Отечество

Поздно ночью явился пьяный младший лейтенант. Его почти на руках приволок Док Ки. Он помог лисынмановцу снять ботинки уложил его в постель. Затем прошел в соседнюю комнату к матери Тхэ Ха.

— Наш дорогой гость уснул… Утром приготовь ему поесть. Тыква есть? Вот-вот, тыкву… Ха-ха!… Офицера хорошо принимай… — продолжал Док Ки. — Поняла? Будет что-нибудь требовать, тут же исполняй… Он зол на красных, очень зол… И не знает, что ты такая же, как твой сын. Несколько раз у меня спрашивал, но я отмалчивался… Узнал бы он правду, не миновать тебе виселицы… Но я решил тебе помочь… Я твой благодетель. Знай же!—Он уставился мутными глазами на мать Тхэ Ха, но та молчала. Док Ки ухмыльнулся.

На следующий день мать Тхэ Ха уже выполняла роль служанки. Стирала грязное белье, готовила пищу, убирала комнату, мыла посуду. Покорно исполняла любые распоряжения лисынмановцев, не переставала думать о сыне, ради него терпела унижения.

Так началась ее новая подневольная жизнь…

В одну из ночей мать Тхэ Ха никак не могла заснуть. В комнате офицера часы пробили два удара. Мать еще не сомкнула глаз и немигающим взглядом смотрела на темный потолок. Обычно в это время после третьей смены возвращался Тхэ Ха. Она согревала ему суп и рис, и все ждала, ждала… Это вошло у нее в привычку. Задержится сын, она сидит до рассвета, при малейшем стуке вскакивает — не идет ли сын? За окном всегда слышался скрип лебедок, доносились глухие вздохи копра и перезвон вагонеток. Она привыкла к размеренному ритму шахты. И знала — там ее сын.

Но теперь шахта безмолвствовала. На улице тьма, черная, как уголь, который добывал Тхэ Ха. Чужие люди оскорбляют жителей, издеваются над ними. Стреляют, если кому-нибудь вздумается выйти во двор. Мать Тхэ Ха отсиживалась дома. Выйдет на крыльцо — и вслушивается в винтовочную стрельбу и собачий лай. И к этому она уже привыкла. Иногда ей чудились приближающиеся к дому шаги, и каждый раз она ловила себя на мысли — а что, если это Тхэ Ха.

Для нее сын был единственной радостью и утешением в жизни. Она гордилась им, когда он выступал перед жителями поселка, и хотела, чтобы все верили его словам. Сына уважали и на шахте и в поселке, но для матери он по-прежнему оставался малым ребенком, о котором надо заботиться. Да и одна ли она такая мать?

И вот теперь из комнаты Тхэ Ха доносится чужой храп. Там — лисынмановский офицер… Сегодня, как и обычно, он пришел пьяный и сразу же залег спать. Часы пробили четыре. Мать так и не заснула в эту ночь. Она поднялась с постели и раздвинула занавеску — небо на востоке посерело, — затем осторожно заглянула в приоткрытую дверь. Офицер распластался на кровати, одеяло съехало набок.

Вдруг она услышала шорох. Солдат-часовой неслышно, как кошка, вошел в дом и, заметив мать Тхэ Ха, замер.

— Ты что здесь делаешь? — шепотом спросил он.

Она вздрогнула, не знала, что ответить.

— Офицер стонал, подумала — не заболел ли…

Ответ не удовлетворил солдата.

— Заходить к нему в спальню не положено. Ясно? А то… — и он жестом показал, что за это могут вздернуть на виселице.

Солдат взглядом велел старухе уйти и, поторапливая, дружелюбно похлопал ее по плечу. Армия Ли Сын Мана еще не успела сделать из этого деревенского парня жестокого карателя, не убила в нем человеческую совесть. Всего несколько месяцев назад он жил в глухом горном селении провинции Кенсан; с детства он знал, что такое лишения. Ему нетрудно было простоять всю ночь на посту. Сонные глаза слипаются, ноги затекли, озябли руки, но держится он бодро. Ему отчаянно хочется спать, но служба есть служба… Солдат с завистью посмотрел на офицера. Из-за него приходится недосыпать, терпеть оскорбления и угрозы. И все-таки это лучше, чем на передовой…

Однако всякому терпению наступает предел. Вместе с другими солдатами он негодовал, видя, как офицер без видимой причины придирается к ним, глумится над подчиненными. «Ни одна пуля не возьмет негодяя… С бабами воевать он храбрый, на фронт бы такого! Или хоть бы его партизаны прикончили!…» — не раз подумывал солдат.

Так же неслышно он вышел из комнаты. Не дай бог, заявится начальник караула, а на посту никого. Солдат присел на крыльце. Мысли его убегали далеко, в горы, к родному дому. Вот где было тепло, уютно…

И странное дело — после той ночи между старой женщиной и молодым солдатом возникли какие-то новые, почти дружеские отношения. Мать видела, что хоть он и враг, но тоже страдает, не по своей воле выгнан из дома на войну. Она то украдкой принесет ему несколько картофелин, то вызовется заштопать его носки. А тот благодарно улыбнется. Эта старуха напоминала ему мать, добрую и отзывчивую. Когда не было младшего лейтенанта, солдат помогал растопить печь, рассказывал о своей деревне. Не раз говорил, что служба в армии хуже смерти. Он даже жаловался на офицера, ругал его. Мать Тхэ Ха соглашалась: «Если бы не эти негодяи, разве такие молодые, в расцвете сил люди страдали бы?»

С каждым днем их дружба крепла. Солдат привязался к матери Тхэ Ха, рассказывал ей о своих горестях.

— Жизнь наша незавидная. Того и гляди прикончат, — горестно говорил он после очередной взбучки от офицера.

А однажды, вернувшись в дом встревоженным, он вдруг заявил:

— Бабушка, в наших краях появились партизаны!

Она удивилась новости, сердце радостно заколотилось, но не высказала своих чувств.

— Пустые слухи…

— Нет. Офицер зря говорить не станет. Партизаны напали на Соннэ, всю ночь шел бой. Наши солдаты сбежали.

Внезапно вспомнилось, что утром в поселок прибыли какие-то новые солдаты. Так вот откуда они появились… Подобно морскому приливу, нахлынули радостные предчувствия. С трудом верилось, что где-то близко находятся партизаны, среди них может быть и Тхэ Ха.

— Беда, если они нагрянут сюда…

— Поэтому с сегодняшнего дня по приказу капитана объявлен комендантский час.

«Откуда придут партизаны? А если их обнаружат?» — Тревога с новой силой овладела матерью Тхэ Ха. И не вздумает ли сын прийти через черный ход? Что тогда? Она искоса посмотрела на солдата. И как в первые дни, вдруг опять возникла неприязнь к нему. Мысли о родном сыне заслонили собой все остальное.

— Партизаны хороших людей не трогают, — неожиданно вырвалось у нее.

Солдат с сомнением покачал головой.

— Они не разбирают, кто хороший, кто плохой. Откуда им знать?…

— Знают, все знают.

— Раз мы пришли вместе с американцами, значит — все мы враги. Так считают партизаны. Но американцы им покажут!—И он в страхе огляделся по сторонам.

С тех пор мать Тхэ Ха не закрывала дверь черного хода, по ночам вздрагивала при каждом шорохе, прислушивалась к завыванию ветра. Однако своего отношения к солдату не изменила. Тот по-прежнему рассказывал о всех происшествиях в поселке… Приехал из Ковона американский советник… Расстреляли несколько рабочих — членов Трудовой партии… Все боятся партизан… Местный начальник полиции получил повышение, теперь он возглавляет полицию уезда… И неожиданно зашептал ей в ухо:

— Только не проговорись, бабушка… Если узнает младший лейтенант, мне худо будет… — он полоснул ладонью себя по горлу.

— Мне некому рассказывать.

Однако слухи, подобно воде, проникающей через песок, просачивались к жителям поселка. И никто не знал, откуда они возникли.

Когда шахтеры эвакуировались, Мун Чем Ди и оставшиеся в поселке женщины приуныли. Старик перестал навещать соседей, помогать им по хозяйству. Да и кому нужно теперь его участие — все окопались в своих домах, отгородились от внешнего мира, боялись проронить слово. Даже боялись заикнуться соседу о своих трудностях и горестях. Сам Чем Ди не выходил на улицу, забился в угол, как еж зимой, сидел у печки. Дети задыхались от чада, но он боялся приоткрыть дверь — будто вместе со свежим ветром могли налететь лисынмановцы.

Выбежит на двор ребенок, а Чем Ди велит жене вернуть его обратно. Снаружи доносилась стрельба — Чем Ди ежился от испуга: ему чудилось, что это стреляют в него. Дома голодали. Попробуй прокормить пятерых едоков. В мирное время шахтоуправление помогало нуждающимся из своего соцбытового фонда. Кроме того, по карточкам выдавали рис. Хватало. А кому теперь нужен Чем Ди? Уже через несколько дней жена подобрала последние остатки риса.