, достал из бардачка уполовиненную бутылку водки «Сантори», отпил глоток, спрятал пузырь обратно, выудил из кармана рубашки пачку «Парламента» и закурил.

— И ты знаешь, Митрий, в каком-то смысле я их понимаю. То есть я для них, конешно, хороший пацан, но надо же и совесть иметь! Теперь, когда эта дура мужа-японца замочила, у каждого, кто с ней хоть как-то пересекался, весь бизнес летит под откос. С мокрушниками водиться — гнилое дело, этого тебе никто нигде не простит.

— Ну… И что в твоем случае?

— Да не знаю я, что! По крайней мере, устроили хвост. Уже третий день пасут, вынюхивают чего-то.

— Что, и сейчас? — уточнил я озабоченно и оглянулся. Дорога за нами была пуста. Куда мы направляемся — я до сих пор не знал.

— Сейчас уже нет. Говорю же, сегодня я им пересменку устроил. Но завтра опять прицепятся, задницей чую! А как раз сегодня мне нужно было к ребятам на фазенду. Где все эти джеймсбонды ну просто на фиг упали. Эдак, сам понимаешь, не только без штанов можно остаться… Еще я только русскую малину японским копчикам не сдавал!

— Копчикам?

— Ну, слово такое международное. Копчик, маленький «коп». Мусор, по-нашему.

— А… Ну-ну.

Иосич глубоко затянулся и помолчал на скорости восемьдесят. Двухэтажный японский пригород медленно угасал в окнах старенького микроавтобуса.

— И вот притормозил я на большом светофоре, — продолжал Иосич задумчиво. — На о-очень большом светофоре, — развел он руки в стороны, оторвав на секунду ладони от руля. — Таком, где обычно все стоят минуты по три. Смотрю в зеркальце — а эти уже сзади! Метрах в пяти. Остановились, значит, и ждут… Очень такие незаметные японские копчики.

Он усмехнулся и снова умолк. За возникшую паузу в моей голове успели пронестись лучшие погони мирового кинематографа последних десяти лет. С переворачивающимися машинами, взрывающимися бензобаками и раскуроченными лавочками придорожных торговцев.

— И тут… — подзадорил я рассказчика.

— И тут, — подхватил Иосич, — я надеваю вот этот пиджак. А ты знаешь, Митрий, как сильно я не люблю пиджаков!.. Выхожу из машины. И четким, насколько позволяет состояние, шагом направляюсь к автомобилю противника. Правой рукой вынимая из внутреннего кармана, — он полез рукой в карман пиджака, — вот этот черный блокнот! И еще вот эту шариковую ручку. Останавливаюсь прямо перед бампером — и ме-е-едленно переписываю ручкой в блокнот номер их поганого автомобиля.