Отечество

«Что за чертовщина, неужто ограбили?» — подумал испуганный Кым Сун. А незнакомец, с трудом переводя дыхание, остановился невдалеке и сел прямо на снег около выступа скалы. В кустах снова послышался шорох, и через минуту появился еще один человек.

— Господин лейтенант! — позвал вновь подошедший.

Кым Сун, все еще плохо соображая, в чем дело, задрожал всем телом.

— Я здесь. А ты, скотина, почему едва плетешься?

— Вас не ранило?

— Мою одежду принес?

— Едва за вами успел…

— Значит, нет?

Тот промолчал.

— Ну я тебе покажу! Ах, подлая харя!… Что, красных испугался?—Лейтенант дважды ударил солдата по лицу. Тот по-прежнему отмалчивался. Лейтенант разразился площадной бранью, рванул солдата за ворот гимнастерки.

— Снимай!

— Она же солдатская, — почти заплакал он.

— Молчать! Сказано, снимай!

Солдат нехотя стал расстегивать пуговицы, снял гимнастерку. Офицер тут же натянул ее на себя.

— Оружие?

— Там осталось…

Офицер ударил солдата кулаком в лицо.

«Ну и балбес, стоит и терпит… Развернулся бы да надавал ему хорошенько». В Кым Суне проснулась злость к этому лейтенанту. Но что делать дальше?

Конечно, американцы и лисынмановцы разбежались. «Может быть, и мне, — подумал Кым Сун, — спуститься к своим? Но меня сочтут дезертиром». И тут у него мелькнула мысль о том, что хорошо бы сейчас захватить этих двух и привести к партизанам. Все-таки какое-то оправдание. Кым Сун скинул винтовку и нацелился в лейтенанта.

— Руки вверх, гадина! — заорал он, что есть мочи. Но оба лисынмановца мигом скрылись в кустах. Только он их и видел.

— Стой, стрелять буду!—Кым Сун побежал за ними следом. Лисынмановцы будто сквозь землю провалились.

«Эх, надо было стрелять сразу, упустил!…» — с опаской поглядывая по сторонам, Кым Сун медленно побрел назад, к шахтерскому поселку.

Когда он вернулся, бой уже кончился. Около горящего дома собралась большая толпа людей. Слышались слова команды, чьи-то крики. В этом нестройном гуле тонули хриплые голоса стариков, плач ребятишек. На крыше горевшего дома неистово трещала лопавшаяся черепица. Вокруг них столпились люди. Бойцов обнимали.

Кым Сун понял, что их окружили жители поселка, которых партизаны освободили из заключения.

Восторгам, буйной радости не было предела. Какой-то старик сграбастал Кым Суна.

— Спасибо, товарищ, если бы ты немного запоздал, лежать бы мне в могиле. Они собирались завтра меня расстрелять… — по щекам старика текли слезы.

— Не надо, не стоит! — Кым Сун попытался отстранить его руки, испытывая угрызения совести.

— По самый гроб буду благодарить вас. Раз вы спасли мне жизнь, пойду вместе с партизанами. Может быть, хоть для мелких поручений пригожусь…

Старый шахтер хотел еще что-то сказать, но Кым Сун поспешил уйти от него. Он подошел к толпе, собравшейся около шахтоуправления. Здесь в окружении партизан стояло одиннадцать пленных, среди них двое американцев, щуплый солдат-лисынмановец из отряда «безопасности», солдат, карауливший дом матери Тхэ Ха, и молодая женщина с забинтованным плечом. Ее рану перевязала партизанская медсестра.

— Товарищи, потише, лучше послушаем их! — громко крикнул Тхэ Ха.

— Днем, когда я была дома, вдруг к нам ворвался американец, а с ним вот этот, — женщина с ненавистью указала на карлика-лисынмановца, — приставили к груди дуло винтовки и увели меня. Я не знаю, за что и почему. Они начали измываться надо мной, вот эти четверо американцев… Потом били…

— Точно этот?—спросил один из партизан, штыком указывая на щуплого лисынмановца.

— Он, он самый, — подтвердил Сын Хун.

— А верно он говорит, — Тхэ Ха кивнул в сторону карлика, — будто подлюга Док Ки ушел в уездную полицию?

— Да, правда. Он ушел вечером. Отправился недовольных ловить. Он сейчас в начальники выбился, всеми полицейскими командует. Просто зверь, а не человек, — женщина болезненно поморщилась, дотронувшись рукой до плеча.

— Жаль, что тех двоих упустили, — сердито заметил партизан из заднего ряда. Тхэ Ха молчал, занятый своими мыслями.

С другого конца долины послышался гул голосов. Третий партизанский взвод вместе с освобожденными из подвала шумной толпой приближался к центральной площади. Над всем отрядом возвышалась богатырская фигура Сока. Он нес на руках мертвенно-бледную девушку. Волосы ее были распущены. Лихорадочно блестевшие глаза искали кого-то в толпе. Рядом, опираясь на палку и едва поспевая за Соком, ковыляла изможденная старуха.

Тхэ Ха обернулся и увидел ее. В следующее мгновение он ринулся вперед и, как малый ребенок, уткнулся в грудь матери. Она прильнула щекой к его плечу и разрыдалась.

Минуту спустя мать спросила Тхэ Ха:

— Тебя не ранило? Где Чон Ок?

— Она жива, все в порядке… Но сегодня она не сможет прийти… есть одно дело, — юноша замялся и опустил глаза.

Кым Сун, услышав ответ Тхэ Ха, понял, что тот говорит заведомую ложь. Наверно, так надо. Вдруг из толпы пленных вырвался солдат и подбежал к матери Тхэ Ха.

— Вы меня помните? Госпожа, спасите меня, пусть они меня не убивают!—Солдат, бывший часовым в ее доме, сейчас был готов расплакаться.

Старуха сразу узнала его.

— И тебя сцапали, голубчик? — с усмешкой спросила мать Тхэ Ха.

— Скажите им правду про меня! Я же совсем не виноват, — умолял он и, хотя старик Сын Хун пытался оттащить его назад, продолжал цепляться за руки матери Тхэ Ха.

— Партизаны зря никого не убивают. И для тебя откроется путь в новую жизнь, — ответила старуха и повернулась к сыну.

Молодая женщина, которую нес на руках Сок, завидев Ки Бока, вдруг спрыгнула на землю и, сделав несколько шагов, упала как подкошенная. Ки Бок поднял жену с земли и обнял ее, она обвила его шею руками и разрыдалась, как малый ребенок.

— Ну что ты на людях плачешь? — сердито проговорил Ки Бок, вместо того чтобы ее успокоить. — Сама виновата, я говорил тебе: уходи к родственникам, — если бы ты меня послушалась, все бы обошлось благополучно…

— Я так и хотела сделать. Но по дороге меня схватили, — ответила она, все еще всхлипывая.

А кругом люди шумно радовались освобождению, радовались встрече с родными и друзьями. Только Кым Сун одиноко стоял в стороне, его грудь щемило, когда он думал о своей семье. Стараясь избегать взглядов людей, он грустно побрел в тень, туда, куда не попадали отсветы пожара. Кым Сун присел на камень и задумался.

«Наверное, Кым Доль спит в эту минуту», — вспомнил он своего шестилетнего сынишку, в котором души не чаял. Он просил отца купить ему новые комусины[28], старые жмут — вырос парнишка. Но в доме никогда гроша нет лишнего, сын и по сей день бегает босиком. «Если я вернусь, — подумал Кым Сун, — не то что комусины, кожаные ботинки ему куплю. Только бы жив он остался…»

Но воображение вдруг нарисовало совершенно иную картину. Двери раскрыты настежь, плетень покосился, дом заброшен… Даже старые глиняные чаны у сарая разбиты на мелкие осколки. От этих мыслей тревога в груди росла, как снежный ком, катившийся по склону сопки. Кым Сун встал, хотел было смешаться с толпой, прошел несколько шагов, но тут же повернул назад, совершенно разбитый. Кто его здесь поймет, кто посочувствует?

— Граждане!… За это время… вы многое вытерпели от ненавистного врага, — донесся громкий голос командира отряда. Толпа затихла, слушая его. Эхо повторило слова Хи Сона. Кым Сун поднялся с камня, прислушался.

— …Мы вернулись на шахту и увидели страшные разрушения, увидели ваше горе. Эти звери живьем закапывали беззащитных женщин и детей, многих честных людей они подвергали варварским пыткам, а потом убивали. И такое творится всюду, куда ступает враг. Эти негодяи давят стариков гусеницами танков, вспарывают животы беременным женщинам, бросают младенцев в колодцы… Но наш народ нельзя покорить, нельзя поставить его на колени, мы верим в свою родину, верим в ее силу. Эта вера крепче вражеских танков!

28

Комусин — национальная резиновая обувь.