Партизанскими тропами

Среди хортистских охранников многие были из уголовников, которым обещали снять наказание, если они будут ревностно выполнять свои обязанности.

Товарные вагоны для рабочих рот были поданы сразу, однако отправили их почему-то в разное время: одни роты уехали в октябре, а другие — в ноябре 1942 года. Но маршрут был один.

Эшелоны состояли из товарных и пассажирских вагонов: в товарных размещались заключенные, по сорок человек в каждом вагоне, а в пассажирских — охрана. Двери вагонов с заключенными пломбировались.

Путь был долгим. Составы подолгу стояли на станциях, пропуская воинские эшелоны. Наконец они прибыли на Украину. Заключенные через решетчатые окна вагонов видели голодных детей, которые приходили к эшелонам в надежде раздобыть что-нибудь съестное. Югославы бросали им куски полученного на дорогу хлеба, никто из них тогда не представлял себе, что очень скоро сам окажется в таком же положении.

Партийное руководство еще раньше приняло решение, запрещающее одиночные самовольные побеги. И хотя условия жизни и работы заставляли заключенных постоянно думать об этом, крепкая партийная дисциплина удерживала их от необдуманных поступков.

По железной дороге заключенных довезли до Белгорода, а оттуда направили пешком по глубокому снегу под сильной охраной дальше на восток. Когда лошади уставали и не могли больше двигаться, в повозки впрягались заключенные. По дороге на фронт они прошли через Новый и Старый Оскол. Самый трудный участок дороги оказался возле деревни Михайловка. Началась метель, мороз стоял такой, что замерзал хлеб в походных ранцах.

Идти по снегу становилось все тяжелее. Измученные тюремным режимом люди все же находили в себе силы помогать тем, кто не мог двигаться дальше. Для некоторых из них разрешили сделать деревянные сани. Заключенные старались делать все для того, чтобы спасти выбившихся из сил товарищей, иначе охрана пристрелила бы их.

Передовая проходила примерно в четырехстах метрах от Дона. Мобилизованных разместили в землянках, только одна рота жила в бараках и колхозных сараях.

Сильные морозы затрудняли строительство оборонительных сооружений. Свист пуль постоянно напоминал о необходимости проявлять осторожность. Правда, это не всегда удавалось. В ротах появились жертвы. В первый же день погиб украинец Цвета Гаинов из Стапара, был ранен Миливое Ковачевич из Кулы. Это произошло в 401-й роте. Она прибыла на фронт из Юдинова 1 января 1943 года. Мороз доходил до 30 градусов. Вскоре стало невозможно вести земляные работы, которые производились исключительно по ночам.

А ТАМ, ЗА ДОНОМ, — КРАСНАЯ АРМИЯ

Положение мобилизованных с каждым днем становилось все тяжелее. И всего лишь несколько сот метров отделяли их от Красной Армии. О Советском Союзе эти рабочие хорошо знали — постоянно изучали все, что касалось первой страны социализма. Они были коммунистами, и за это их судили. Они мечтали увидеть эту страну, страну своих идеалов, но никогда не думали, что попадут сюда таким образом.

451-я рота прибыла в Гремячье в ноябре 1942 года. Их фактически заставляли делать бесполезную работу. Земля настолько затвердела, что ее невозможно было копать. Люди все больше убеждались в том, что их привезли сюда на верную гибель.

Однажды Роберта Ваймана из Суботицы и Шаника Манхайма из Нови-Сада послали перенести заграждения и установить их на передовой. Сделанные из толстых бревен и колючей проволоки заграждения весили примерно по сто килограммов. Этот груз был достаточно тяжелым даже для здоровых, сильных мужчин, не говоря уж об изголодавшихся, исстрадавшихся от холода людях. Сопровождал их охранник Риго, который давно уже присматривался к шубе Манхайма. Риго был опасным уголовником, в свое время осужденным на пожизненное заключение за убийство своих родителей.

Заключенные два раза сходили на передовую, неся тяжелые заграждения. У Манхайма не было сил, и он устало опустился на снег:

— Не могу больше.

Но это было чревато опасностью. Охранники открыто заявляли: кто не может больше работать, будет расстрелян. И Риго нацелил ствол винтовки на измученного Шаника. Не было никаких сомнений, что он вот-вот выстрелит.

— Встань, Шани! — крикнул Вайман. — Отдохнешь на обратном пути.

Однако того охватило полное безразличие от усталости. Он, вероятно, решил — лучше умереть, чем так мучиться.

— Пойдем, Шани! Осталось еще немного! Мы прошли уже полдороги, — уговаривал его Вайман.

— Не могу, — чуть слышно прошептал несчастный Шани, потрескавшимися губами и сел возле заграждения.

Риго, казалось, только этого и ждал. Он отвел Шани немного в сторону и приказал:

— Вперед!

Не успел тот пройти и трех метров, как раздался выстрел. Риго сказал:

— Он пытался бежать.

Пытался бежать, когда едва переставлял ноги?!.

Риго снял с Шаника шубу и, грозя оружием, приказал Вайману нести ее вместе с проволочным заграждением.

К счастью, в этот момент появился Бела Гамбош из Бачки-Тополы. Будучи по профессии парикмахером, он находился на привилегированном положении в роте и, по всей вероятности, уже успел окончательно переметнуться на сторону врага.

— Бела! Помоги мне, прошу тебя! — в отчаянии обратился к нему Вайман.

— Я? Что это тебе пришло в голову?

Бела не хотел показывать перед Риго своего сочувствия к заключенным, так как его уже считали охранником и даже выдали ему винтовку.

Вайман со страхом ждал, что и его ждет участь Манхайма, но вдруг его осенило:

— Бела! У меня в ранце есть много табаку. Если поможешь мне, получишь весь!

Гамбош замялся: табак на фронте был большой ценностью.

Наконец он решился помочь Вайману отнести заграждение на берег. Жизнь Ваймана была спасена, но ее легко было потерять, если не сегодня, то завтра, Точно так же погибли Шандор Гринберг и многие другие.

РАССТРЕЛ КАЖДОГО ДЕСЯТОГО

Условия для организованной работы среди политзаключенных становились все тяжелее, но старый уговор о коллективном побеге оставался в силе. Однако для этого не было благоприятного случая.

И все же одной группе заключенных удалось совершить побег. Их было около десяти. Среди них находились Мирко Катич из Нови-Сада, Имре Хан, Витомир Попович Ватраль из Бачки-Паланки и другие. Они не стали дожидаться благоприятной обстановки для побега всех заключенных.

Случаи исчезновения отдельных заключенных происходили и раньше, но никто не знал достоверно, был ли это действительно побег или заключенных убивали охранники. После побега этой группы заключенных охватило волнение, а руководитель партийной организации Иосип Шинкович был возмущен этим самовольством.

Поручик, командир этой штрафной роты, поехал с докладом в Старый Оскол. По его возвращении заключенных тотчас заперли в бараках, откуда никому не разрешалось выходить. Объясняли это тем, будто получен приказ о перемещении заключенных и необходимо, мол, все подготовить.

Затем перед штабным бараком вырыли яму длиной около шести метров и глубиной три. Такие «приготовления» внушали страх. Все догадывались, в чем дело, но никто не хотел сказать об этом вслух. В бараках стояла мертвая тишина, и никто не осмеливался нарушить ее даже шепотом. А тем временем начальство и охранники решали, кого расстрелять. К смерти приговорили всех тех, у кого имелись какие-нибудь ценные вещи или кого охранники по какой-либо причине ненавидели.

Перед бараками выставили охрану. Напряжение достигло предела. Каждого мучила мысль, занесен ли он в список для расстрела. Число заключенных в роте сократилось к этому времени на двадцать человек. Некоторые из них бежали, а другие были зверски замучены охранниками.

Наконец стали называть фамилии. Первым в списке оказался Славко Лепоев, парикмахер из Сивца, затем — Йеце Зарич из Сомбора.

Все замерли, кровь будто застыла в жилах...

И так в каждом бараке. К расстрелу приговорили семнадцать человек. После их расстрела заключенных выпустили из бараков.