Страница 16 из 28
– А я тебе подарочек привез, – буднично сказал Нимотси, полез в карман рубахи и достал брелок: маленький Акрополь на цепочке.
Я не могла говорить, только почувствовала, что по лицу побежали слезы.
– Господи, это ты…
– Уже не я… – он улыбнулся мне улыбкой мертвеца, – извини за антураж Спасибо вдове профессорской, еле тебя нашел. Далеко забралась.
– Что с тобой?
– Сорвал “джек-пот” в спортлото. 6 из 49. Разве не видно?
Я помогла ему встать, без труда приподняв легкое, как у ребенка, тело.
– Очень мило с твоей стороны. Багаж не забудь. Я взяла маленький рюкзачок Нимотси – в нем что-то звякнуло.
– Аккуратнее, – дернулся Нимотси.
– Господи, неужели ты стал колоться?
– Риторический час. Ужели, милая, ужели. Лекарственные травы уже не спасают. Пришлось перейти на синтетику. Надеюсь, ты не будешь возражать?..
В прихожей я опустилась перед Нимотси на колени и осторожно сняла с него ботинки. Носков не было. Нимотси равнодушно поджал голые грязные пальцы.
– Ты изменилась. – Нимотси, сощурившись, смотрел на меня. – Замуж вышла, что ли? Или брови выщипала? И пахнешь хорошо… Жаль, что не переспал с тобой. Теперь уж не получится. Ничего не получится…
– Какой ты грязный…
– Грязный… Это правильно, Мышь! Грязный, грязный. – Он вдруг сорвался в хриплый крик и ударил себя кулаком по голове – голова дернулась, как у тряпичного клоуна. Я сняла с него рубаху, потом штаны – он не сопротивлялся; он как будто наблюдал за мной и за собой со стороны. Меня поразила его худоба.
– И худой…
– Не худой, а модель от Лагерфельда. – Нимотси провел рукой по торчащим ребрам. – Торс как гладильная доска. И жопа как две пачки махорки. Это сейчас носят в Европе.
Почти час я мыла его в ванной; он не стеснялся ни своей наготы, ни безобразно исколотых рук – он вообще ничего не стеснялся, он был равнодушен ко всему. Лишь когда я вымыла ему голову, Нимотси вдруг обнял меня и заплакал.
– Прости…
– Стой смирно! – Я завернула его в махровую простынь и с трудом поборола искушение отнести в расстеленную кровать.
– Прости меня, пожалуйста, – снова повторил он, – я во всем виноват…
– В чем? Сейчас это лечится. Но если бы я знала – никогда бы не отпустила тебя.
Он вдруг ударил меня – с силой, которая казалась удивительной для этого почти невесомого тела. Удар был тяжелым, отчаянным, беспощадным. У меня хлынула кровь из носа.
– Почему?! Почему ты отпустила меня?! Почему?! Нимотси тяжело, трудно заплакал, закричал, заорал, свалился на пол, забился в истерике.
– Почему?! Почему ты отпустила меня?.. Я молча легла рядом с ним, крепко обняла – он все еще бил меня, но удары становились слабее.
– Что произошло? Что произошло за этот год?
– Не сейчас. Потом. Завтра.
Он вдруг увидел кровь у меня под носом, и это произвело на него странное впечатление: Нимотси отпрянул, глаза его закатились, кадык дернулся – так сильно, что мне на секунду показалось, что он разорвет его тонкое горло.
Нимотси выпустил меня из рук и бросился в комнату.
Я пошла за ним – он уже сидел на кровати, забившись в самый угол.
– Не подходи ко мне! Я ненавижу кровь!.. Не подходи…
Кровь долго не останавливалась – я успела замочить его вещи, сразу же выпустившие из себя темно-коричневую грязь, и накапать в рюмку валерьянки.
Когда я вернулась в комнату, Нимотси все так же сидел в углу на кровати.
– Выпей, – твердо сказала я.
– Пошла ты на хер со своими совдеповскими средствами, – вдруг заорал он, – сама ее будешь пить, когда сдыхать будешь в доме ветеранов сцены!..
– Ну, что с тобой? Успокойся… Успокойся, пожалуйста.
Плюнув на валерьянку, я села рядом с ним на кровати и обняла его. Нимотси сразу обмяк, вытянулся и прижался ко мне.
– Не уходи.
Я держала в руках его тело, баюкала его – бедный мой мальчик, бедный, бедный – когда-то так баюкал меня Иван, – что же случилось с тобой?..
– Все будет хорошо, – шептала я ему. – Все будет хорошо… Мы все равно спасем тебя, даже если ты будешь брыкаться, как мул. Нет ничего такого, чего нельзя было бы исправить… Мы живы – и это главное. Спи, мой хороший, мой родной… Ты дома – и все будет в порядке.
…Я проснулась одна – Нимотси рядом со мной не было. В коридоре, за входной дверью слышались всегдашние голоса. “Не иначе пошел колоться, чертовы наркотики; спокойно. Мышь…” Я вышла в коридор и замерла – Нимотси сидел под дверью, сжимая в руке нож – дурацкий тупой нож из итальянского столового набора.
– Господи, что ты?!
– Слышишь? – истеричным шепотом спросил Нимотси, завернутый в простыню. – Там, за дверью!
– Ну и что? Там все время кто-то колготится. Очень романтическое место. Выше только звезды и самоубийцы. Нимотси вздрогнул.
– Это за мной.
– Ты с ума сошел.
– Говорю тебе – за мной… Но я не дамся. Если уж в Греции вывернулся… Где мои вещи?
– Я их замочила. Постираю утром. И купим тебе что-нибудь поприличнее. Чтобы не стыдно было показаться врачам-наркологам, они консервативные дядьки…
– Сука! – Он с ненавистью посмотрел на меня. – Сука! Кто тебя просил?! Зарежут, как петуха, в простыне, голого… Не хочу, не хочу, не хочу… – Он тихонько завыл.
– Успокойся… Там наверняка бомжи какие-то. Водку пьют. Они всегда там водку пьют. Я решительно отстранила его.
– Нет, это за мной. Они должны… Я точно знаю, что за мной…
Когда дверь открылась, Нимотси сжался в комок, выставив нож впереди себя.
…На площадке сидели два жизнерадостных бомжа с рожами фиолетового цвета.
Я шуганула их, как шугают бродячих собак:
– А ну, пошли отсюда! Бомжи безропотно удалились. Я закрыла дверь и тихонько отобрала у обмякшего Нимотси нож.
– Вот видишь – в порядке.
– Ничего не в порядке! – Он отчаянно замотал головой.
– Идем отсюда. Ты же не можешь всю ночь сидеть в коридоре.
– А всю ночь в канализационной трубе – по шею в дерьмище?.. А в вентиляционном люке? А в одном ящике с вонючим турком, которого долбит лихорадка?.. Могу, могу… Я теперь все могу. Мышь…
– Ты влип в какую-то историю?
– Влип! – Лицо Нимотси исказила страшная гримаса, он судорожно вздохнул. – “Влип” – это не то слово. Ты помнишь Юленьку Косикину?