Подводники атакуют

Меня особенно беспокоит старший торпедист Дмитрий Крошкин. В начале войны он был тяжело ранен. Тогда Крошкин служил в бригаде морской пехоты. В одном из боев — это было в районе Капорья Ленинградской области — вражеская пуля ранила бойца в грудь. Товарищи подобрали его и отправили в тыл. После лечения в новосибирском госпитале Крошкин попал к нам на лодку.

На мостике появляется Новиков. Он находился в носовых отсеках, где идет перезарядка торпед.

— Дело идет к завершению, — докладывает Яков Романович. — А Крошкин работает как и все, да еще с шуткой-прибауткой.

— Крепки эти воронежские ребята...

Снизу доложили о готовности к передаче радиограммы.

— Немцы-то засекут работу нашего передатчика, — предостерегающе говорит Новиков.

Он, конечно же, прав: теперь, когда «Тирпиц» готовится к выходу в море, гитлеровцы особенно внимательно следят за эфиром. Но и мы не из простачков. Я рассказал Новикову, что в таких случаях у нас принято действовать так: перед работой рации лодка ложится на другой курс. Вот и сейчас ляжем на курс, ведущий в базу, и начнем передачу. Противник засечет нас и по радиопеленгам установит движение лодки на восток. Это подскажет врагу и логика суждений: лодка потопила транспорт, израсходовала боеприпас и возвращается с позиции. А мы его обманем: закончим передачу и сразу же ляжем на обратный курс.

— Если придерживаться такой тактики постоянно, то противник разгадает наши маневры, — не унимается Новиков.

— Правильно, поэтому каждый раз мы делаем по-иному.

Лодка легла на контркурс, сбавила скорость, и радист начал передавать радиограмму. Командованию было доложено о неявке «партизан», о прошедшем конвое, об атаке, подтверждалось получение приказа о переходе на новую позицию.

Радиопередача закончилась, и лодка легла на прежний курс.

— Подготовили к выпуску боевой листок, прошу посмотреть, когда будет время, — обратился Новиков.

— Лучше всего сейчас. Пойдемте.

Мы прошли в кают-компанию. Боевой листок не выглядел красочным, но он был сделан с любовью и привлекал ярким содержанием. В небольших заметках рассказывалось о событиях дня, об отличившихся членах экипажа. В одной из заметок говорилось о том, что молодой член партии Иван Иванович Мазуров первым обнаружил вражеский конвой. Другая заметка сообщала о том, чего я еще не знал, — о боевой инициативе Крошкина. «С выходом из фьорда, — писалось в боевом листке, — команде разрешили перекурить. В отсеке за дежурного остался Дмитрий Крошкин — как некурящий. Когда объявили боевую тревогу, он не растерялся, энергично принялся за приготовление аппаратов и до прихода товарищей успел сделать многое». Что ж, старшего торпедиста похвалили правильно. Кстати, он тоже молодой коммунист: в члены партии Дмитрий Петрович Крошкин был принят в предыдущем походе.

Боевой листок мне понравился — чувствовалась опытная рука не только редактора, но и представителя политотдела.

И я еще раз с удовлетворением отметил плодотворную помощь, которую оказывает нам Новиков. К сожалению, только помощь. Ведь Яков Романович в штате у нас не числится и после прихода лодки в базу вернется в политотдел. А мне снова придется непосредственно заниматься всеми вопросами политработы. Создавалось впечатление, что командование решило провести эксперимент: смогу ли один, без заместителя по политчасти, организовать на лодке политико-воспитательную работу? Вспомнился эпизод, происшедший незадолго перед нашим походом. Группа командиров, в том числе и я, находилась на пирсе у обреза за перекуром. Тем временем появились командующий флотом и член Военного совета (они возвращались из бригады подплава к себе на флагманский пункт) и, как водится, подошли к нам. Завязался разговор. И я откровенно признался, что совмещать две должности — командира и замполита — весьма трудно. Вице-адмирал Головко сказал:

— Всем теперь нелегко. Вы старый член партии, справитесь и один... Ведь правда? — Этот вопрос относился не столько ко мне, сколько к вице-адмиралу Николаеву, который при этом промолчал.

А все же лучше, если бы на лодке был замполит, такой же опытный, как Новиков.

Третье блюдо

— Поднять перископ!

Эту команду я давал сам себе. Она произносилась и для информации других: горизонталыцик должен был вести лодку на определенной глубине, штурман — быть готовым проложить по моим данным пеленг...

Итак, я нажал на кнопку подъема. Послышалось приглушенное жужжание электромотора, и цилиндрическое тело оптического прибора начало двигаться вверх. Из-под сальника просочилось несколько капель воды, и они покатились вниз. Наконец из шахты показалась нижняя головка перископа с устройствами, облегчающими наблюдение за поверхностью моря. Сообразуясь со своим ростом, я остановил подъем, откинул в стороны рукоятки, с помощью которых вращается перископ, и прильнул глазом к резиновой оправе окуляра.

Передо мной открылась картина довольно однообразного северного побережья Норвегии. Горы, поднимающиеся здесь на 300–400 метров, покрыты снегом, а их крутые склоны обнажены. Поворачиваю ручку прибора перископа на «Увеличение» и вижу пласты кварцевого песчаника, образующие почти отвесные берега. Это мыс Нордкин, у оконечности которого приютился небольшой островок Авлейса.

С утра 1 февраля мы находимся на позиции у самой северной оконечности Европы. Стоит непривычно хорошая для зимнего месяца погода: слабый ветер, мелкая волна, видимость полная. Баренцево море удивляет нас покоем и одновременно раздражает: в его водах никаких признаков фашистских кораблей. Здесь, казалось бы, проходит коммуникация, питающая боеприпасами и продовольствием северный фланг гитлеровской армии; здесь, по всем данным, должен следовать поток стратегического, сырья (никелевая руда). А мы ничего не видим — ни транспорта, ни мотора, ни шлюпки.

— Разрешите команде обедать? — спрашивает только что заступивший на вахту капитан-лейтенант Новожилов (он и старпом Редькин недавно получили новое звание).

Осмотрев в перископ горизонт и убедившись, что он чист, даю «добро» и отправляюсь в кают-компанию.

За столом — офицеры, не занятые по службе. Свет плафонов мягко ложится на белоснежную скатерть и обеденный сервиз. Тепло и уют помогают как-то забыться. Мы ведем беседу на отвлеченные темы — как будто в метре от нас корпус лодки не омывается водами полярного моря.

Обслуживает кают-компанию вестовой Юлиан Пентюх, белорус по национальности. Он на редкость расторопный и разворотливый, имеет склонность к хозяйственной работе. Не так-то легко, например, в условиях войны организовать ремонт обуви для команды. А матрос Пентюх организовал! Словом, в экипаже он незаменим. К людям чуток, внимателен. В его буфете, конечно же, всегда есть чай — горячий и холодный, кто к какому привык.

Обед наш ничем особенным не отличался. На первое был то ли суп, то ли борщ — не ручаюсь. А вот второе блюдо — свиная тушенка, приправленная... консервированным судаком, запомнилось. Наш кок Алексей Ильюшин готовил пищу хорошо, и команда претензий к нему не имела. Но на этот раз он, видимо, решил произвести эксперимент, давший повод для шуток и острот.

— Не нравится второе, — говорит Редькин, — будете довольны третьим блюдом, кажется, его уже несут.

Но в это время раздался сигнал боевой тревоги. Бесшумно, в тапочках, матросы и офицеры бегут к боевым постам, с ловкостью цирковых артистов преодолевая круглые двери переборок.

В боевой рубке Новожилов докладывает:

— Акустик доложил пеленг на шум винтов... В перископ обнаружены мачты кораблей. Разрешите идти в первый отсек, готовить торпедные аппараты.

Едва я раскрываю рот, чтобы сказать «добро», как он уже исчезает.

Поднимаю перископ и вижу: довольно внушительных размеров транспорт идет в охранении эскортных кораблей.

— Торпедная, атака! Торпедные аппараты к выстрелу при-готрвить!

Старпом, выглянув из люка центрального поста, спрашивает:

— Где прикажете находиться?