Подводники атакуют

Переговорная труба из боевого поста гидроакустика выходила прямо в отсек, и все находившиеся в нем были в курсе событий.

— Сейчас будет очередная серия бомб, объявить по отсекам! Внимательнее! — как можно спокойнее скомандовал я.

Очередная атака врага, по моим расчетам, должна была окончиться неудачей, катер шел явно мимо нас.

И действительно, через минуту справа по носу раздались новые взрывы. Мы оказались вне зоны поражения, даже на значительном удалении от места бомбометания.

— Объявить по отсекам — нас преследуют два катера, — приказал я. — По одному разу они нас уже пробомбили. Можно ожидать еще две атаки. На большее у них глубинных бомб нет!

Люди приободрились, хотя нас должны были «угостить», по крайней мере, еще двумя сериями бомб, если враг не решил перейти к атакам одиночными бомбами.

Наш курс лежал теперь в сторону берега, а катера ходили по корме. Они, видимо, потеряли с нами контакт и прощупывали гидроакустическими приборами весь район. Мы шли малым ходом, чтобы издавать минимальные шумы и в то же время ускользать от настойчивого преследования врага.

Шум катеров в конце концов перестал прослушиваться, и я был склонен считать, что мы обманули противника. Однако это оказалось далеко не так.

— Курсовой сто сорок пять, правого борта катер, — не дал сыграть отбой боевой тревоги гидроакустик. — Шум отдаленный, но приближается!

Полагая, что катера возвращаются в свою базу, мы решили отвернуть влево. Однако катер тоже повернул за нами. Вскоре появился и второй охотник. Нас снова преследовали.

В этих условиях идти в сторону берега было для нас невыгодно. Лучше было отходить в открытое море, в сторону больших глубин, подальше от мест базирования катеров-охотников. Но любой поворот был невыгоден для нас, так как это облегчало врагу возможность немедленно атаковать лодку.

Мы продолжали двигаться, сопровождаемые фашистскими катерами. Охотники применили тактику, уже знакомую нам по первой встрече с ними. Они шли за нами примерно на одних и тех же кормовых курсовых углах, внимательно наблюдали за каждым нашим изменением курса, но в атаку не выходили.

— Товарищ командир, — доложил штурман, — по моим расчетам, мы подходим к району, где атаковали торпедами транспорт. Глубины здесь небольшие...

И тотчас же гидроакустик доложил, что правый катер приближается к нам.

— Пеленг медленно идет к носу! — после небольшой паузы добавил он.

Охотник выходил в бомбовую атаку. Теперь все зависело от того, как быстро подводная лодка сумеет изменить курс и глубину погружения.

Подаваемые команды исполнялись с такой четкостью, словно о них было известно заранее. Едва успел произнести приказание, как моторы работали уже на полный ход, руль был положен на борт и стрелка на глубиномере показывала метр за метром увеличение глубины погружения.

«Десять... двадцать... тридцать градусов...» — насчитал я, глядя на циферблат репитера рулевого, прежде чем справа по носу послышался знакомый гул мчавшегося полным ходом катера.

Три взрыва с еле уловимым интервалом, словно спичечную коробку, подбросили подводную лодку. На мгновение показалось, что мы поражены бомбой.

На этот раз вражеская атака причинила нам довольно серьезные повреждения. В торпедном отсеке лопнул шов корпуса, и забортная вода поступала внутрь подводной лодки; в дизельном, электромоторном, аккумуляторном и частично в других отсеках были разрушены, сдвинуты с фундаментов и выведены из строя многие механизмы.

Аварийная партия занялась заделкой пробоины в корпусе. Но главной задачей все же оставалось оторваться от катеров-охотников, обмануть их.

— Слева катер! Быстро приближается, пеленг идет на нос! — докладывал гидроакустик.

Очередная серия вражеских «гостинцев» взорвалась прямо по носу, довольно близко, но не причинила нам почти никакого вреда, хотя по эффекту восприятия и ударной силе она казалась не слабее предыдущей.

— Последняя, последняя, больше не будет! — забормотал Поедайло.

— Тише, ты! Знай свое дело: записывай и молчи! — шикнул на него Трапезников, не отрываясь от своей работы. Он возился с сальниками, которые стали пропускать слишком много воды.

— Командир сам сказал, что больше...

— Ты что, — не дал договорить ему Трапезников, — видел рапортичку, которую командир получил от фашистов?

— Но он же знает... — произнес Поедайло обиженным тоном. Страха в его голосе не чувствовалось.

Мы легли на новый курс и, не снижая скорости, начали отходить в сторону открытого моря. Пока взбудораженная разрывами бомб вода мешала охотникам снова нащупать нашу подводную лодку, важно было отойти подальше.

— Товарищ командир, лодка сильно отяжелела, плохо слушается руля, — докладывал механик, хотя я и сам все видел по приборам.

Носовая часть тянула вниз, лодка раздифферентовалась. Заниматься дифферентовкой, когда на поверхности моря в штиль могло быть замечено каждое, даже самое крохотное пятно, было слишком рискованно. Но и управлять лодкой становилось невозможно. Оставалось одно: отойти как можно дальше, лечь на грунт и притаиться.

— Будем ложиться на грунт, — сказал я о своем решении помощнику командира, в обязанности которого входило провести подготовительные мероприятия к производству маневра.

— А если мы «следим»? Ведь корпус пробит, возможно выделение соляра. Наверху, видно, штиль...

— Штиль-то штиль, — возразил я, — но ведь скоро шестнадцать часов. Надо полагать, вечерняя рябь уже появилась, и если мы выделяем небольшие пятна, они будут незаметны, во внешних цистернах топливо израсходовано, а внутренние невредимы.

Осторожно, чтобы не взбаламутить ил, мы легли на грунт в 18 кабельтовых от места последней атаки катеров. Сразу же были остановлены механизмы, которые могли издавать шумы, слышимые за пределами корпуса подводной лодки. По кораблю было объявлено приказание о соблюдении полной тишины.

Гидроакустический пост играл особенно важную роль. Он должен был заблаговременно предупредить об опасности, причем с таким расчетом, чтобы мы успели сняться с грунта и начать уклонение. Гидроакустик понимал это, специального напоминания ему не требовалось.

С технической точки зрения, гидроакустическую аппаратуру подводных лодок времен второй мировой войны никак нельзя было назвать совершенной, в том числе, конечно, и ту, которую использовал наш корабельный «слухач» матрос Иван Бордок.

Иван Бордок до самозабвения любил свое дело. Он настолько хорошо изучил аппаратуру, что сам смог предложить кое-какие усовершенствования. При этом ему пришлось выдержать «большой бой» с конструкторами, которые не сразу соглашались с ним. И он оказался победителем. Инженеры, вынужденные признать целесообразность применения рационализаторских предложений нашего скромного «слухача», были поражены, когда узнали, что Бордок окончил только семь классов и с техникой впервые познакомился на подводной лодке. Все свободное время он проводил за своей аппаратурой, даже тогда, когда достиг высокого мастерства. «Зазнаться можно незаметно для себя», — ответил он однажды матросу Поедайло, который заявил, что если много занимаешься одним и тем же предметом, то он надоедает и становится противным.

— Пробоина заделана! — докладывали по телефону из аварийного помещения. — Поступление воды прекращено полностью. Разрешите приступить к осушению отсека.

— Откачивать воду за борт не разрешаю! — ответил я.

Люди, находясь по пояс в воде, работали в очень тяжелых условиях. Им приходилось дышать сжатым до нескольких атмосфер воздухом. Утомляемость от этого резко повысилась, однако никто из подводников не жаловался.

— Видать, мы сильно насолили фашистам. Никак нас не оставят, — вполголоса говорил кому-то Трапезников.

Я взглянул в его сторону, но увидел только торчащие из-под палубы ноги. Сам он был в трюме и исправлял что-то в арматуре помпы.

— Да, Паша, сегодня был выход в атаку не на луну, — раздалось в ответ.