Ящик Пандоры

Его нашел сам Петроний.

– Заездили купцы-продавцы, – пожаловался он и повел Дария в свою подсобку.

За два прошедших года Петроний не то погрузнел, не то от жары размяк, только было в его походке много усталости и мало энергии. Даже ссутулился и, кажется, стал ниже ростом.

Они зашли в его подсобку, и Дарий, подчиняясь мановению руки Петрония, уселся на коричневый с металлической спинкой стул. В помещении пахло прокисшим молоком, не первой свежести мясом и каким-то другими некондиционными субстанциями. Возможно, второй свежести кабаньей печенкой.

– Заездили, – повторил врач и тоже уселся на стул, сложив на столешнице руки кренделем. Чувствовалось, что мир для него тоже не первой свежести и уже давно набил оскомину, а в душе наверняка поселился страх перед выходными днями. – Не успеешь моргнуть глазом, как какую-нибудь заразу выкладывают на прилавок. – Он выдвинул нижний ящик стола и вынул дозиметр. – Вчера вот с этой херовиной подошел к продавщице… говорит, привезла черешню из Венгрии… Чушь, конечно… От ягод шел такой фон, словно находишься рядом с чернобыльским реактором… Пришлось вызывать радиационную службу, а это, знаешь, какая е…

– И что выяснила эта служба? – спросил Дарий, дабы поддержать разговор.

– Слыхал про такой город – Припять? Ягода оттуда, из садов радиационной зоны, вот и скажи после этого, что граница на замке.

Дарий согласно кивнул, хотя ему больше всего хотелось обсудить свою проблему.

– Ну, что у тебя опять стряслось? – устало поинтересовался Петроний.

– Это словами не выразишь… Промахнулся…

– Застолбил, что ли место, где происходили события?

– Что-то вроде этого. Досадная промашка, но…

– Бывает… Давай, показывай, – Петроний поднялся, подошел к двери и повернул ключ. И когда Дарий выпрастал свой Баклажан, доктор, не дотрагиваясь, долго взирал на него, пока наконец не произнес вердикт:

– У тебя, дорогой мой, эректильная деформация. – И, видимо, по-латыни добавил: – corpora cavernosa… склероз пещеристых тел… Болезнь Пейрони… Потому и промахнулся…

– Пейрони? – тупо переспросил Дарий и закрыл глаза. – А как ее лечить?

– Увы, таблеток от нее нет. Только скальпель может быть твоим помощником, но я бы с микрохирургией не спешил. Он тебе еще послужит три-четыре годика, пока совсем не загнется в ту или другую сторону. Конечно, ты можешь попринимать витаминов А и Е, каких-нибудь пищевых добавок, но все это, скажу тебе, как мертвому иглоукалывание.

– А причина?

– Этого тебе сразу не понять. А мне, чтобы разъяснить существо дела, надо перелопатить в голове целый курс по этой теме. А у меня сейчас ни времени, ни желания нет. Иди и живи как жил.

– Спасибо за совет, доктор, но меня очень интересуют вариации на тему эрекции… – Дарий пытался улыбнуться, но стянутый жарой и похмельем рот не разжимался.

Петроний понимающе кивнул и, разведя руки в стороны, с нарочитым вздохом заключил:

– Ну, не ты первый, и не ты последний, кого это интересует. Но мне кажется, ты в этом плане свой ресурс уже почти израсходовал. Ты Его просто загнал, как загоняют беговых лошадей. Увы, Он на последнем издыхании. Его плоть поизносилась, и хотя на первый взгляд он выглядит настоящим богатырем, на самом деле его основание начинает разрушаться. Словом, колосс на глиняных ногах. Поэтому будь разумным, не гони во весь опор и не забывай: всякая крайность есть родная сестра ограниченности…

Кто-то дернул за ручку двери, и доктор поднялся со стула.

– Можешь засупониваться, – сказал он. – И помни, сначала лед, а с завтрашнего дня спиртовые примочки… Но если не помогут, приходи, выпишу что-нибудь радикальное…

– А может, бодягой попробовать? Все-таки лед, можно простудить яички.

– Бодяга – это уже прошлое, в Европе другие методы лечения подобных травм. А насчет яичек не беспокойся – сперматозоиды очень любят прохладу. – Но я бы тебе посоветовал соблюдать осторожность с тестостероновыми бурями, они тебя до добра не доведут. И точнее целься, не забывай, что у тебя Пейрони…

– Против природы не попрешь… Сколько я вам должен за консультацию? – Дарий вынул из джинсов до дыр потертый кошелек, но Петроний отгородился от него скрещенными руками.

– Заходи, я всегда рад тебя видеть.

Доктор открыл дверь, и на пороге предстали два очень потраченных субъекта. Лица отчетливо испитые, одежда замусоленная, мятая. Тот, кто повыше ростом, зырнув на Дария, замялся, держа в руках голубой конверт.

– Привет, Робик, тут все свои, – Петроний посторонился, давая свободный ход появившемуся Роберту.

Тот боком втиснулся в помещение, и Дарий уловил отвратительные испарения немытого тела, грязной одежды и табачно-водочного перегара. Вошедший положил на стол конверт и тушуясь направился на выход, где его ожидал прыщавый, с красным лицом напарник.

Когда дверь за Робиком закрылась, Петроний извлек из конверта несколько купюр, пересчитал и, сложив вдвое, отправил деньги в нагрудный карман халата.

– Рынок, что поделаешь, – не без некоторого смущения произнес он. – Посторонним вход воспрещен, и эти ребята очень к этому относятся ревниво и держат базар в рамках упорядоченности. Днем болтаются здесь, а вечера проводят на каком-то чердаке, предаваясь голубым играм. – Петроний замолчал, что-то, видимо, отыскивая в памяти.

Но художника мало волновали чужие проблемы, ему бы сейчас еще попить пива, выкурить пару сигарет и посидеть на бережку, подставив морскому бризу расстегнутую ширинку.

Вместе с пакетом, из которого воспарялись земляничные и персиково-нектариновые ароматы, он направился в сторону пляжа. Перед выходом в дюны в киоске-стекляшке купил две бутылки пива и пачку чипсов с укропом.

Он не пошел на скамейку, а расположился у подножия дюны, среди кустиков ивы, откуда открывалась прекрасная панорама залива, с голубой дымкой далекого горизонта, легкими барашками облачков и необузданной синевой небес. Ну что может быть краше и аппетитнее этой пасторальной картины? С помощью шлеперного ключа он откупорил одну из бутылочек и сделал несколько глотков. Во рту загорчило хмельком, ноздри ощутили бодрящую терпкость. Он пил и хрумкал чипсы. Потом снова пил, курил и хрумкал чипсы. Курил, запивая уже из второй бутылочки, и хрумкал чипсы, оставляющие во рту летнее очарование укропа.

Он смотрел, как у самой кромки воды нелепая фигура потрепанного старостью и худобой человечка делает вполне бессмысленные движения руками. Это были крутящиеся, вялые размахи, но явно доставлявшие физкультурнику уверенность в оздоровительном их воздействии.

Слева, со стороны лиелупского маяка, налегая на педали, приближалась прехорошенькая шоколадка в ярко-желтом и достаточно открытом купальнике. Сзади, на спине, бугрился зеленый рюкзак, из которого торчала рукоятка теннисной ракетки. Блеснули на солнце никелированные обода и спицы, дива укатила в сторону Дзинтари, а в голове Дария появился неизвестно откуда возникший мировоззренческий помысел: «Квадрат гипотенузы бесконечности равен сумме квадратов катетов пространства, плюс эрекция и прямостояние, минус… А может, ты, Поль, прав, что любовь – история в жизни женщины и эпизод в жизни мужчины? Но если это так, то сколько же историй у Пандоры? А Хуан, этот дон Хуан, откуда принесли его черти, и почему именно он появился в такой момент, когда во мне бушует настоящий тестостероновый (О=Н2СН3СОН) цунами? А может, его не черти послали, а сам беззаветный боженька, чтобы раз и навсегда сотворить со мной апокалипсис?»

Однако, не найдя ответа на животрепещущие и столь же бессмысленные вопросы, Дарий поднялся с земли и, оставив позади себя пустые бутылки, с пакетом, из чрева которого исходили благоуханные ароматы, направился в сторону дощатого настила, ведущего с пляжа.

Он шел по тенистой аллее, ощущая убывающие запахи моря и душистость лип, и на сердце у него было не то что хорошо, а как-то призрачно-отрадно, даже празднично, словно он умылся утренней росой и теперь лежит на скошенном лугу, любуясь неизвестно откуда взявшейся на синем небе роскошной радугой. Сзади кто-то забибикал, он оглянулся и увидел малыша на электрической машинке, которые тут же, на обочине аллеи, давали напрокат. Лицо мальчугана было серьезно, сосредоточенно, и он явно форсил перед мамой, стоящей возле жасминового куста и мило улыбающейся. Она любовалась своим произведением, и Дарий, глядя на счастливые ее глаза, подумал о своем одиночестве. А подумав, поежился, ибо ощутил леденящую пустоту и неприкаянность души.