Чешская рапсодия

Матей хотел еще спросить, надолго ли приехала Зина, но он был страшно утомлен, глаза его слипались. Зина же, подсев к столу, начала рассказывать о станице, о детях, о черной Нюре. Тут она озорно рассмеялась: Нюра оставила у себя одного из пленных, которых ей раздобыл Беда. Парень теперь хозяйствует, отъелся… Каждое слово Зины естественно. Николай слушал ее, и ему казалось, что он снова дома… Зина поняла это. Вдруг, она взглянула на Матея, у которого голова падала на грудь, и толкнула его в плечо:

— А казак, который убежал от вас из монастыря, взбудоражил всю станицу. Кричал, что красные чехи — отродье дьявола, хуже китайцев. Это правда, Мотя? Ты — отродье дьявола? Николка мне вчера говорил, что ты тоже был в монастыре и будто застрелил есаула Кириченко и Петра Новикова. Если об этом узнает Анна, она мне дом подожжет.

— Пусть посмеет! Нам известно, она прячет белоказаков, — проворчал Матей. — Не бойся ничего, мы устроим так, что наши вызовут ее в Алексиково на пару слов.

— Господи, не из-за меня же? — всполошилась Зина.

— Пусть не пробует больше никого обидеть, а то…

Усталость навалилась на Матея, придавила его. Николай Волонский тряхнул его за плечо, но Конядра уже спал.

— Два дня не слезал с коня, Зиночка, теперь пленных привел, отдохнуть ему надо. Давай уложим его в мою постель.

— Неужели он и впрямь такой страшный? — испуганно прошептала Зина, ища черты жестокости в заросшем лице Конядры. — Не может быть, Николка…

— Он солдат, Зиночка. Я уже говорил, что люблю его именно за это. Будет у тебя муж, как у немногих…

— А если и его убьют? — всхлипнула Зина.

— Да поверь же наконец в счастье, — возразил Николай. — А теперь сними с него сапоги да раздень его!

Матей проснулся на рассвете в постели Николая и увидел возле себя Зину. Вспомнил, что было с ним вчера, и улыбнулся. Зина спала как сурок — спелое яблочко! — но тотчас проснулась, как только он шевельнулся. Огляделся, ища Николая.

— Николка ушел еще вечером. Пошел в твой полк — просить, чтобы тебя освободили на сегодня, — сказала Зина, жмуря сонные глаза.

Под окном зазвучала труба, и к ее пронзительному голосу присоединились петухи.

Кавалеристы Конядры приняли Зину как будущего бойца. Что ж, в полку она будет не единственной женщиной, а Конядре все желали добра. Однако Михал Лагош заявил, что Зине не место среди солдат.

— У нее, братцы, слишком добрая душа, вроде как у моей Нюси. Работать — пожалуйста, а стрелять в человека не сможет. Да и не верю я, чтоб Конядра оставил ее при себе.

Беда Ганза принял Зину с распростертыми объятиями. Он сердечно пожал ей руку, дружески улыбаясь. Ему понравились ее короткий полушубок, шапочка и свежее, морозом разрумяненное лицо. Эх, сейчас бы сюда его Наталью, подсолнушек его, медовый пряник!

— Зиночка, дорогая! — воскликнул Аршин. — Я рад вам больше, чем самому себе! Хотите, на колени встану и буду молиться на вас, как на икону! А что, в Усть-Каменной меня вспоминают? Варенька, например, или черная Нюра? А эта бешеная, Анна Малышкина, все еще так же остра, как сабля?

Зине Волонской хорошо среди красноармейцев. Она рассматривает Лагоша, Ганоусека, Долину, его помощника Карела Марека и жену Марека Раису, которую с первого взгляда можно было принять за стройного юношу.

— Скорее отвечайте Аршину, — засмеялась Раиса. — Нам ведь очень любопытно, что он там у вас вытворял! Перед нами-то он не хвастал своими победами над казачками!

Беда, словно не слыша ее, не спускал с Зины веселого взгляда, Зина не удержалась:

— Варенька вам верна, а Нюра за вас молится. Говорит, кабы не тот речистый австрияк, не было бы у меня такого хорошего мужика в хозяйстве. Ребенка теперь ждет… А Малышкина Анна навещает станичного атамана. У него умерла жена — может, поженятся… Старик Малышкин этого хочет.

Бывший драгун задумался. Лица жителей Усть-Каменной всплыли перед его счастливым взором, а Варенькино — яснее всех…

— Надеюсь, вы не останетесь у нас, — выпалил он вдруг Зине. — Матею некогда будет о вас заботиться, да и нехорошо вам будет у нас. Возьмите Раису — еще в Тамбове добровольцем пришла к нам, и муж у нее есть, так что вроде все в порядке, а чего только не приходится ей переносить! Возвращайтесь, Зиночка, домой. Что вам тут делать? Грубая у нас работа… А за Матеем мы присмотрим. Он очень любит вас. Правду я говорю, ребята?

— Совет твой мудр, братец, да только лишний он, — засмеялся Конядра. — Зиночка исчезнет незаметно… А чтоб тебе ее не оберегать, я доверю ее Раисе. Ясно?

— Но на чаек-то можно к вам зайти, Зиночка? Вы должны мне все рассказать об Усть-Каменной.

— Приходи, коляску за тобой пришлем, — ухмыльнулся Конядра и увел Зину в свой угол, отгороженный от общей комнаты. Раиса Марекова пошла с ними легко, весело, ее матовое лицо светилось радостью: ей приятно было приглашение Конядры.

Потом Зина и Раиса вышли погулять по Елани, раскинувшейся так широко, словно она хотела когда-нибудь стать большим городом. По дороге они встречали женщин в военной форме, и Зина все старалась прочесть по их лицам, что же творится у них в душе. Она спросила Раису:

— Они все здесь с мужьями?

— Да, это красноармейки.

— А ты, Рая, счастлива здесь?

Раиса удивленно поглядела на нее, но быстрые искорки в ее библейских глазах ничего не объяснили Зине.

Раиса, обняв Зину, замедлила шаг, обдумывая, как точнее ответить.

— Понимаешь, как посмотреть… По-человечески я счастлива, потому что выбрала правильный путь, а это для меня много значит. Но как женщина я не очень счастлива. Хотя от Марека я бы не ушла, поверь. И еще, у меня здесь друзья, которых в другом месте я вряд ли нашла бы, — твой Матвей, Ян Пулпан, носатый Аршин, рыжий Шама, певун Лагош. Я их так знаю, что могла бы без колебаний выйти замуж за любого, если бы не любила Марека!

Рая рассмеялась — удивление Зины ее развеселило.

— Ну, а как другие?

Раиса пожала плечами, на лицо ее легла тень.

— В нашем полку осталось десять женщин из тех, что пошли с нами в Тамбове, но с чехами живут только четыре. Одни погибли, другие попались в плен к белоказакам, и больше мы их не видели, кроме Вали. Ее мы нашли на другой день после того, как ее схватили белые. А нашли мы ее в избе их капитана — голую, привязанную к скамье. Капитан-то успел бежать, но перед этим пристрелил Валю. Не удалось белым сделать из нее подстилку… Со мною им бы это тоже не удалось, только я убила бы себя раньше, чем они дотронулись бы до меня… — Раиса подняла глаза и сурово добавила: — Есть у меня причина не попадаться белогвардейцам в руки…

У Зины вдруг перехватило дыхание. Раиса прижала ее к себе и улыбнулась.

— Не знаю, как относился к тебе твой муж и как относится Матвей, но, наверно, разница между ними есть. С первым ты жила в мирные годы, а с другим живешь во время войны. Наше счастье в мирные дни не такое, как сегодня, и не такое, каким мы его представляли себе в девичестве. С Мареком я счастливее всех женщин на свете, но, когда мы с ним рядом идем в атаку, стреляя в противника, мне трудно подавить в себе ужас от одной только мысли о том, что будет, если он погибнет. Не умею я жить одна. Ведь и первый мой муж погиб на моих глазах, и я до сих пор не могу его забыть… Понимаешь меня, Зиночка? У тебя есть дети?

— Мальчик и девочка. Мотя их любит.

Раиса сжала губы так, что они побелели. Над бровями у ней прорезалась морщина. Она неотрывно смотрела на дорогу, каблуки ее тяжелых сапог громко стучали о замерзшую землю.

Вокруг батальонной кухни поднялось какое-то движение. Подходили красноармейцы с котелками, окликали Раису. Один, в шинели до пят, преградил им дорогу, веселыми глазами буравя Зину, а глаза у него были как ясное небо.

— Это твоя сестра? А нам как раз не хватает пары женских рук, особенно если эта женщина хохотунья, как Валя.

— Поздно хватился, это жена товарища Конядры, — осадила его Раиса.

Боец протяжно свистнул, пожал Зине руку и быстро убрался. Раиса невесело усмехнулась: