Чешская рапсодия

— Откуда стреляли? — строго спросил Бартак. Телефонист поднял голову:

— Это я стрелял, на нас напали волки, один укусил товарища в ногу. Два волка лежат вон там, я не хотел, чтобы они искусали и меня.

Ротный соскочил с коня и подошел к мертвым волкам. Это были старые облезлые звери. Бартак посветил фонариком. Пули попали точно: в голову и в грудь. Войта задержал луч на раскрытой волчьей пасти. — Между зубами высунулся язык, покрытый замерзающей пеной. Войта осветил голову другого волка. И у этого пасть была в пене.

— Иди сюда! — крикнул Бартак телефонисту. Красноармеец подбежал, посмотрел на волчью пасть.

— Боже мой, — прошептал он, — да они бешеные! Я из Бессарабии, знаю такие дела… Теперь и Ион взбесится! Товарищ командир, что будем делать?

— Прежде всего Иону ни слова! — приказал Бартак. — Через час вас сменят, и ты отведешь его прямо в медпункт. Скажешь фельдшеру, что я приказал отправить Иона в ближайшую больницу. Мы должны его спасти.

— Исполню в точности, уверяю вас!

Бартак вскочил на коня и рысью поехал обратно в Елань. Тишина лежала над бескрайней степью, в которой, подобно шакалам и бешеным волкам, скрывались белогвардейцы. Бартаком овладело какое-то гнетущее чувство. «Я уже прямо как мой конь, все время что-нибудь чую», — усмехнулся он про себя, и, подхлестнув жеребца, угрюмый, возвратился в город. Кавалеристы играли в карты, хотя лампочки едва давали свет.

Шама сидел у печи. На лбу его выступал пот и скатывался струйками на темное, обветренное лицо. Он курил махорку и досадливо плевал себе под ноги. Бартак молча подсел к нему.

— Хочешь чайку, Войта? — спросил рыжий.

— Водки бы я выпил, да как назло нет ни капли, — ответил Войта. — Я бы теперь целую бутылку разом выдул, сегодня мне что-то не по себе. Пойду пройдусь.

Шама смотрел ему вслед, пока за ним не закрылась дверь, и улыбался. Молодец Войта! Шама вспомнил, как недавно они с Войтой и Голубиреком лихо вышибали казаков из одной мятежной «Диканьки» — так Шама называл все деревни, названия которых и не старался запоминать; здорово они тогда поколотили беляков! Пусть же Войта идет куда хочет. Хоть на вокзал, его девица все равно не приедет — Елань в стороне от Алексикова, скорее может объявиться Маруся на бронепоезде. Говорили, она опять пристала к красным и должна прибыть к нам на помощь…

Бартак вернулся через полчаса. Ему не хотелось идти в комнату, где он жил вместе с ротным Коничеком и Ногой. Постоял, хмуро наблюдая за карточной игрой, которая, в сущности, нисколько его не интересовала.

Внезапно вошел боец из штаба полка и, увидев Бартака, подошел к нему.

— Вот это здорово! Они тут карты мусолят, а полк выступает в Донскую область! Хорошее дело, товарищ ротный командир!

— Какой полк? Что ты мелешь?

— Товарищ командир, я уже целый час вас ищу. Говорю ясно — наш полк! Послал меня командир полка. Вашу роту ведет Пулпан, а вы с вашими кавалеристами должны прикрывать тыл полка. Торопиться не нужно — пехоту все равно догоните. Приказ есть приказ, товарищ командир. Распорядитесь, чтобы ребята седлали коней. Все вещи взять с собой.

— Ну что ж, ребята, значит, по коням! — оживленно вскричал Бартак, затянул потуже ремень и плотнее надел папаху.

Кавалеристы строились не спеша. Беспокойный, любознательный Шама принес весть, что полк ведет сам Книжек. И что он велел двигаться колонной по трое. Говорят, будто казаки спешно свертывают манатки, потому что наши прорвали фронт где-то под Воронежем и гонят белых к Ростову. К Ростову? Бартак слушал и поверить не мог. Вдруг в темном окне комнаты Голубирека открылась форточка и знакомый голос окликнул их:

— Ребята, что случилось? Почему такой переполох ночью?

Бартак подъехал к окну и, удивленный, вскричал:

— Откуда ты взялся, Ондра? Ведь ты по моим расчетам должен сидеть в поезде и ехать в Москву! Или не хочешь в отпуск?

— Был я на вокзале, да не уехал, — засмеялся Голубирек. — Поезд ушел из-под носу. Вот вернулся, поеду утром. Подожди, я выйду к вам.

Он натянул сапоги, торопливо снял с вешалки ремень с шашкой и вышел. Кавалерийский отряд уже был готов к маршу. Лошади били копытами мерзлую землю, фыркали, из ноздрей их валил пар. Монгольские лошади Лагоша, впряженные в тачанку, свесив головы, покорно ждали сигнала трогаться.

— Что скажешь об этом походе, Войта? Ведь еще в шесть часов вечера, перед тем как уйти на вокзал, я разговаривал с Книжеком, и он ни единым словом ни о чем таком не упомянул. Может, не хотел, чтобы я ломал себе голову?

Бартак ответил не раздумывая:

— Спроси в штабе дивизии! Голубирек покачал головой.

— Съезжу туда, — сказал он, щелкнув пальцами.

Шама соскочил со своего гнедого и подвел батальонному командиру белого коня с буйной гривой. Голубирек прямо с земли вскочил в седло и исчез в темноте.

Штаб дивизии находился на другом конце Елани, в двух километрах, и путь лежал по извилистым улицам, но встревоженный Голубирек гнал коня вовсю.

В штабе царило оживление. Киквидзе сидел в своей просторной комнате за широким старомодным столом и говорил с командирами русских кавалерийских полков. Увидев чешского командира, он протянул ему руку:

— Что случилось, товарищ Голубирек? Насколько я знаю, ты уже часа два как должен был мчаться в Москву!

В ответ Голубирек выпалил вопрос — почему Интернациональный полк получил приказ перейти неприятельскую линию без разведки? Начдив широко раскрыл глаза и наклонился вперед, словно ушам своим не поверил.

— Кто дал такой приказ, товарищ Веткин? — закричал он начальнику штаба. — Пока я жив, командую здесь я и никто иной, а я ни о чем не знаю! А вы, товарищ Медведовский?

Никто ничего не знал. Голубирек, торопясь, передал то, что слышал от Бартака. Киквидзе уже был на ногах. Подумав немного, он быстро отдал приказы: приготовить оба бронеавтомобиля, поднять оба русских кавалерийских полка. Штаб имел телефонную связь с постами на линии фронта, и начдив вешал трубку на рычаг лишь затем, чтобы тотчас связаться с другим номером. Приказы его летели во все стороны:

— К фронту подходит Интернациональный полк. Немедленно остановить — запрещаю переходить линию фронта! Если чехословаки не послушаются, воспрепятствовать силой оружия! Необходимо выяснить, почему полк движется в сторону белых. Не терять ни минуты!

Трубка ответила что-то неразборчиво. Киквидзе выругался по-грузински и повесил трубку.

— Едем! — гневно сказал он Голубиреку. — А вы, товарищи Медведовский и Кнышев, останьтесь тут. Белогвардейцы на заре пойдут в атаку.

Моторы броневиков глухо урчали. Начальник дивизии втолкнул батальонного командира к себе в машину, и оба автомобиля покатили к фронтовой полосе. Заамурский и Орденский полки следовали за ними.

Бартак остолбенел, услышав, что случилось. В двух словах объяснил он все Конядре с Шамой и стегнул коня, чтоб догнать броневики. Кавалеристы помчались за ним. Неровное поле, ямы и ухабы, засыпанные снегом, больше мешали броневикам, чем коням. Киквидзе догнал Интернациональный полк у самой фронтовой линии. За полком двигались обозы, кухни и полковой оркестр. Киквидзе обогнал первую роту, выскочил из автомобиля и схватил Яна Пулпана за плечи.

— Останови полк! — закричал он, тряся удивленного заместителя Бартака. — Немедленно останови, или я прикажу расстрелять тебя! Погляди вокруг, тебе не уйти!

Во тьме, слегка разреженной отблеском снега да тусклым светом луны, наполовину скрытой за облаком, видны были темные массы кавалеристов, прискакавших следом за начдивом. «Во как! Значит, вся дивизия тронулась!» — подумал Пулпан и поэтому очень удивился словам Кик-видзе. Пулпан узнал и Бартака, и Шаму, и Конядру с Аршином… Он отдал команду остановиться, и слова эти, повторенные громовым голосом Голубирека, полетели от роты к роте, достигли даже обоза и полкового оркестра.

— Где командир полка? — прохрипел начдив.

— Он вывел нас из Елани и рысью поехал вперед. Сказал, что подождет полк у последнего сторожевого поста, — ответил Пулпан.