Страница 24 из 78
Начинаем очередной штурм сети. Лодка мерно вздрагивает от работы главного мотора, обычный легкий свист встречной струи воды за бортом действует на нервы успокаивающе, но напряжение не снижается, оно даже возрастает по мере того, как мы все ближе и ближе подходим к сети.
Боцман, на которого устремлены все взоры, первый может почувствовать малейшее изменение в поведении лодки. Но он стоит спокойно, лодка послушна ему. Он держит заданную глубину и дифферент. С момента, как был дан малый ход, прошло около десяти минут.
И вот лодка снова плохо слушается управления. Дифферент пошел на нос. На предельной глубине погружения все та же сеть. Думаю: «Глубоко опущена, проклятая». Остановив ход, выжидаем момент, когда лодка, погрузившись еще глубже, выровняется. Но ведь более минуты нельзя оставаться без хода: продолжая погружаться, лодка начинает испытывать слишком большое забортное давление. Сильное обжатие корпуса уже дает себя знать: стальная сигароподобная оболочка слегка пощелкивает.
Приказываю дать задний ход. «Хоть бы снова не запутаться на этой, уже смертельно опасной глубине, где каждый метр погружения создает для лодки угрозу быть раздавленной силой забортного давления».
Подаю команду дать самый полный ход вперед. Команда быстро выполняется. Но произошло что-то неладное. Лодка опять ткнулась носом в сеть, не прорвала ее, потеряла ход и стремительно уходит на глубину, тонет... По всем отсекам проносится неимоверной силы треск. Впечатление беспорядочной винтовочной стрельбы в замкнутом стальном корпусе. Палубный железный настил трещит и выпирает под ногами. «Слезы» заструились в местах соединения забортной арматуры с прочным корпусом... Еще секунда и все было бы кончено... Но приказ об аварийном продувании групп цистерн и команда «Самый полный ход назад» выполнены мгновенно: лодка медленно всплывает.
Итак, сеть непреодолима. Энергоресурсы неумолимо истощаются.
Что же теперь делать? Неужели все кончено?
У меня возникло еще одно, кажется, самое последнее решение. Приказываю мичману Иванову собрать ручные гранаты и открыть артиллерийский погреб.
За бортом слышатся взрывы, и сверху над нами с шумом проходят корабли противника. Это они сбросили малые бомбы, да, к счастью, и на сей раз мимо...
Скоро в люке кормовой переборки центрального поста показалась голова мичмана Иванова.
— Гранаты собраны, товарищ командир, — тихо, сдерживая волнение, доложил он и протянул в отсек руки. В руках у него по две зеленых армейских ручных гранаты.
— Откройте крышку артиллерийского погреба, — приказал я.
Иванов крикнул в центральный пост и проворно отдраивает крышку погреба. Смычков и Щекин вопросительно смотрят на гранаты и на меня, как бы пытаясь прочесть на моем лице намерение. Заметив их взгляд, я говорю им:
— У нас нет возможности преодолеть преграду под водой, значит, надо подойти к сети, внезапно для противника всплыть и сделать последнюю попытку проскочить сеть над водой.
Используя внезапность нашего появления и неизбежное замешательство противника, мы откроем артиллерийский огонь по ближайшим кораблям и дадим полный ход вперед. Противник, разумеется, также будет вести огонь из всех видов оружия, в том числе и из пулеметов, стремясь уничтожить всех, кто окажется на мостике. Жертвы неизбежны. Но будет выиграно время. Во время перестрелки мы успеем пройти сеть и погрузиться, если, конечно, лодка не получит серьезных повреждений.
На случай, если мы не сможем погрузиться и противник попытается захватить нас в плен, я и дал приказание держать наготове артиллерийский погреб... Со всплытием я и часть артрасчета выйдем наверх с ручными гранатами. Очень возможно, что придется нам вступить в рукопашную схватку. Две гранаты возьмите вы, Смычков. Вы бросите их в артиллерийский погреб по приказанию с мостика «Взорвать корабль». Помощник командира будет находиться в рубке, и, если меня убьют или тяжело ранят, он вступит немедленно в командование кораблем, — говорю и пристально смотрю в глаза Смычкову. Взгляд его чист и спокоен.
Он принимает гранаты и поспешно рассовывает их по карманам кожанки.
— Есть, ваше приказание будет выполнено! — спокойно и с какой-то необыкновенной решимостью отвечает он.
«Я не ошибся в выборе. Смычков выполнит мое приказание», — думаю я и смотрю на окружающих. Мне хочется видеть, как восприняли решение все остальные. Нет никаких сомнений, что каждый человек в центральном посту слышал все, о чем я говорил намеренно громко, но всё делают вид, что заняты только своим делом, ничем внешне не выдавая беспокойства. Только Зубков, сидевший по-прежнему у открытой переборки центрального поста, все время пристально смотрит на меня до тех пор, пока мы не встречаемся взглядами. Тут он низко опускает голову и начинает старательно вычеркивать гвоздем какой-то бессмысленный вензель на краске переборочного комингса.
Признаться, этот взгляд несколько смутил меня. Мне кажется, что он, да и другие товарищи не решаются, но хотели бы спросить меня: нет ли другого, более надежного и менее рискованного выхода? «В самом деле, — думаю я, — люди нашего экипажа привыкли исполнять все приказания командира. Они, не колеблясь, исполнят и последний приказ: погибнуть все как один смертью героев, хотя об этом, быть может, никто и никогда не узнает. Просто где-то в официальном документе будет отмечено, что подводная лодка по неизвестным причинам не вернулась с моря... И как смогут узнать наши товарищи, что мы дорогой ценой отдали свои молодые жизни и до последнего вздоха были верны Родине, Коммунистической партии. Как смогут узнать родные о том, что их скромный сын в последнюю минуту своей жизни совершил подвиг, отдав жизнь за Родину? Да, это все так, но нужна ли сейчас жертва? Нет ли другого решения? Ведь эти люди, деловито готовящиеся принять героическую смерть, быть может, под командованием другого, более полноценного командира, чем я, еще способны совершить великие дела...»
Хотя все необходимые приказания отданы, из головы не выходит мысль: все ли продумано, взвешено, учтено.
Приказываю дать задний ход с тем, чтобы выиграть несколько минут на размышления.
— Товарищи, — обращаюсь к окружающим. — Решение принято, и все подготовлено, чтобы привести его в исполнение. Но за вами остается право совещательного голоса. Я готов выслушать каждого, пока позволяет время. Только прошу докладывать как можно короче.
Первым говорит Смычков.
— Лучше достойная смерть, чем позорный плен. Но ведь у нас еще есть воздух и электроэнергия. Мы можем держаться, товарищ командир!
— Да, час мы продержимся, — соглашаюсь я. — А что делать остальное время, когда у нас полностью иссякнут энергоресурсы?
В это мгновение меня осенила мысль.
Подозвав Смычкова и Хвалова, объясняю им новую задачу.
— Все ясно! — бодро рапортует Смычков и в ту же минуту начинает отдавать нужные приказания.
— Так точно, все ясно! — вслед за Смычковым отзывается Хвалов и, на секунду оторвавшись от штурманского колеса, оттянув полу свитера, вытирает раскрасневшееся лицо и, откинув назад спавшие на лоб мокрые от пота волосы, снова занимает прежнее положение. Он заметно ободрился, только глубокое частое дыхание выдавало его непомерную усталость. Щекин попросил разрешения передать счисление молодому штурману и помочь Хвалову. Я не возражал.
Через минуту Смычков докладывает: лодка удифферентова-на, боцман точно держит глубину.
Я приказываю соблюдать полную тишину и докладывать мне обо всем, что услышано за бортом.
Снова томительное ожидание. Подводная лодка как бы на ощупь, медленно, крадучись идет вперед. Мысленно отсчитываю расстояние, отделяющее нас от сети. Взоры всех устремились на боцмана и на приборы управления. Смычков, упершись одной рукой в шпангоут подволока, а другой в лебедку перископа, не сводит глаз с приборов. Его волнение проявляется только в том, что время от времени он барабанит пальцами по щеке вьюшки троса перископа.