Подводники атакуют

Поиски транспортов пока безрезультатны. 17 июля на рассвете направились к маяку Богшер, чтобы определиться. Вахтенный офицер поднял перископ. Доложил, что видит на горизонте что-то темное. Через несколько минут стал вырисовываться силуэт судна. Определяем: транспорт водоизмещением примерно четыре тысячи тонн. Осторожно подходим к нему, изредка поднимая перископ. Нас уже охватил азарт боя, и вдруг убеждаемся, что транспорт сидит на мели без всяких признаков жизни. Зря только настроились на атаку.

Взяли курс на рейд Утэ. Нам говорили, что там часто формируются конвои, стоят на якорях суда. Калинин уже потирает руки:

— Сейчас будем их выгонять из кустов.

Под кустами он подразумевает шхеры — узкие извилистые протоки между островами, где любят укрываться фашистские суда.

В полдень 19 июля мы были уже на фарватере, ведущем к Утэ. До острова так близко, что в перископ видно, как о берег разбиваются волны. На вершине холма среди зелени проглядывают стволы пушек. Рейд окружен небольшими островами. Маневр здесь для нас стеснен. И глубины все убывают. Эхолот показывает: под килем всего семь метров. И тут вахтенный офицер Калинин, повернув перископ, вдруг обнаружил по корме два транспорта и несколько кораблей охранения. Они идут прямо на нас. Оставаться на месте нельзя: здесь так мелко и узко, что нам не избежать тарана. Немедленно разворачиваемся на обратный курс, чтобы выйти на глубины, достаточные для маневра лодки. Как ни спешим, занять позицию для атаки не успеваем: транспорты проскочили залповый пеленг.

Жалко, но ничего не поделаешь. Разведываем район. На рейде действительно много груженых транспортов. Здесь пересекаются важнейшие коммуникации между портами Германии и Финляндии. Но на рейд нас не пускают малые глубины.

Курсируем неподалеку от шхер. Вечером 20 июля в перископ увидели караван, идущий на нас. Три транспорта и шесть сторожевиков. Очевидно, тот самый конвой, сообщение о котором накануне нам передали из штаба флота. Транспорты везут из Германии в Финляндию вооружение и боеприпасы. Выбираю самое крупное судно, водоизмещением десять — двенадцать тысяч тонн. Калинин и штурман быстро произвели необходимые расчеты.

Предлагаю Гольдбергу взглянуть в перископ. Он так и прильнул к окулярам.

— Смотри, командир, даже заклепки видны в борту. Цель верная. Стыдно в такую промахнуться.

И снова уступил мне место у перископа. Мы любим Гольдберга. Он никогда не вмешивается в действия командиров лодок, с которыми выходит в море, предоставляя им полную самостоятельность. И если только ошибаешься или трудность неожиданная возникает, он мягко поправит, поможет советом, а то и строгим, но всегда полезным замечанием.

Атака складывается очень хорошо. Подходим к цели как можно ближе, чтобы стрелять наверняка. Опасаюсь одного — выдержит ли корпус лодки силу близкого взрыва своих же торпед. Но бить надо без промаха: на палубе транспорта различаются танки, полевые орудия и много другой техники. Богатая добыча!

И какая досада: когда до залпа осталась какая-то минута, в окуляре перископа появился один из сторожевых кораблей. Он идет между нами и транспортом, закрывая его своим корпусом. Меня бросило в жар. Если он заслонит цель, то атака сорвется, лодка не успеет повторно выйти на необходимый курсовой угол. Что делать? А если самим повернуть на транспорт, чтобы он раньше оказался на залповом пеленге?.. Тогда торпеды успеют проскочить перед носом сторожевика. Командую рулевым. Последний раз на мгновение поднимаю перископ. Вот они, решающие секунды!

Залп! След торпед потянулся точно к цели. Очень близкий оглушительный взрыв, затем второй. Прежде чем лодка уходит на глубину, успеваю увидеть, как тонет вражеское судно.

Лодку при взрыве так тряхнуло, что рубка показалась на поверхности. В отсеках погас свет, посыпалась с подволока пробка. Инженер-механик мгновенно заполнил цистерну быстрого погружения, и лодка стремительно опустилась, но тут же ударилась носом о скалистый грунт. Глубиномер показывает двадцать семь метров, а по карте здесь значится семьдесят пять. Решать эту загадку нет времени. Нужно срочно разворачиваться влево и уходить мористее.

Вражеские корабли, конечно, заметили лодку, когда вынырнула ее рубка. Они уже проносятся над нами. Справа, слева, спереди гремят взрывы.

А лодка тяжелая, плохо слушается рулей. После удара о скалу или затонувший корабль, так как глубина в данном районе была около шестидесяти метров, стал нарастать дифферент на нос. Ильин прилагает все усилия, чтобы выровнять лодку.

Взрывы все чаще и ближе. На смену отбомбившимся кораблям спешат новые.

Внезапно наступает тишина. Мы увеличиваем ход, уже намереваемся подвсплыть под перископ, чтобы осмотреть горизонт, когда гидроакустик докладывает о приближении с левого борта двух сторожевиков. Быстро уходим на глубину. Но, судя по всему, один из кораблей запеленговал нас. Вот уже его винты буравят воду над нами. Тревожно смотрим на подволок, ожидая взрывов глубинок, но их почему-то нет.

Сторожевики преследуют нас. По-видимому, они установили прочный акустический контакт с лодкой. Мы маневрируем ходами, отворачиваем то в одну, то в другую сторону, но оторваться от них не можем. Следуют за нами в пяти — семи кабельтовых, повторяют все наши эволюции и — не атакуют. Что они затеяли? Неизвестность страшнее любой бомбежки. Вижу, как переживают товарищи. Приглашаю в центральный пост нового комиссара лодки Михаила Цейшера и прошу его обойти отсеки, объяснить людям обстановку, подбодрить их. А у самого в голове одна мысль: что же там наверху задумал враг?

— Не знаю, как кому, а мне уже надоела эта волынка! — бормочет Ильин.

И тут обращает внимание на трюмного Гусева. Тот стоит у станции погружения и всплытия бледный как полотно.

— Ну ничего, пройдет! — уже другим тоном говорит инженер. — Скоро стемнеет, всплывем, глотнем свежего воздуха, и все будет хорошо.

Гусев слабо улыбнулся:

— Тяжело дышать, товарищ лейтенант. Штурман оторвался от карты:

— Через тридцать минут выйдем из шхерного района. — И добавляет с надеждой: — Там, на просторе, легче будет запутать следы.

И тут над нашими головами ухнули взрывы, мощные, раскатистые.

— Уходить на глубину шестьдесят метров! — успеваю крикнуть. Новый, еще более страшный взрыв сотрясает корпус лодки. Меня отбрасывает к штурманскому столику. У моих ног лежит Калинин. Ильин больно ударился о перископ. Гусев тоже падает, но тут же, гибкий и ловкий, вскакивает и хватается за маховики клапанов.

— Два сторожевых корабля следуют за нами, не изменяя скорости, — доложил гидроакустик. — Дистанция прежняя. Других шумов не слышно.

Что ж, обстановка, кажется, начинает проясняться. Сторожевики навели на нас авиацию. Но почему они так точно знают наше место? По-видимому, за нами остается какой-то след: либо повреждена междубортная топливная цистерна и соляр вытекает, либо магистраль сжатого воздуха дает утечку, «травит», как говорят моряки. Ильин проверяет показания манометров. Действительно, в одном из трубопроводов происходит утечка воздуха. Немедленно перекрыли общий клапан всей подгруппы баллонов.

Бомбежка не прошла для нас бесследно. Отказали электромоторы рулей. Переходим на ручное управление. Даже в обычных условиях это нелегкий труд, а тут, когда одна из бомб разорвалась довольно близко и корму лодки сильно подкинуло, вертикальный руль перекладывать стало совсем тяжело. На помощь рулевому Крутовскому вызваны трюмный Панкратов, моторист Косых и кок Тимофеев — ребята плечистые, могучие. Общими усилиями они кое-как вращают тугой штурвал.

Бомбы рвутся то поблизости, то где-то далеко. Время тянется медленно. Дышать становится все тяжелее. Но мокрые от пота люди работают. Из отсеков сообщают об устранении повреждений. С каждым таким докладом веселеет лицо нашего инженера, хотя он тоже, как и все мы, задыхается от недостатка кислорода.

Акустик, долгое время молчаливо прислушивавшийся к шумам наших упорных преследователей, вдруг громко доложил: